Аз-Зейни Баракят - Гамаль Аль-Гитани

КУМАЛЬ-ДЖАРЕХ

Безбрежные просторы лежат перед взором идущего странника. Вся его ноша — жажда постичь высшую сущность. Она ведет его в самые отдаленные земли. И их он проходит, размышляя о смысле жизни, оплакивая все, что было и есть. Как нестерпима печаль сердца в нищих домах и в процветающих странах, жители которых забыли, где начало и где конец! Как сладостно быть мореплавателем, стоящим на носу корабля с поднятыми парусами! Бытие — это море, безбрежное море. Корабль накреняется и выпрямляется, выпрямляется и накреняется вновь. Мореплаватель кричит изо всех сил, и в этом крике — итог всех надежд и конец всех страданий. Это крик в пространство, где нет тверди и не видно суши. Шейх не помнит, как он пытался одолеть головокружение. Он сложил ладони и крикнул. Криком кричало все его существо — его сердце, зрачки глаз, лицо, искаженное страданием. В этом крике было страдание жаждущего божественной любви до последнего дня своей жизни. Он шел из самых глубин сердца. От этого крика у него стало пусто внутри, тело потеряло свою тяжесть. Блеснула тайна сокровенного, почти раскрылась изначальная истина, зашептались звезды, и небо уронило скупую слезу.

— О единый, единственный! Где ты? Спаси меня, спаси!

Он не помнит, в каком море это было: во время странствий по свету для него не имели значения названия земель. Мир огромен. Нет ему ни конца ни края. Великий грех — тешить душу ожиданием конца пути. Ни этот год, ни тот, что идет вслед за ним, не несут этой благой вести. В его крике был вопрос. Он прошел через семь морей и семь земель, горы Каф и острова Вак-Вак, через Рыбу-Кита.

Ах, если бы вокруг него сейчас было море! Если бы он стоял на высокой мачте, он бы закричал от боли и страдания, и его крик повис бы в воздухе бесконечной нитью любви и добра. Но сейчас с его уст срывается лишь шепот, шепот растерянности, робкая мольба о спасении — еле слышный крик смертельно уставшей птицы. Он уехал один и навсегда остался одиноким. В его жизни было много минут, когда ему казалось, что вечное опасение вот-вот наступит, и он думал, что всего несколько шагов отделяют его от изначальной истины. Однако события шли иным путем, нарушая ясность видения, раня душу. Напрасен божественный свет в такое время! Невозможно, чтобы тело стало гибким, двигалось легко и быстро! В такие минуты он вспоминает далекие дни, когда, познавая мир, преклонял голову на кусок базальта вместо подушки, играл с дикими зверями, сосал гальку, собирая капли воды, чтобы утолить нестерпимую жажду, разговаривал с воинственными дикарями, не брезговавшими и человечьим мясом. Ах, если бы замерло движение и застыло это вечное течение, которому нет конца! В его жизни события не давали ему уединяться надолго. И вот после нескольких лет на родине он вынужден рыть собственными руками келью под землей, чтобы глаза его не видели этой тюрьмы, а уши не слышали человеческого голоса.

На заре жизни человек открывает, что мир не такой, каким ему хочется видеть его, и пытается исправить его. В конце жизни, когда каждая вещь видна как она есть и нет надежды на изменение, он не понимает даже своих детей. Ободряя плачущего Саида и взывая к его терпению, шейх видит в нем сына, потому что ни одного из своих кровных детей он так и не видел. Делая первые шаги по праведному пути, он женился в Хорезме. Но не прошло и года, как он отправился в сторону гор, оставив по себе след. Ему неведомо даже, явился ли кто-нибудь на свет? В городе на востоке Китая, в высокогорной индийской деревушке, на островке в Великом восточном океане, население которого всего сорок душ мужского и женского пола, — нигде он не прижал к груди ни одного из своих детей. Он не знает, сколько их, но сердце его бьется любовью к ним. По какой бы земле он ни ступал, всегда думал, что знает о них, верил, что они знают, где он. Может быть, он видел кого-нибудь из них на многолюдных рынках персов в порту Басры, в степях Казахстана? Но не узнал. Если бы давно уже не иссякли его слезы, он заплакал бы вместе с Саидом. В первый раз Саид плакал словно дитя, которое обидели. Дела плохи! Списки идут один за другим. Соглядатаи, не скрываясь, следят за Саидом. Один из них, подойдя, крикнул: «Разве такой женится на красавице?» Саид слышал, как порочат имя Самах во всеуслышанье.

А Закария бен Рады громко читает теперь аль-Фатиху[60] перед молящимися в мечети Шейхеды. Люди прикладываются к его руке, прося благословить и напутствовать.

Из Крепости — сердца державы, опоры ее безопасности — летят грамоты к Ибн Осману: ему известно, что происходит втайне, что говорится вслух и шепотом. Эти грамоты шлют Ибн Осману Хайр-бек, Джан Бардий аль-Газаль и Юнее аль-Кадый.

