Свежо предание - Ирина Грекова

- Я ей физически не изменял.

Виолетта, неизвестно откуда взявшаяся, подошла и ударила его ногой. Иван Филимонович обеими руками схватился за лысину, застонал и сел на пол.

Звонок. Неужели Лиля? Не может быть, слишком скоро. Так и есть: она.

Костя с трудом ее узнал. Суженный точный взгляд, прямая, гордая шея. Королева! Она подошла к кровати, перебрала пузырьки, понюхала каждый...

- Все вон, кроме Нади. Надя, воды. Буду делать промывание желудка.

Костя и Иван Филимоноаич вышли. Виолетта сопротивлялась, хныкала.

- Девочка, я сказала: уйди.

- Идемте к нам, - предложил Костя.

Виолетта вся тряслась. Костя уложил ее в свою постель, закутал. Она заснула почти мгновенно.

Иван Филимонович застенчиво сидел на кончике стула, подобрав голубые ножки.

- Я ей физически...

- Знаю.

За стеной что-то происходило. Лилась вода, слышны были стоны, шаги. Кто-то входил, выходил на кухню, снова входил. Иван Филимонович заплакал.

- Какая женщина! Я любил ее, честное слово. Что мне было делать? Я полюбил другую... Как честный человек...

- Молчите, - сказал Костя.

Снова звонок. На этот раз "неотложная". Костя отворил. Пухлая дамочка в белом халате долго возилась в передней. Потом стала мыть руки. Костя с полотенцем ей прислуживал.

- Где больная? Костя постучал в дверь.

- Кто там? - спросила Леонилла Илларионовна.

- "Неотложная".

- Уже не нужно. Впрочем, войдите. Есть адреналин? Дайте. Ну, что вы там копаетесь? Давайте аптечку, я сама. Есть адреналин!

Дверь закрылась.

Костя вошел к себе. Иван Филимонович, по-заячьи вздрагивая, сидел на своем краешке, стараясь занимать поменьше места.

- Что там? - спросил он, подняв молящие глаза.

- Не знаю. Вводят адреналин.

- Значит, есть надежда?

- Наверно, есть.

- Константин Исаакович, выслушайте меня. Я...

- Молчите.

Они сидели, каждый на своем стуле, долго-долго. Часы пробили два, половину третьего, три... В половине четвертого в комнату вошла прекрасная женщина.

- Все. Будет жить.

* * *

- Юра, знаешь, меня поразила Лиля...

Юра отвернулся.

- Ты меня словно орденом награждаешь. Новость сказал.

Но все-таки он был рад. Улыбка так и ползла на его губы. Он ее стряхивал, а она все ползла - умильная, глупая, такая не Юрина улыбка.

* * *

А статью они кончили. Писали-писали, все казалось, что ей конца нет, и вот - кончили. Отдали на машинку - и все.

- Что же теперь мы будем делать? - спросил Костя.

- Не знаю. Пантелеевна себя изжила. Не могу больше смотреть на ее одноглазое рыло.

- Я тоже.

- Придумаем что-нибудь другое. Чем бы дитя ни тешилось...

- Я уже придумал. Слушай, Юра...

- Помолчи. До завтра я не хочу говорить о работе.

- О чем же нам еще говорить? Ведь за душой у нас ничего, кроме работы. Нищие духом.

- Редкий случай, когда я с тобой вполне согласен. - Юра вынул гривенник, положил на стол и обвел карандашом. - Вот наш кругозор.

- Если у тебя такой, то у меня...

Костя долго искал копейку, нашел и тоже обвел. Два кружка на зеленой бумаге. Два кругозора.

- А помнишь, - спросил Костя, - как мы с тобой ходили в Публичную за кругозором?

- Да, братец, с тех пор мы стали кандидатами наук. Это сильно сужает поле зрения. Закопались в свою науку, как кроты. Прельстились простыми закономерностями.

- Ну, не слишком-то простыми...

- Ха! Самая сложная из наших задач на порядок проще самой простой задачи из жизни общества. Там ничего еще не сделано.

- Есть же общественные науки?

- Практически нет. Есть шаманские заклинания.

- А "Капитал"?

- Ну, Маркс создал нечто вроде науки, для своего времени, своих условий. Его беда, что он не знал математики. Некоторые его законы так и просятся на язык дифференциальных уравнений...

- Да, я тоже об этом думал.

- Это просто очевидно. Помнишь о расширенном воспроизводстве? Первое подразделение, второе... Производство средств производства, производство средств потребления, и атата, и атата...

- Припоминаю.

- Так это же совсем элементарно, если грамотно изложить. Юра написал систему дифференциальных уравнений.

- Видишь? Тут коэффициент - доля потребляемых средств, а тут - доля средств, отводимых на расширение. Заметь, коэффициенты могут быть как постоянными так и переменными.

- В самом деле, забавно.

- А главное, можно аналитически вывести условия, при которых процесс расширенного воспроизводства будет устойчивым.

- То есть без кризисов?

