Инга - Елена Блонди

Инга молча кивнула.

— И еще…

Он поманил ее, поднимаясь на носках. Обхватил за шею послушно склоненную голову. Поцеловал в губы.

В номере еще раз пересмотрел наброски, радуясь. Кажется, все получается. И это просто отлично, что он так свирепо ее хочет. И не берет. Тогда каждый, кто увидит, почувствует это желание. Будто сладкий и темный туман, ползущий из сумрачной комнаты на холсте. Для каждого.

15

Измучил бы…

В последний день Инга не раз вспоминала это слово Петра и как именно он его произнес. У себя в комнате, повалившись на постель, она заснула, тяжело и без сновидений, и вышла, когда Вива уже давно позавтракала и сидела на веранде с книгой, время от времени с беспокойством прислушиваясь — не зазвучат ли в доме шаги.

Проснулась резко, от того что сильно заколотилось сердце, полное тревоги. Села на постели, хватая слабой рукой будильник, увидела на круглом его глазу — одиннадцать утра. И снова упала навзничь, прижимая к себе тикающие часы и облизывая шершавым языком сухие губы. Не поздно. А думала — проспала весь день. И Петр там, в маленьком домике, укрытом деревьями, ждет, раздражается с досадой, швыряя альбом с набросками, ходит из угла в угол, как большой зверь.

Надо вставать. Выйти, улыбнуться Виве, быстро выпить чашку красного чая. Или молока с печеньем. Взять пакет с заботливо приготовленными бабушкой бутербродами. И уйти, старательно избегая вопросов о том, где будут весь день, да не забудь, Инга, детка, надевать кепку, чтоб не напекло голову, и вы уж вернитесь до темноты…

Вернутся. Конечно, они вернутся. Потому что еще через несколько часов наступит их с Петром последняя ночь. А так устала.

Инга удивленно прислушалась к ощущениям. Вот, ты же хотела как раз этого. Он все время с тобой. Не сводит глаз, говорит…целует, а еще неделю назад это было немыслимым каким-то счастьем. Мечтой. Исполнилась мечта. И оказалась такой… такой…

Она села снова, поставила будильник на стол. Спуская ноги, нашарила тапочки и медленно накинула на плечи ситцевый халатик. Устала или нет, надо выйти. Сделать все и пойти к нему. Ведь обещала. Наверное, это все потому, что так быстро и так сразу. Она не успевает понять, и не успевает привыкнуть. Даже порадоваться не успевает.

Проходя мимо улыбающейся Вивы в туалет, что прятался в дальнем углу маленького сада, у самого забора, Инга тоже улыбнулась ей, сонно моргая.

Разглядывая в щели старых неплотных досок стены яркий солнечный свет, вдруг сильно захотела уйти далеко, в Старую бухту. Там неудобно купаться, но есть среди камней над морем замечательные сидушки, тайные. Сядешь в гладкую выемку, и сверху никто не видит, а тебе видно все, что перед глазами — большая просторная вода, небо, край бухты серой корявой рукой с пучками зелени на локте. И если сидеть медленно-медленно, никуда не торопиться, то солнце станет из белого желтым, потом уйдет за спину, совсем краснея. И делая воду гладкой и совершенно тихой. Тогда очень здорово кидать в это гладкое камушки. Тоже медленно, смотреть, как идут от булька во все стороны гладкие ровные круги, исчезают. И только после этого кинуть другой.

Умываясь у трясущейся трубки крана, она вздохнула. Хорошо было бы сидеть там с Петром. Молчать. Если молчать, он не будет рассказывать про лилейную Наталью. С тех пор, как она появилась, вырастая из его слов, Инге стало неуютно. Будто она совсем маленькая и потерялась.

Прохладная вода ласково остудила кожу. И выпрямляясь, девочка улыбнулась. Ну что же. Когда он уедет (уедет, тоскливо сказало сердце, и она стала еще меньше, еще более потерянной), она уйдет в Старую бухту сама. Еще долго простоит летняя осень, два месяца. Инга будет уходить туда, когда сможет, и так время пройдет быстрее. А еще она будет работать и много учиться. Нет времени на тоску. Ей много нужно успеть за год без него.

Садясь за стол на веранде, протянула руку к тарелке с блинчиками.

— Валя Корнеева угостила утром, — подсказала Вива, усаживаясь на подогнутую ногу.

Инга вздохнула и руку убрала. Надо похудеть, на пять, нет на десять кило. Стать тоненькой, чтоб — ключицы.

— Не хочется. Я чаю только.

— Инга, детка. Съешь что-нибудь. Вам так долго добираться!

Вива поглядела на тени под темными глазами. Девочка поспешно поднесла ко рту чашку.

— Или вы передумали и на яйлу не поедете? Знаешь, это хорошо. Погуляйте вокруг. Покажи своему художнику поляны. Там, у старых посадок. Но бутерброды все равно возьми с собой.