В ночь бракосочетания Самах Саид бродил, как подстреленная птица. Все сильные мира сего прибыли на свадьбу. Жених — сын большого эмира, который оставил службу и скончался два года назад. Молодой человек с будущим. Они окружили шейха Рейхана, который не находил себе места от радости, шутили, обращались с ним запанибрата. Затем и Аз-Зейни явился на торжественное застолье. А тем временем Бурхан бен Сайид ан-Нас стал единственным торговцем бобами во всем Египте. Если кто-нибудь возмущается, ему отвечают: «А разве от этого изменились цены на бобы? Лоточники, торгующие бобами вразнос, не подняли ее ни на один дирхем».

На любой щекотливый вопрос у Аз-Зейни готов убедительный ответ: «Все прекрасно. Ведь человек, каков он есть, всего лишь плод своего времени». Но бывает, что суть времени со всем, что в нем есть плохого и хорошего, воплощается в одном человеке. Когда он делился своими горестями с праведным шейхом Баха аль-Хакком Ульваном, который и поныне остается великим странником, ибо каждую ночь он произносит имя аллаха в новом месте и среди новых людей, тот сказал, что всякий раз, как ему казалось, что душа его свободна от бремени, он убеждался, что это заблуждение.

Часто шейх Абу-с-Сауд думал удалиться от мира и провести остаток жизни в келье под землей. Но тут же говорил себе с упреком: земля, на которой ты появился на свет и которую избрал, чтобы жить, пока не придет твой час вечного избавления, полна страданий. Разве невозможны в ней мир и безопасность? Неужели то, что ему кажется простым, как азбука, и естественным, как дыхание, — недостижимо?

Шейх Баха аль-Хакк покачал в ответ головой, «Все мы сгораем, — произнес он. — Ты — оставаясь на месте, я в своих странствиях. Если душа не принимает то, куда ее бросило время, не будет ей покоя!»

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ЗАКАРИЯ БЕН РАДЫ

И полетели свитки депеш в страны Магриба и к королю Феса, к негусу Абиссинии и дожу Венеции, в Индию и Китай — во все края земли, кроме державы османов: дела не позволяют главе ее соглядатаев прибыть теперь в Каир, чтобы присутствовать на важнейшей встрече всех самых главных и многоопытных соглядатаев этих стран. Именно здесь они будут держать совет о своих делах и обязанностях, все вместе обстоятельно рассмотрят дела каждого. Исторические летописи отметят это событие, но сообщение о нем займет не более одной строки, ибо все, о чем пойдет разговор, останется тайной для посторонних. Но след от встречи протянется по всему свету. В Египте о встрече знают лишь Закария бен Рады да Аз-Зейни Баракят бен Муса — именно ему и пришла на ум эта мысль. Впервые случается такое событие. Закария не скрывает своей радости. Аз-Зейни дал ему понять, что во время встречи с собратьями по ремеслу Закарии следует разузнать, каким образом действует каждый из них, какие способы применяет. Нет спору, никто не раскроет перед ним секретов своей службы просто так: ему самому надо выведать их любым сподручным способом, дабы в случае, если встанет вражда между Египтом и властителем какого-нибудь из этих государств, Закария окажется осведомленным о его самых чувствительных тайнах и образе действий его соглядатаев. Так Аз-Зейни, оставаясь здесь, в Каире, сумеет проникнуть во все тонкости ремесла. Закария слушал Аз-Зейни и мысленно спрашивал себя: «Откуда он берет такие мысли?»

Вслух же он сказал:

— Ты знаешь, два года я имел намерение сделать то же самое — собрать главных соглядатаев всего мира. Но дела помешали.

— Еще бы! Чтобы тебя да минула такая мысль! — заметил Аз-Зейни, легонько ударив собеседника по колену.

Вот уже некоторое время Аз-Зейни ездит по Верхнему Египту с толпой своих самых ретивых помощников и наместников. Останавливается в каждой деревне. В руках у него — весы и гири. Аз-Зейни теперь хранитель мер и весов всей египетской земли, вершитель справедливости во всех ее пределах. Известия о его поездке приходят Закарии каждый день: ему удалось-таки склонить на свою сторону двух человек из окружения Аз-Зейни. Но он не нашел никого из соглядатаев казначея, готового служить ему.

После поездки в Верхний Египет Аз-Зейни отправится-в Дамьетту. Несколько месяцев назад он обещал султану получить с Дамьетты и аль-Мансуры определенную сумму денег. Закария не припомнит сейчас ее размера. Что-то в пределах тридцати тысяч динаров. После того как было дано обещание, некоторые эмиры направились к Аз-Зейни. Они решили между собой, что, если Аз-Зейни соберет эти тридцать тысяч, султан разгневается на них, укажет на пример Аз-Зейни и скажет: «Смотрите, вот что такое мусульманская добродетель, вот какой она должна быть!»