Стальные когти - Лео Кесслер

— Пусть те, кто хотят, продолжают вести эту чертову войну, господин офицер, — сказал Хартманн. В это время Шульце тихонько подходил к фон Доденбургу сзади. — Ас нас — уже достаточно! Разве вы сами не видите этого? — Глаза бывшего легионера вылезли из орбит — он был в бешенстве. — Германия проиграла эту проклятую войну. Чертовы русские победили нас. И сейчас каждый должен быть уже только за себя. Если у вас хватает сообразительности, господин фон Доденбург, то и вам следует поступить точно так же.

Фон Доденбург стал судорожно расстегивать кобуру, стараясь нащупать пистолет.

— Хартманн! — закричал он, перекрывая грохот наступления русских танков, которые сейчас двигались в направлении того места, где находился командирский «тигр» Стервятника. — Ты, должно быть, сошел с ума! Речь пока идет лишь об одном проигранном сражении. С Германией еще не покончено, о, нет! Черт побери, Хартманн, как ты только можешь произносить такие…

Фон Доденбургу так и не удалось закончить фразы. Что-то ударило его сзади по голове. Все поплыло у него перед глазами. Ноги подкосились, и он потерял сознание, провалившись в черную пустоту.

Стоя на холме, с которого открывался широкий вид на все поле битвы, генерал Ротмистров опустил бинокль и потер лицо, на которых остались глубокие круги от окуляров. Стоявший рядом с ним Никита Хрущев секундой позже тоже опустил бинокль, сквозь который внимательно рассматривал отступающих фашистов.

— Фрицы бегут, — медленно проговорил он — точно ему приходилось убеждать самого себя в том, что то, что он сейчас видел, не является иллюзией.

— Вы же сказали, что они обязательно побегут, товарищ Хрущев, — произнес Ротмистров.

Хрущев подмигнул.

— Знаю, знаю. Но в тот момент, когда я это говорил, то, если честно, не до конца верил самому себе.

Ротмистров улыбнулся, несмотря на то, что в душе недолюбливал стоявшего перед ним человека. Но в такой великий день он не мог сердиться на него — даже несмотря на то, что его постоянно раздражало, с какой бесцеремонностью Хрущев влезал в дела, касавшиеся одних только военных.

— А что теперь, товарищ Хрущев? — спросил он. — Что мы будем делать теперь?

Хрущев вытянул толстый указательный палец в том направлении, куда двигались танки «Вотана». Они вырвались из-за облака дымовой завесы, которую поставили, чтобы обеспечить себе безопасный отход, и теперь быстро отходили на запад.

— Мы будем наступать, товарищ генерал. Наступать на запад.

— И какова же будет цель нашего наступления?

— Цель наступления? — повторил вслед за ним Никита Хрущев. — Какова будет цель нашего наступления, товарищ Ротмистров? Цель будет очень простая. Берлин!

Часть IV. ЯНКИ НАСТУПАЮТ

Они везде, эти чертовы америкашки! Должно быть, они размножаются, как кролики, в своих проклятых Соединенных Штатах!

Глава первая

Окрашенный в защитный цвет «Опель Вандерер»[46], на котором фон Доденбург ехал из аэропорта «Уба», остановился, чтобы пропустить колонну низкорослых бойцов итальянской милиции, одетых в черное. Они шли по дороге, поднимая пыль своими потертыми сапогами. При этом они распевали по-итальянски:

И если со мной приключится беда,Кто будет стоять у фонаряС тобой, Лили Марлен?С тобой, Лили Марлен?

Но в их голосах совсем не слышно было подлинного энтузиазма — в них сквозили лишь цинизм и бесконечная усталость от войны.

Когда они промаршировали мимо, высокий мощный парашютист, охранявший вход в немецкий штаб, сплюнул себе под ноги. Его презрение по отношению к итальянским союзникам немцев было совершенно очевидным.

— Проклятые макаронники, — хрипло бросил он, пока фон Доденбург вылезал из машины. Заметив в петлицах и на погонах Куно знаки различия оберштурмбаннфюрера и изображение мертвой головы на его фуражке, часовой вытянулся во фрунт.

— Доброе утро, господин офицер! — выпалил он.

Фон Доденбург осторожно приложил руку в околышу фуражки. Голова все еще болела после ранения.

— Доброе утро, обергефрайтер. Не могли бы вы мне помочь?

Парашютист вновь щелкнул каблуками сапог:

— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер!

— Я ищу штаб штурмового батальона СС «Вотан».

