Дурак умер, да здравствует дурак - Дональд Уэстлейк

Водитель смотрел только вперед. Занавески на окнах даже не колыхались.

Всякий раз, проходя мимо, я ждал шквального огня из задних окошек или внезапного нападения коренастых головорезов, которые схватят меня, впихнут на заднее сиденье и повезут на последнюю в моей жизни автомобильную прогулку. Но ничего подобного не происходило. Кварталы сменяли друг дружку, а страшная безмолвная игра в гонку за лидером все продолжалась.

Что мне было делать? Они явно выжидали, когда на тротуарах поблизости не будет других прохожих, чтобы без спешки застрелить меня, или похитить, или уж не знаю, что они там еще задумали. А если это не удастся, тогда они будут следить за мной, пока я не приведу их к своему убежищу.

Да, но ведь улицы, пересекающие Манхэттен поперек, имеют проезжую часть с односторонним движением. Возможно, в этом — мое спасение? Впереди была Тридцать шестая улица, по которой разрешено ездить только в восточном направлении. Если я сверну направо и пойду на запад, «кадиллак» не сможет последовать за мной.

Он остановился перед перекрестком и заурчал, как довольная сытая пантера. Я брел мимо, чувствуя, как сводит мышцы спины. Ничего не случилось.

Дойдя до угла, я резко свернул направо и быстро зашагал по Тридцать шестой улице.

Сзади хлопнула дверца.

Я оглянулся и успел заметить, как «кадиллак» мощным рывком преодолевает перекресток и мчится на юг. Несомненно, они задумали свернуть на Тридцать пятую улицу и обогнать меня, чтобы перехватить у выхода на Шестую авеню. Тем временем из-за угла появился мощный коренастый человек в холщовой кепке и размеренным шагом двинулся следом за мной, держа руки в карманах кожаной куртки.

Я пошел быстрее и немного оторвался от коренастого в кепке, но все равно мне не удалось бы достичь конца квартала раньше, чем «кадиллак» обогнет его и преградит мне путь.

Впереди, примерно в половине квартала, светились витрины маленькой закусочной — единственного в округе заведения, которое еще не закрылось.

Если не считать коренастого в кепке, на улице, кроме меня, не было ни одного пешехода. Я ощущал все более противный зуд в лопатках и, соответственно, все поспешнее двигался в направлении закусочной. Там люди, там безопасно, там островок света. Ну, а уж если дела будут совсем плохи, я смогу позвонить в полицию. Быть может, мне ответит человек, который не получает пособия от братьев Коппо. Во всяком случае, такая вероятность сохранялась.

Из-за дальнего угла показался нос черного «кадиллака»; его янтарные подфарники горели, будто зенки морского чудовища. «Кадиллак» остановился, поджидая меня.

Я подходил к закусочной. Все ближе, ближе, ближе. До нее оставалось шагов пять-шесть, когда свет в витринах вдруг потух. Я чуть было не стал как вкопанный. Точнее, я остановился, но мгновение спустя вспомнил о коренастом в кепке и снова торопливо двинулся вперед. Лишь одинокий фонарь напоминал теперь о том, что когда-то на Земле жил Томас Альва Эдисон — великий человек, которому надо поставить памятники во всех проулках и закоулках. И облепить эти памятники горящими лампочками. И пусть они стоят возле дверей круглосуточных забегаловок, где много посетителей.

Когда я поравнялся с закусочной, из нее вышел человек в белых брюках и черном пальто. Человек держал в руках лязгающую связку ключей. Я проворно взял право руля, миновал ключника и вошел в открытую дверь, после чего вежливо осведомился:

— У вас отключили ток?

И, не дожидаясь ответа, шагнул в кромешную тьму.

— Эй! — донесся сзади сердитый голос. — Куда это вы?

— Кофе и датскую булочку с сыром! — бодро отчеканил я и рухнул, налетев на столик.

— Ну-ка, выходите!

— Тогда — с черносливом! — гаркнул я, поднялся на ноги и тотчас опять упал, споткнувшись о стул.

— У нас закрыто, придурок!

— А рубленый бифштекс из вырезки есть? — вопросил я. — С зеленым горошком!

Наводя такого рода справки, я ползал на четвереньках и методом тыка искал место, где можно встать в полный рост, не ударившись головой о крышку столика.

— Ты чего это? — с испугом поинтересовался голос за спиной. — Громить нас пришел? Выметайся оттуда!

— Ладно, ладно, понял, — ответил я. — Все это у вас в дневном меню.

— На выход, на выход!

— Скоро ли вы откроете шведский стол?

Но ключник не отличался начитанностью. Он сказал:

— Или ты выходишь, или я зову легавых.

