Под маской - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Она неожиданно осознала, что Чарльз Хэмпл, живущий на Бродвее, 14, был просто беспомощным инвалидом — это имя больше не могло служить ни рекомендацией, ни угрозой. Придя в отчаяние от неожиданного бессердечия мира, она бросила трубку.

Спустя десять минут после тщетной неистовой возни на кухне, она пошла к няне, которую недолюбливала, и призналась, что не способна приготовить пищу своему мужу. Няня поначалу объявила, что у нее сегодня просто раскалывается голова и вообще ей достаточно хлопот с больным ребенком, однако нехотя уступила и согласилась показать Луэлле, что нужно делать.

Проглотив унижение, Луэлла выполняла указания, а няня, ворча, экспериментировала с незнакомой плитой. С грехом пополам ужин все-таки поставили. Затем пришло время купать Чака, няня ушла, а Луэлла осталась сидеть в одиночестве за кухонным столом и слушать бульканье и запахи кастрюль.

«А ведь женщины занимаются этим каждый день, — думала она. — Тысячи женщин! Готовят, ухаживают за больными — и еще ходят на работу».

Но она не рассматривала этих женщин как себе подобных — если, конечно, не принимать во внимание, что у всех людей есть пара ног и пара рук. Она сказала это так же, как сказала бы: «Дикари Южных морей носят кольца в носу». Сегодня она была вынуждена заниматься собственным домом, но она не получала от этого никакого удовольствия. Для нее эта ситуация была всего лишь забавным исключением.

Неожиданно она услышала приближающиеся медленные шаги, сначала в столовой, а затем и в буфетной. Слегка испугавшись, что это пришел доктор Мун с очередным визитом, она посмотрела — и увидела в дверях буфетной няню. В голове Луэллы пронеслось, что, наверное, и няня тоже скоро заболеет. Она оказалась права — няня едва дошла до двери кухни, пошатнулась и схватилась за ручку двери, как раненая птица цепляется за ветку. Затем она безмолвно осела на пол. Одновременно зазвонил дверной звонок; Луэлла, поднявшись, с облегчением вздохнула, подумав, как кстати пришел детский врач.

— Обычный обморок, — сказал он, уложив голову девушки себе на колени. Ее ресницы дрогнули. — Да, просто упала в обморок, вот и все.

— Не дом, а больница! — воскликнула Луэлла в отчаянии. — Доктор, здесь больны все, кроме меня!

— Она не больна, — чуть погодя, ответил он. — Вот, сердце у нее уже бьется нормально… Она просто потеряла сознание.

Луэлла помогла доктору усадить возвращавшееся к жизни тело на стул, поспешила в детскую и наклонилась над детской кроваткой. Она тихо опустила одну боковину. Кажется, жар кончился — болезненный румянец исчез. Она наклонилась и потрогала щечки.

И вдруг Луэлла стала кричать.

IV

Даже после похорон Луэлла не могла заставить себя поверить, что потеряла ребенка. Она вернулась в квартиру и кругами ходила по детской, зовя его по имени. Затем, пораженная горем, она села и уставилась на белую кроватку с красным цыпленком, нарисованным на боку.

— Что теперь будет со мной? — прошептала она. — Произойдет что-то ужасное, когда я осознаю окончательно и бесповоротно, что никогда больше не увижу Чака!

Она еще ничего не поняла. Как только наступят сумерки, няня, наверное, приведет его с прогулки. Она помнила какое-то чудовищное недоразумение, кто-то сказал ей, что Чак умер, — но если это была правда, тогда почему же в его комнате все как всегда, на столе лежат его зубная щетка и расчесочка, и зачем она тогда вообще здесь сидит?

— Миссис Хэмпл!

Она подняла глаза. В дверях стоял усталый и потрепанный доктор Мун.

— Уходите, — тупо произнесла Луэлла.

— Вы нужны вашему мужу.

— Мне все равно.

Доктор Мун сделал шаг в комнату.

— Кажется, вы меня не понимаете, миссис Хэмпл. Он зовет вас. У вас теперь нет никого, кроме него.

— Я вас ненавижу, — резко сказала она.

— Как вам будет угодно. Я ничего не обещаю, вы же знаете. Я лишь делаю, что могу. Вам станет лучше, когда вы осознаете, что ваш ребенок ушел навсегда и вы больше никогда его не увидите.

Луэлла вскочила.

— Мой ребенок не умер! — воскликнула она. — Вы лжете! Вы всегда лжете! — Ее горящие глаза встретили его взгляд, и она увидела в нем что-то, одновременно и жестокое, и доброе, что внушило ей страх и сделало беспомощной и покорной. Отчаявшись, она устало опустила глаза.

— Ладно, — утомленно произнесла она. — Моего ребенка больше нет. Что мне теперь делать?

— Вашему мужу гораздо лучше. Все, что ему теперь требуется, это покой и доброта. Но вы должны пойти к нему и рассказать, что случилось.

— А вы, наверное, считаете, что помогли ему, — едко заметила Луэлла.

— Возможно. Он почти здоров.

Почти здоров — значит, последнее звено цепи, приковывавшей ее к дому, разбито. Эта часть ее жизни окончилась — можно отрезать прямо здесь, вместе со всем этим горем и подавленностью, и лететь дальше свободно, как ветер.

— Я сейчас к нему зайду, — отстраненно сказала Луэлла. — Пожалуйста, оставьте меня.

Незваная тень доктора Муна растворилась во тьме холла.

— Я могу уйти, — прошептала Луэлла. — Жизнь снова дарит мне свободу взамен всего, что отняла у меня.

Но нельзя медлить ни минуты, а то Жизнь схватит ее опять и снова заставит страдать. Она вызвала консьержа и приказала принести в квартиру чемодан из общей кладовой. Затем стала вытаскивать вещи из комода и шкафа, пытаясь по возможности отобрать примерно то, с чем началась ее замужняя жизнь. Ей даже попалось два старых платья из приданого — уже вышедшие из моды и ставшие ей узковаты в талии — она все равно бросила их в общую кучу. Новая жизнь. Чарльз снова был здоров; а ее ребенок, которого она боготворила, который слегка ее утомлял, был мертв.

Сложив чемодан, она автоматически направилась на кухню распорядиться по поводу ужина. Она сказала кухарке, что надо приготовить Чарльзу, и сказала, что сама будет ужинать не дома. Ее внимание на мгновение привлекла маленькая кастрюлька, в которой готовили Чаку, — но посмотрела она на нее совершенно равнодушно. Заглянула в ледник; он был вычищен и заполнен свежим льдом. Затем она пошла в комнату Чарльза. Он сидел в кровати, а сиделка читала ему вслух. Его волосы практически полностью поседели и отливали серебром, а темные глаза на исхудавшем юном лице казались огромными.

— Ребенок болен? — спросил он своим обычным голосом.

Она кивнула.

Он замялся, прикрыл на мгновение глаза. Затем задал вопрос:

— Ребенок умер?

— Да.

Он надолго замолчал. Сиделка подошла ближе и положила ладонь ему на лоб. Две большие, неуклюжие слезы показались у него на глазах.

— Я почувствовал, что ребенок умер.

Долгое молчание первой