Разбитая музыка - Стинг

Однажды вечером мне приходит в голову встать и сыграть самому. Мне удается немного оживить обстановку песней из фильма «Передвижной военный хирургический госпиталь» под названием «Suicide Is Painless». От нее я плавно перехожу к мелодии «King of the Swingers» из диснеевской «Книги джунглей», а потом добавляю парочку своих собственных импровизаций с какими-то эксцентричными, но достаточно бессмысленными словами. Странный выбор песен и необычное их сочетание привлекает внимание мистера Ричардсона. Как истинный йоркширец, он не может не выражать своего отношения, особенно когда его изысканный музыкальный вкус оскорбляют какие-то несчастные юнцы, которым место только в студенческих клубах. Благодаря этому обстоятельству он приобрел репутацию сурового и резкого критика.

С кружкой пива в одной руке и сигаретой в другой Джерри подходит ко мне по окончании моего выступления. У него красивая борода, как у преподавателя живописи, и, пока я укладываю свою драгоценную гитару в футляр, он искоса разглядывает меня сквозь богемную копну давно не мытых каштановых волос.

— Это немного интереснее обычного дерьма, которое здесь играют воскресными вечерами, — говорит он.

— Спасибо, — благодарю я, не зная, следует ли мне выглядеть польщенным или безразличным.

— Я — Джерри, пианист. Пойдем к бару, я куплю тебе кружку пива.

— Спасибо.

Я следую за ним с гитарным футляром в руках, на всякий случай стараясь сохранять некоторую дистанцию.

— Хорошие аккорды в этой песне из «Госпиталя», — бросает он, оборачиваясь, чтобы убедиться, иду ли я за ним. — Давно играешь?

— Да, довольно-таки давно, но на самом деле я басист. Мы наконец-то протиснулись сквозь толпу к стойке бара.

— А с кем ты, собственно, играешь? Кен, будь добр, две кружки специального.

— Да, в общем-то, ни с кем. Так, с друзьями из школы.

— Сорок пенсов, джентльмены, — говорит бармен по имени Кен.

— У тебя есть знакомые ударники? — спрашивает Джерри, притворяясь, что где-то оставил деньги.

— Да, — отвечаю я, достаю свои собственные, не решаясь напомнить моему новому другу, что это он предложил мне выпить.

— Я играю с одним парнем. Его зовут Пол Эллиотт. У него ударная установка «Slingerland». Джерри глубокомысленно кивает, и мы оба начинаем прихлебывать теплое пиво из своих кружек.

— У него есть свой собственный фургон, — говорю я, стараясь придать своему рассказупрофессиональный лоск, но Джерри, который до этого момента светился участием изаинтересованностью, теперь только глотает пиво.

— Фургон? Правда? А он не хочет играть в ансамбле?

— В каком ансамбле?

— В нашем студенческом ансамбле, нам нужен ударник.

— Я уверен, что он согласился бы с радостью, но откуда ты знаешь, что он вам подойдет?

— Но у него же есть фургон, правда?

— А, понятно.

Ясно, парень попался практичный, но, чтобы не показаться слишком корыстным, Джерри добавляет:

— Да, кстати, мы ищем нового басиста.

— А что не так со старым?

— О, со старым все в порядке. Просто у него нет друга-ударника со своим собственным фургоном. Мы оба разражаемся смехом.

Уютно устроившись у стойки бара, мы начинаем говорить о музыке. Мы обсуждаем, что нам нравится и что не нравится, до самого закрытия клуба около полуночи. Мы продолжаем говорить о музыке всю дорогу до дома Джерри, который живет в Джесмонде, богемном квартале на северо-востоке Ньюкасла, состоящем из студенческих каморок и старомодных пабов. Джерри живет в одной квартире со скрипачом по имени Брайан, братом местного легендарного музыканта Джонни Хэндла, ставшего впоследствии одним из зачинателей группы Killingworth Sword Dancers. Брайан ласково, хотя и слегка насмешливо, называет Джерри джазистом.

Квартира, расположенная на тенистой викторианской веранде, завалена немытыми тарелками, кофейными чашками, сигаретными окурками, пустыми пивными бутылками, грязным бельем, потрепанными книжками и старыми конвертами от пластинок. Это студенческое логово с диким количеством объедков, наполовину прочитанных газет и недописанных сочинений. Это место являет собой нечто среднее между трущобами и военным лагерем: как будто армия буйных солдат только что выступила отсюда в военный поход.

Из-под груды книг и бумаг Джерри достает старый проигрыватель «Dansette», потом быстро перебирает стопку пластинок, вытаскивает альбом Майлза Дэвиса «Bitches Brew» и осторожно извлекает его из конверта. При всем ужасном беспорядке, который царит в его жилище, я сразу узнаю ту ритуальную медлительность и аккуратность, с которой он устанавливает иголку на край крутящегося диска, а потом со снисходительным видом откидывается на гору подушек, чтобы посмотреть на мою реакцию, словно он только что дал мне какой-то сильный наркотик. В то время я знал Майлза как короля кул-джаза и больше всего восхищался его мастерской интерпретацией «Порги и Бесс» Гершвина, но эту новую пластинку я слышал впервые. Майлз выступает здесь в качестве великого трубача, создателя новой музыки, которая впоследствии получит название фьюжн, вероятно, из-за того, что простейшие элементы рока соединяются в ней с джазовой импровизацией и виртуозностью. Как бы то ни было, эта музыка сразу производит на меня сильнейшее впечатление, и еще целый час я нахожусь под ее наркотическим воздействием.

Много лет спустя я впервые встречусь с Майлзом Дэвисом. Меня приглашают в его нью-йоркскую студию звукозаписи. Незадолго до этого я переманил к себе одного из лучших музыкантов Майлза, причем именно этот музыкант по имени Дэрил Джонс, ставший к тому времени членом моей группы Blue Turtles, открыл мне глаза на музыку. Великий человек смотрит на меня.

— Стинг, да?

— Да, сэр, — отвечаю я.

— Стинг, — говорит он еще раз, смакуя мое имя во рту, словно слюну перед плевком, — а у тебя ведь самая огромная в мире башка. — Эту фразу он произносит злобным шепотом. Меня, мягко говоря, передергивает:

— Что именно ты имеешь в виду, э-э-э, Майлз?

— Видел тебя в одном дурацком фильме, и твоя голова занимала весь чертов экран. Я не знаю, о каком конкретно из моих фильмов говорит Майлз, но его замечание порождает целую волну издевательского смеха, которая распространяется по всей комнате. Все смеются, за исключением одного меня. Наверное, я выгляжу слегка растерянным, если не обиженным, поэтому Майлз, желая, вероятно, загладить свою грубость, изрекает:

— Итак, Стинг. — Упоминанием моего прозвища он вызывает еще один приступ хихиканья и смешков среди присутствующих. — Ты говоришь по-французски?

— Да, — отвечаю я с некоторым беспокойством.