Я кое-как поднялся на трясущиеся ноги и произнес голосом юродивого:

— Вя-вя-вяяяяяя, вя-вя-вяяяяяяя, ну, давай, поймай меняяяяя…

— Ну, ладно, гад! — воскликнул хозяин заведения и широким шагом двинулся в мою сторону, но споткнулся о стул и упал.

Норовя совершить обходной маневр, я врезался в стену, попятился и натолкнулся на какую-то будку, потом — на вешалку и, наконец, на кассовый аппарат. Я обхватил его руками и замер, будто шар в бильярдном автомате.

По крайней мере, мне удалось обойти противника с фланга, и он больше не преграждал мне путь к дверям. Я слышал, как ключник ворочается в глубине зала, то и дело падая и бормоча:

— Ну, где ты? Подожди, дай только до тебя добраться… Ну, где ты, где?

Видимо, ключник был слишком взбешен и не догадался включить свет, что вполне меня устраивало.

Я на цыпочках шмыгнул к двери, споткнулся о ящик для рассады (он-то здесь зачем?), набитый пластмассовыми розами с острыми шипами, и преодолел остаток пути на четвереньках. Оставаясь в этом положении, я выглянул за дверь и увидел, что коренастый в кепке стоит футах в двадцати слева, привалившись к витрине магазинчика. А справа на углу маячили янтарные глаза неподвижного «кадиллака».

Но тут я заметил стайку подростков, приближавшихся ко мне со стороны Шестой авеню. Они болтали, не слушая друг дружку; некоторые размахивали руками. Ватага шла плотной фалангой, будто была заключена в какой-то невидимый ящик. Я не мог сказать, мальчики это или девочки. Вероятно, всего хватало. Они были облачены в мешковатые брюки и пиджаки, и фигуры их отличались эдакой бесполой стройностью. Если это были мальчишки, то слишком длинноволосые, если девчонки, то наоборот. Если это были мальчишки, значит, у них ломался голос. Если девчонки, то, судя по голосам, они злоупотребляли куревом. Все шагали причудливой поступью людей, только что слезших с мотоциклов.

Я разогнулся, отряхнулся, и, как только подростки поравнялись со мной, быстро вышел из закусочной, затесался в самую середку стаи и громко сказал:

— Эй, банда, слыхали про многоножку, у которой плоскостопие?

Никто не обратил на меня никакого внимания. Подростки перебирали ногами, махали руками и мололи языками, так что мне оставалось лишь хлопать ушами и глазами. Мое появление не внесло ни малейшей сумятицы в их плотные ряды. Шагавший слева от меня юный человек излагал содержание кинофильма.

Чуть впереди кто-то описывал куртку, которую он (она) видел(а) в аэропорту.

Справа и чуть сзади развернулось обсуждение внешней политики США, а впереди шло восхваление университета Мехико. На крайнем левом фланге звучали пылкие речи в защиту противозачаточных пилюль.

Коренастый в кепке отступил в какое-то темное парадное. Проходя мимо, я увидел лишь его грозно горящие глаза.

«Кадиллак» обогнал нас и остановился на углу впереди.

На Пятой авеню мой взвод повернул напра-во. Я по-прежнему норовил запутать «кадиллак», вынуждая его блукать по улицам с односторонним движением, а на Пятой авеню оно как раз одностороннее, и все едут на юг.

Поэтому здесь я покинул своих товарищей и свернул в противоположную сторону, бросив напоследок:

— До встречи, крокодилы!

— До свидания, мил-человек! — крикнул мне вслед кто-то из подростков, и я отметил про себя, что он (она) весьма любезен(на).

Коренастый в кепке снова шествовал за мной, но устремившийся в объезд квартала «кадиллак» застрял перед красным светофором на Пятой авеню. Увы, светофоры имеют свойство менять цвет, поэтому, прежде чем я добрался до Тридцать седьмой улицы, за спиной опять послышалось знакомое шуршание покрышек, и «кадиллак» снова сел мне на хвост.

Позвольте заметить, что все это время я пребывал в состоянии дикого ужаса. Именно он гнал меня вперед, не давая остановиться. И именно благодаря ему я вдруг открыл в себе такое свойство, как мнительность. Я всегда знал, что мне присуща робость, но теперь вдруг стал рассматривать эту черту своего характера как балласт, ненужный багаж, от которого необходимо избавиться, чтобы удержаться на плаву в штормящем море.

Долго ли я смогу ее давить? Меня преследовали и пехота, и моторизованные части. Было уже почти девять, и в оживленном торговом районе, по которому мы продвигались, начиналась бурная деятельность по сворачиванию кипучей деятельности. Вскоре улицы станут относительно безлюдными, закроются последние лавочки и забегаловки, река машин на Пятой авеню обмелеет. И уж тогда, в темноте, тишине и пустоте убийцы прихлопнут меня, будто комарика.