— Очевидно, вы имеете в виду боевую группу «Вотан», — поправил его часовой. — Ее штаб находится вон там — вам надо пересечь эту площадь и пройти по той улице, мимо трах-магазинов… ой, извините, итальянских борделей, господин оберштурмбаннфюрер.

Фон Доденбург улыбнулся ему холодной покровительственной улыбкой:

— Не стоило думать, будто я не знаю этот термин — «трах-магазин», обергефрайтер. Благодарю!

Он вновь приложил руку к околышу своей фуражки и, старясь держаться в тени, пошел в направлении, указанном ему часовым.

«Чертов эсэсовец, — пробормотал себе под нос парашютист и сделал непристойный жест. — Какие же они все надменные! Думают, что солнечный свет исходит исключительно из их задниц!»

Пока фон Доденбург следовал по направлению к штабу «Вотана», он везде видел парашютистов из 11-го воздушно-десантного корпуса генерала Курта Штудента. Видимо, их было так много потому, что высшее командование с минуты на минуту ожидало беды — то ли появления в Риме американских десантников, то ли самовольного выхода ненадежных союзников-итальянцев из «Стального пакта».

«Но даже если американцы будут продвигаться вперед по территории Италии еще медленнее, рано или поздно наступит момент, когда они все-таки окажутся здесь, — пронеслось в голове фон Доденбурга. — И тогда уже "Вотану" придется вступать в бой».

Когда фон Доденбург появился перед штабом «Вотана», стоявший в карауле гауптшарфюрер Метцгер звучно щелкнул каблуками:

— Рад снова видеть вас, господин оберштурмбаннфюрер!

— Благодарю за добрые слова, Метцгер. — Куно заметил новую награду на широкой груди Мясника. — Как я вижу, ты успел получить серебряный знак за ранение?

— Так точно! — Метцгер поднял вверх правую руку, затянутую в черную перчатку. — Видите, что сотворили со мной эти чертовы русские! Лекари сказали, что я никогда больше не смогу толком пользоваться своей клешней.

Фон Доденбург сочувственно прищелкнул языком:

— Мне очень жаль тебя, Метцгер.

— Ничего страшного, господин оберштурмбаннфюрер, — произнес Метцгер с наигранной скромностью. — Мне еще повезло. Многих ведь просто уже нет в живых. А я могу пока продолжать службу.

Фон Доденбург кивнул:

— Да, это все, что нам теперь остается — продолжать нашу службу. Но скажи-ка мне, Метцгер, я могу увидеть командира?

— Разумеется, господин оберштурмбаннфюрер. Разрешите, я доложу ему о вашем прибытии.

Метцгер приблизился к внутренней двери и очень громко постучал. Подождав несколько секунд, он приоткрыл ее, сунул голову в проем и громким голосом доложил:

— Оберштурмбаннфюрер фон Доденбург, господин оберфюрер!

— Пусть войдет, Метцгер! — послышался из-за двери знакомый голос Стервятника.

Дверь распахнулась еще шире, и из-за нее выскользнул невысокий, но исключительно изящно сложенный молодой лейтенант-итальянец. Несмотря на жару, он был в шинели.

— Чао! — пропел итальянец, блеснув белозубой улыбкой. Когда он вышел, после него остался сильный аромат одеколона.

— Что это, черт побери, за тип? — вопросительно посмотрел на Метцгера фон Доденбург.

Метцгер фыркнул.

— Такое впечатление, что у этого макаронника в шесть раз больше зубов, чем у любого человека, которого я когда-либо встречал. — Но больше он не добавил ничего, что могло бы хоть как-то просветить фон Доденбурга.

Куно вошел в кабинет Стервятника. Оберфюрер Гейер сразу поднялся ему навстречу. Фон Доденбургу показалось, что лицо командира было чуть зардевшимся. Гейер отчего-то одергивал свой безупречный мундир, словно его надо было привести в порядок.

— Мой дорогой фон Доденбург, очень рад увидеть вас снова! И поздравляю вас с повышением.

— Благодарю вас, господин оберфюрер!

— Как ваша голова?

— По свидетельству врачей, состояние головы постепенно улучшается. Хотя я ума не приложу, как меня могло ранить в этом месте. Ведь на мне был шлем.

Стервятник предложил ему сесть.

— Вы прекрасно проявили себя в сражении под Курском. Судя по тому, что рассказал обершарфюрер Шульце и тот второй парень, которым удалось выбраться из танка и спасти вас, ваш «тигр» получил прямое попадание. Вытащи они вас минутой позже, фон Доденбург, и уже ни о каком бы повышении не могло идти и речи…

— А что случилось обершарфюрером Шульце? Как он?