— Хорошо, ба.

Вива положила книгу на край стола. Встала, потягиваясь и закручивая конец длинного хвоста, кинула на плечо.

— Я пойду по магазинам. На рынок загляну. Будь умницей, ладно? И славно, что первое сентября вдруг суббота. У тебя будут целых два дня — собраться в школу.

Поцеловала внучку в макушку и ушла в дом — переодеваться. Инга выдохнула в горячее нутро чашки. Обошлось. Быстро дохлебала чай и вернулась в комнату, одеться. Ей было слышно, как Вива, напевая, ходит у себя. Наверное, примеряет соломенную широкополую шляпу, которую ей оставила мама Зойка. И как всегда, улыбнувшись в зеркало, снимет и наденет любимую белую бейсболку, кинет на плечо косу.

Инга поворошила вещи на полках. Вытащила цветной сарафанчик на пуговках спереди. Там раздеваться, напомнила себе. Его удобно снимать и если что, сразу надеть снова. Резко расчесалась, смурно разглядывая темное лицо с глубокими глазами. Повела плечами с цветными лямочками. Да, куда тебе до лилейной. Посматривая на часы, а сердце уже подстукивало — опаздываешь, дождалась, когда хлопнет дверь и Вива, пропев в коридоре:

— Детка, я ушла. Не забудь замкнуть.

— Хорошо, ба, — отозвалась.

И вышла следом, пошла мимо заборов, кивая соседям и улыбаясь.

На всякий случай сперва спустилась к набережной. Пусть видят, она тут, гуляет, рассматривает сувениры на прилавках. Дойдя почти до конца, свернула к пляжу, на узкой тропинке ступила в сторону и ушла в густые заросли на склоне. Там повернулась и побежала обратно, чтоб обойти улицу по лесной стороне. Пробираясь среди корявых сосенок и пластающих длинные ветки можжевельников, старалась не оглядываться вокруг. Как-то это было слишком по-хитрому, и казалось, начнет вертеть головой, все кто увидит, сразу поймут, ага, прячется партизанка. И выйдя к домику, увидела приоткрытую дверь. Ее ждали там внутри. Петр ждал ее.

Вся усталость, вся нерешительность испарилась, утекла под старые каменные осыпи, осталась там, отпуская Ингу. Неудержимо улыбаясь, юркнула сбоку на ступеньки, влетела в двери, и он поймал ее, обнимая и другой рукой захлопывая дверь.

В крошечной прихожей, темной, с полосой зеленого сумеречного света из комнаты, они целовались, так как мечталось ей, и губы саднило от его жестковатых губ, а тело обмякало в сильных руках.

— Иннга, — шептал, отрываясь на секунду, и снова молчал, целуя ее.

И она ничего не могла сделать и не хотела, только вот стоять тут, в душной темноте, и пусть время совсем умрет. Нет его. Не нужно.

— Работать, — напомнил, чуть отодвигая от себя и блестя зубами в улыбке.

— Да… — она сама не услышала своего голоса.

— Я не тебе, дурочка. Себе. А то простоим тут весь день.

Он обнял ее, уводя в комнату. Не отпускал, усаживая на те же простыни. Встал на колени перед постелью, протягивая руки к пуговицам на ее груди.

— Дай я. Еще немножко, перед работой. Еще чуть-чуть, будто мы с тобой любовники. Да?

— Да…

Медленно расстегивал пуговки, стаскивал с плеч лямочки, а она вытягивала руки, привставала, опускала голову, закрывая глаза — его руки, подцепив, тащили по бедрам тонкие трусики — одни из тех, что купила ей мама Зойка, на выпускной. И раздев, сел рядом, жарко целуя лицо, шею, трогая плечи, обнимая, и вдруг опустил голову, и она почувствовала его губы на своей груди. Подумала урывками, вся дрожа, ну такое, оно ведь… это нестрашное… девчонки давно уже… все. Только я, все еще. И вот.

— Это не секс, — услыхав ее мысли, сказал Петр, — не бойся, цыпленок, это поцелуи. И все.

— Да…

Он встал, снова, как в прошлый раз резко проводя по лицу ладонью и тряся головой.

— Все. Теперь только работа.

Помог ей сесть, уложил на простынях руки. Пальцами, всматриваясь в разгоревшееся лицо, поправил волосы на скулах. И отошел к этюднику, стоящему у стола трехногой цаплей. Смешивая краски, смотрел на темную девичью фигурку, облитую по контуру зеленоватым, процеженным через штору солнечным светом. Хорошо. Удивительно, как хорошо. Осторожно кладя мазки, уже видел будущее. Как разглядывая, ахнут. И станут подходить, тряся его руку, повторяя бессвязное, ну Каменев, вот это ты дал, Петруха, черт кучерявый. И Лебедев подойдет, тащимый за руку кем-то, крякнет и по своей привычке молча поглядит на автора, не говоря ни слова. Но и взгляда будет достаточно.