Земля обетованная - Барак Обама
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во многом мои проблемы были прямым следствием того шума, который мы подняли, и ожиданий, которые с этим связаны. Как объяснил Экс, большинство президентских кампаний по необходимости начинаются с малого — "вне Бродвея", как он это называл; небольшая толпа, небольшие площадки, освещаемые местными сетями и небольшими газетами, где кандидат и его или ее команда могли проверить реплики, сгладить перегибы, совершить падение или пережить приступ страха перед сценой, не привлекая особого внимания. У нас не было такой роскоши. С первого дня я чувствовал себя как в центре Таймс-сквер, и под светом прожекторов моя неопытность проявилась.
Больше всего мои сотрудники боялись, что я сделаю "ляп" — выражение, используемое в прессе для описания любой неудачной фразы кандидата, которая показывает невежество, невнимательность, нечеткость мышления, бесчувственность, злобу, хамство, лживость или лицемерие, или просто считается достаточно далекой от общепринятой мудрости, чтобы сделать кандидата уязвимым для нападок. Согласно этому определению, большинство людей совершают от пяти до десяти ляпов в день, и каждый из нас рассчитывает на терпение и добрую волю своей семьи, коллег и друзей, которые заполнят пробелы, поймут нашу мысль и в целом будут считать нас лучшими, а не худшими.
В результате, мои первоначальные инстинкты были направлены на то, чтобы отмахнуться от некоторых предупреждений моей команды. Например, когда мы ехали на конечную остановку в Айове в день объявления, Экс поднял взгляд от своего справочника.
"Знаешь, — сказал он, — город, в который мы едем, произносится как "Ватерлоо".
"Верно", — сказал я. "Ватерлоо".
Экс покачал головой. "Нет, это Ватер-лу. Не Ватер-лу".
"Сделай это для меня еще раз".
"Ватер-лу", — сказал Экс, его губы сжались.
"Еще раз".
Экс нахмурился. "Ладно, Барак… это серьезно".
Однако не потребовалось много времени, чтобы понять, что как только вы объявили о выдвижении своей кандидатуры на пост президента, обычные правила речи перестали действовать; микрофоны были повсюду, и каждое слово, вылетающее из ваших уст, записывалось, усиливалось, тщательно изучалось и препарировалось. На городском собрании в Эймсе, штат Айова, во время первого тура после объявления, я объяснял свое несогласие с войной в Ираке, когда я небрежно сказал, что непродуманное решение администрации Буша привело к тому, что более трех тысяч жизней наших молодых солдат были "потрачены впустую". Как только я произнес это слово, я пожалел об этом. Я всегда старался проводить различие между своими взглядами на войну и признательностью за жертвы наших военнослужащих и их семей. Лишь несколько печатных изданий заметили мою оплошность, и быстрое "mea culpa" сгладило все разногласия. Но это было напоминание о том, что слова имеют иной вес, чем раньше, и когда я представил, как моя неосторожность может повлиять на семью, все еще скорбящую о потере любимого человека, мое сердце сжалось.
По своей природе я — продуманный оратор, что, по меркам кандидатов в президенты, помогло мне сохранить относительно низкий коэффициент ляпов. Но во время предвыборной кампании моя осторожность в обращении со словами породила другую проблему: Я был просто многословен, и это было проблемой. Когда мне задавали вопрос, я был склонен давать обрывистые и пространные ответы, мой ум инстинктивно разбивал каждый вопрос на кучу компонентов и подкомпонентов. Если у каждого аргумента было две стороны, я обычно придумывал четыре. Если в каком-то утверждении, которое я только что сделал, было исключение, я не просто указывал на него, я давал сноски. "Вы зарываете зацепку!" практически кричал Экс, слушая, как я продолжаю, продолжаю и продолжаю. В течение дня или двух я послушно сосредоточивался на краткости, но вдруг обнаруживал, что не в состоянии удержаться от десятиминутного объяснения нюансов торговой политики или темпов таяния Арктики.
"Что вы думаете?" сказал бы я, довольный своей тщательностью, уходя со сцены.
"У тебя пятерка по викторине", — ответил бы Экс. "Но голосов нет".
Это были проблемы, которые я мог решить со временем. Более серьезной проблемой, когда мы вступили в весну, был тот факт, что я был ворчливым. Одной из причин этого, как я теперь понимаю, была двухлетняя кампания в Сенате, год работы в мэриях в качестве сенатора и месяцы поездок от имени других кандидатов. Как только адреналин, вызванный объявлением, выветрился, весь масштаб предстоящей мне работы обрушился на меня с новой силой.
И это было изнурительно. Когда я не был в Вашингтоне по делам Сената, я вскоре оказывался в Айове или в одном из других первых штатов, работая по шестнадцать часов в день, шесть с половиной дней в неделю, ночуя в Hampton Inn, Holiday Inn, AmericInn или Super 8. Я просыпался после пяти-шести часов и пытался втиснуть тренировку в любое место, которое мы могли найти (запомнилась старая беговая дорожка в задней части солярия), затем собирал свою одежду и съедал бессистемный завтрак; перед тем, как запрыгнуть в фургон и сделать звонки по сбору средств по дороге на первую в этот день встречу в мэрии; перед интервью местной газете или новостной станции, несколькими встречами с местными партийными лидерами, остановкой в туалете и, возможно, заскочить в местную закусочную, чтобы пожать руку; перед тем, как запрыгнуть обратно в фургон, чтобы набрать еще долларов. Я повторял все это три или четыре раза, при этом куда-то вклинивался холодный сэндвич или салат, прежде чем, наконец, забредал в другой мотель около девяти часов вечера, пытался дозвониться Мишель и девочкам до того, как они лягут спать, читал информационные материалы на следующий день, папка постепенно выскальзывала из моих рук, когда усталость выбивала меня из колеи.
И это еще не считая перелетов в Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Чикаго или Даллас для сбора средств. Это была жизнь не гламурная, но однообразная, и перспектива восемнадцати непрерывных месяцев такой жизни быстро истощила мой дух. Я сделал ставку на президентскую гонку, привлек большую команду людей, выпрашивал деньги у незнакомых людей и пропагандировал видение, в которое верил. Но я скучал по жене. Я скучал по своим детям. Я скучал по своей кровати, по постоянному душу, по правильному столу за правильной едой. Я скучал по отсутствию необходимости повторять одно и то же пять, шесть или семь раз в день.
К счастью, вместе с Гиббсом (у которого было телосложение, опыт и общая нервозность, чтобы держать меня сосредоточенным в
