Свежо предание - Ирина Грекова

- Испытаем?

- Ладно. Только я уже ни во что не верю. Туши свет. Костя погасил свет, Юра зажег карманный фонарь и скользнул лучом по столу, по стене. Луч был яркий, серебряный.

- Включай Пантелеевну.

Костя щелкнул тумблером на выпуклой спинке. В Пантелеевне что-то загудело.

- Есть. Даю сигнал.

Луч света, прямой, как лезвие, упал на тупое рыльце с одним глазом. Пантелеевна колебнулась, словно раздумывая, и медленно, нерешительно двинулась к свету...

- Так. Дай запрет.

Юра свистнул в милицейский свисток. Пантелеевна остановилась. Слушается!

- Отсчитываю время. Так. Пятнадцать, двадцать... тридцать секунд. Запрет снят.

Пантелеевна, скрипя всеми частями, поплелась к свету.

- Отлично! Запрет!

Опять свисток. Пантелеевна ползет дальше.

- Черт тебя возьми! Запрет же, запрет!!

Два свиста подряд. Пантелеевна испугалась, качнулась и рухнула набок, скребя воздух колесиками. Поставили - опять завалилась.

- фу-ты дьявол, центровка! А все ты.

- Надо сместить центр тяжести книзу.

- Надо, надо! А о чем раньше думали? Давай свет. Костя включил свет. Пахло паленой резиной. Колесики вертелись все медленнее и остановились.

- Сдохла, - мрачно сказал Юра.

- Но ведь ходила же она, ходила!

- Ну, знаешь что, на сегодня хватит. Я больше не хочу эмоций. Техника на грани фантастики - стыдно глядеть!

* * *

- Юра. Я всю ночь не спал, думал о Пантелеевне.

- Нечего тебе было больше делать?

- Нет. Ты послушай, что я надумал. Давай попробуем выработать у нее условный рефлекс.

- Темновато.

- Сейчас она знает один рефлекс - безусловный. Свет - идет. Звук останавливается. А что, если давать ей свет (безусловный раздражитель) и подкреплять звуком? И тогда на звук у нее выработается условный рефлекс.

- То есть?

- Она будет идти по одному звуку, хотя света и нет.

- Гм... забавная идейка.

- А я думал, ты будешь ругаться, как всегда.

- А я и буду. Только потом.

Снова Пантелеевна - в который раз! - легла на стол для кардинальной переделки. Они сидели над ней каждый вечер допоздна и, разумеется, ссорились. Володя вернулся из своей любви, как из командировки, и, не говоря лишних слов, к ним присоединился. Склонив низко над столом вихрастую голову с потухшими ушами, он молча мотал сопротивления.

А в один прекрасный день явился Николай Прокофьевич.

- Вы здесь, говорят, любопытную штуку затеяли.

- Вилами по воде писано, - буркнул Юра.

- А что? Отличный способ писать! Куда лучше, чем что попало выбивать на камне.

Костя кратко изложил ему идею. Он сразу понял, но объявил ее тривиальной.

- Где полет? Где фантазия? Нет, надо замахиваться набольшее. Надо научить ее понимать слова. Выработать условный рефлекс на слово, а не на простой свисток.

- Это будет матерное слово. - мрачно сказал Юра.

- Ну, скажи на милость, зачем нам эти непрошеные помощники? - спросил он, когда Николай Прокофьевич ушел. - Ну, чего ты его прикармливаешь? Придет, поболтает, время отнимет, а толку - нуль.

- Нет, он хороший старик. Образованный.

- Что нам, образования не хватает, что ли? Рук нам не хватает. Головы у нас и у самих есть.

- Неважного качества.

Юра помолчал и вдруг сказал:

- А знаешь, мне иногда хочется все это послать к черту. Блошиный цирк.

- Ну, что ты? Что за настроения?

Юра повернул к нему измученное лицо. Эх, поседел-то как! Да ведь и я тоже... Рано мы седеем, ровесники Октября...

- Именно к черту. Уехать куда-нибудь подальше, в колхоз, совхоз... Бухгалтером.

- Никто тебя не возьмет бухгалтером, с твоей ученой степенью.

- Скрою.

- Ничего ты не скроешь. В трудовой книжке все написано.

- И то правда. А то уехал бы! Все осточертело! Каждая мелочь проблема. Фотоэлементов нет. Или есть где-то, но не предусмотренные планом, а значит, недоступные. Фанеры какой-нибудь паскудной, листа дюраля, проволоки - и то нет. Должны были запланировать в прошлом году! Денег не жалеют, кругом - стотысячные приборы, штаты раздуты, бездельников - полные штаны. А копейки на необходимое оборудование нет. На свои купил бы - негде!

- Это неизбежные ограничения. Необходимый контроль.

- Дышать нечем. Кругом - один контроль. Все по рукам и ногам связаны. Никто не работает, все только контролируют. Гипертрофия контроля. Это как раковая опухоль, пожирающая полезные, рабочие клетки!

- Что ж ты, рабочая клетка, предлагаешь отказаться от контроля?