- При известных условиях - да.

Костя еще раз прочел уравнения, подумал и написал формулу.

- Такие условия? - Именно.

- Черт возьми, это же очень интересно.

- Мне это пришло в голову на политзанятиях. Пока этот болван Зайцев мусолил: первое, второе подразделение... боясь отойти от "Капитала" на волосок, даже не решаясь буквой обозначить переменную... Помнишь? Нет, тебя в тот раз не было. А я был, и сидел, и со скуки вывел уравнения. Потом сдуру вышел и написал их на доске.

- Написал?!

- Да, попутал бес.

- Юра, а ты не сказал, что к чему?

- Нет, успокойся, никто ничего не понял. Но все равно это было глупо. Сказано: "Не шути с женщинами, эти шутки грубы и неприличны". Козьма Прутков.

- Юра, ты уверен, что никто ничего не понял? Про равновесие?

- Н-не совсем. Кто-то сзади хихикал.

- А Зайцев?

- Ну, он-то совсем ничего не понял. Совершенный кретин. Еще не произошел от обезьяны.

- А вдруг произойдет? Несладко тебе будет.

Юра внезапно оглянулся и замолчал.

- Ты чего?

- Ничего, так.

- Послушай, Юра. Что происходит кругом? Ты что-нибудь понимаешь?

- О чем ты?

- О космополитах.

- Кое-что понимаю.

- И что?

- Вопрос сложный, - Юра говорил нехотя, через силу. - Обстоятельств здесь много.

- Почему это стало возможным у нас? И почему сейчас именно?

- Думаю, есть объективные причины.

- В чем они?

- Младенец! Израиль. Государство израильское. Какое-то отечество появилось у вашего брата...

- Какое там к черту отечество? Для кого из нас оно отечество? Да пошли меня туда...

- Знаю, знаю. "Из перерусских русский", как кто-то про кого-то сказал, кто и про кого - уже не помню. Живописная фраза. Но все-таки с фактами надо считаться.

- Какие факты?

- У многих евреев - родственники за границей, теперь - в Палестине или к ней тяготеют... Вот и получились вы в своей стране иноземцами.

Костя выругался.

- Не принимаю я этого. Да просмотри меня всего насквозь... Я и языка-то еврейского не знаю, никогда не слышал. И таких большинство.

- Любезный, неужели ты думаешь, что кого-нибудь интересует твоя личность? Ты - единица в некоей рубрике, и дело с концом.

- Не верю я, не могу поверить...

Скрипнула дверь, и оба вздрогнули. Вошел Николай Прокофьевич. Старик за последнее время частенько стал заходить к ним, слушал споры, давал советы... А советы были дельные. Башковитый старик. Оба привыкли к нему, не боялись.

- О чем спор? - спросил Николай Прокофьевич петушиным голосом.

- Об антисемитизме, - брякнул Костя.

- Ух ты! Так-таки об антисемитизме? И что же вас заинтересовало?

- Исторические корни антисемитизма, - напыщенно сказал Костя.

- Вообще или в нашем отечестве?

- Главным образом в нашем отечестве.

- Гм, - задумчиво сказал Николай Прокофьевич. - Трудная тема. У этого дерева много корней. Глубокие корни. Проследим, например, один корень. В нашем отечестве, как вы знаете, в семнадцатом году произошла революция. Слыхали? И вот после революции, как грибы после дождя, полезли кверху евреи...

- А отчего?

- Отчего? - Он поднял вертикальный палец. - Очень просто. Русская старая, потомст-венная интеллигенция была частично уничтожена физически, частично оказалась в эмиграции. Оставшаяся часть- пришипилась, съежилась, понемножку саботировала, вы этого помнить не можете, а я помню. Сам саботировал. Все мне казалось, что беспорядку много. После - привык. Знаете, в беспорядке даже особый шарм нахожу.

- Ну а евреи? - спросил Костя.

- Погодите, всему свой черед. Знаете ли вы, что, если бы не хронический беспорядок, мы, может быть, и войну бы не выиграли? Попробуй-ка немецкого рабочего перебросить с его заводом куда-нибудь в Сибирь. Морозы, жилья нет, брр... Немец - культурный человек: лапки кверху - и сдох. А наш рабочий, к беспорядку привычный, воспитанный на авралах да на латании дыр, копает себе земляночку, разгружает станочки, смотришь - через месяц-другой работает завод, продукцию выпускает. Мы, русские, как клопы. Нас вы вести нельзя. А знаете, до чего живуч клоп? Где-то я читал, что в покинутых зимовках на севере через десятки лет находили живых клопов. Каково? Мороз шестьдесят градусов, жрать нечего, а живет. Молодец клоп! Кстати, с чего я начал?

- С евреев. От еврея до клопа, - сказал Юра. Николай Прокофьевич строго покосился на него горячим глазом.

- Ну, вот, я и говорю, что после революции сильно стали прорастать евреи. Были у них преимущества перед нашими. При равной худородности большая культурность. А народ вообще способный...