- В значительной мере - да. Пора, наконец, понять, что честных людей большинство. Лучше пусть один вор украдет, чем у миллионов честных руки будут связаны! А какие потери от вечного контроля! Инициативы нет. Ответственность - бумажная. Все упоенно перебрасываются бумагами. Как-то я подсчитал количество бумаг, облепивших самую пустяковую из наших работ, и в ужас пришел! Ведь на их производство затрачено больше времени, чем на саму работу!

- Это ты прав. Но нельзя же опускать руки, бросить работу.

- Сил не хватает. На что я, например, сегодня угробил рабочий день? Боролся с социалистической законностью.

- То есть как? Побил милиционера? Что-то новое.

- Нет, до этого еще не дошло. Но дойдет. Сегодня мы с директором битых три часа соображали, по какой статье провести расходы. Необходимые, но не запланированные. Два преступника. Целый день хитрили, чтобы обойти закон. Оба честные люди. И обоим ясно, что если не нарушать закон - никакая работа идти не может. Органически!

- Постой, постой. Конечно, есть недостатки, так называемые перегибы. Но ты уж очень оптом осуждаешь. Как теперь говорят, "огульно охаиваешь". Можно подумать, что ты... не советский человек. Прошу извинения за кучу штампов.

- Советский я, черт возьми, со всеми потрохами советский, каким же мне еще быть? Тут родился, тут умру, тут и плеваться буду.

- Плюйся. Тебе же хуже.

...Некоторое время они молча работали. Костя давно заметил: чем больше ссорились, тем успешнее шла работа. В этот день Пантелеевна впервые продемонстрировала условный рефлекс...

Костя, чуть ли не со слезами на глазах, смотрел на ее крутую спину. Любимое животное! Жаль, нельзя ее угостить чем-нибудь вкусным.

- Юра! Вышло-таки, вышло!

- Да.

- Разве ты не рад?

- Ну, рад.

- Мы еще поработаем немного, усовершенствуем механизм забывания и тогда продемонстрируем. На Ученом совете. Вообрази эффект!

Юра молчал.

- Нет, ты только подумай, какие тут перспективы открываются! Статью напишем - гром среди ясного неба!

Юра молчал.

- Юра, почему ты так грубо молчишь?

- Я старался выбирать выражения, но, как видно, не преуспел.

* * *

- Научная статья должна быть сухой, как порох.

Костя обрадовался. Это говорил прежний Юра - заносчивый, отделанный, немного фразер.

Опять вечер. Опять они сидели в лаборатории, на этот раз писали статью. Пантелеевна отдыхала на полке.

- Как я бываю рад, когда вижу тебя таким, - сказал Костя. - Есть еще порох в пороховницах!

Нет, ошибся: Юрино лицо замкнулось, словно щелкнуло.

- Юра, скажи на милость, что с тобой?

- Со мной? Решительно ничего.

- Не ври. Я тебя знаю много лет. Я научился за эти годы тебя понимать. С тобой что-то неладно.

- Ты разучился за эти годы меня понимать.

"Вот тебе и дружба, - подумал Костя. - Может, я зря ему все спускаю? Обнаглел".

- На чем же мы остановились?

- Преобразование Фурье входного сигнала...

- Ага: преобразование Фурье входного сигнала...

- Кстати, сегодня мне надо уйти пораньше, - сказал Юра, глядя на часы.

- А в чем дело?

- Есть надобность.

- Содержательное сообщение! На свидание ты, что ли, идешь?

- Ну, на свидание.

"Этого нужно было ожидать, - думал Костя по дороге домой, - да, этого нужно было ожидать, и все-таки это грустно. Законно, но грустно".

"Домой, домой, - думал еще Костя, - много лет у меня не было такого слова: домой. Надюша, дом".

Он ехал в морозном, гремящем трамвае с плюшевыми окнами. Трамвай мотался из стороны в сторону, как припадочный.

Который день, который месяц он возвращается домой не раньше одиннадцати? Бред какой-то. Время летит. Только что было лето - и уже зима. Даже газету - стыдно сказать! - прочесть некогда.

Он вынул из кармана мелко сложенную газету, потертую на сгибах. Вчерашняя? Нет, позавчерашняя. Почитать, что ли? Что там происходит в мире?

Крупный заголовок бросился ему в глаза:

"ДО КОНЦА РАЗОБЛАЧИТЬ

АНТИНАРОДНУЮ ГРУППУ

ТЕАТРАЛЬНЫХ КРИТИКОВ!"

Что еще за критики такие? Где-то люди ходят в театр, пишут критические статьи... В другом мире. Дальше, чем на Луне. "Космополитизм, - прочел он, это чуждость жизни и интересам своего народа. Холуйское преклонение перед буржуазной культурой Запада и столь же холопское непонимание русской национальной культуры".

Театральные критики... Есть же такая прослойка общества. Ни одного, кажется, не встречал. Да и где? В театре и то не был года два. Надо будет сводить Надюшу. Не пойдет, пожалуй. Очень уж заметно, что в ней - маленький. Мальчик, я почему-то в это верю...