Остров - Виктор Пронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они стояли на крыше вагона и жмурились от солнца.
– А знаете, девушка, я ведь тоже еду в Александровск, – сказал Виталий. – Будет просто некрасиво, если мы там не встретимся.
– Александровск – город большой, – сказала Люба.
– Девушка, – Виталий взял ее за плечи и повернул к себе. – Девушка, – повторил он, – я знаю города побольше... Москва, Рига... И если бы мы с вами ехали туда... Ведь вполне возможно, что мы и туда поедем... Когда-нибудь... Так вот, если бы мы ехали сейчас туда, то все равно встретились бы в первый же вечер. Иначе вышло бы просто некрасиво. Но мы и здесь встретимся, верно? Я даже знаю где... Вы придете ужинать в ресторан и вдруг увидите, что я уже сижу там, и кроме меня за столиком никого нет... Кстати, что вы пьете? Ведь я должен знать, что заказать...
– Когда как... – Люба была благодарна Виталию за такой разговор, когда она могла сказать «да», не произнося этого слова.
– Кстати, – сказал Виталий, не выпуская ее рук, – вы знаете, что в этом поезде вы – самая красивая?
– Знаю. А вы знаете, что в этом поезде вы – самый нахальный?
– Конечно. Вот видите, мы оба чемпионы, и будет просто нехорошо...
– А вам не приходило в голову, – Арнаутов пытливо посмотрел на Кравца, – что вы – мотор, а деньги – это, в общем-то, горючее? Да, самое настоящее горючее. Чем у вас его больше, тем вы можете чувствовать себя увереннее, тем больше у вас возможностей.
– Боюсь, что я уже не мотор... Скорее утиль, – усмехнулся Кравец.
– Хо-хо! Утиль! Без горючего – да, без горючего вы представляете собой холодный мертвый металл. Согласны?
– Знаете, когда мотор на пределе, тут никакое горючее не поможет. На одном горючем далеко не уедешь.
– Нет, нет. Пусть мой мотор, – Арнаутов постучал себя по узкой груди, – слаб и изношен, но горючего у меня достаточно, чтобы облететь весь земной шар. Хоть завтра. Я могу завтра сняться и пролететь через всю страну и вернуться обратно только потому, что у меня плохое настроение.
– Вы меня извините, – не выдержал Грачев, – из-за плохого настроения вы этого не сделаете.
– Согласен. Не сделаю. Но суть-то не в этом. Когда много горючего, всегда... – Когда много горючего скапливается в одном месте, оно становится взрывоопасным, – сказал Кравец. – Вы не боитесь взорваться?
– Нет, не боюсь. А если такое и случится, то это не самый худший конец.
– Согласен, – обронил Кравец.
– Для любителей моторов, я бы сравнил деньги со смазкой, – сказал Грачев. – Но я не думаю, что это самая лучшая смазка.
– Не подмажешь – не поедешь, да?! – осторожно захохотал Арнаутов, придерживая щелкающие зубы.
КОНЕЦ. Это случилось на восьмые сутки, когда жизнь в поезде, в этом длинном тоннеле с отсеками-купе, стала привычной и естественной – огарки свечей, их уютная копоть в темных купе, долгие разговоры вполголоса, когда не видишь ни собеседника, ни выражения его лица...
Возбуждение первых дней, вызванное необычностью происшедшего, постепенно спало, и многими овладела обыкновенная скука. Некоторый душевный подъем поддерживался голодом, но после того, как пришли несколько отрядов лыжников с продуктами, осталось лишь ожидание.
Гена в то утро проснулся рано, долго вздыхал, потом, не выдержав, вышел в коридор. Здесь было светло. Вчера открыли несколько окон, и через них проникал зыбкий, холодный свет утра. Гена протиснулся в тамбур, по узкой железной лестнице поднялся на крышу. Пальцы прилипали к металлическим ступенькам, и пар изо рта тоже обволакивал эти железные прутья, покрывая их нежным белесым налетом.
– Ух ты, черт! – невольно воскликнул Гена, распрямившись. – Мать твою за ногу!
То, что он увидел, настолько ошарашило его, что он, не чувствуя мороза, несколько минут стоял, не двигаясь. Вокруг, до самого горизонта простиралась стерильно-чистая, розовая под утренним солнцем равнина. Только далеко-далеко, будто в прошлом, можно было заметить маленькие лиловые сопки. Солнце стояло уже довольно высоко, и от обилия чистого розового света, от лиловых теней у столбов и сугробов, а может, попросту от мороза глаза у Гены подернулись слезами.
– Ах ты, мать твою за ногу, – повторил он, но уже протяжно, с восхищением и в то же время с неверием в то, что он видел. Он посмотрел на дорожку над составом, которая странно обрывалась среди снежных заносов, взглядом дошел до последнего вагона, скользнул по поверхности снега и только тогда увидел то, что должен был увидеть с самого начала – темную точку километрах в пяти. От нее шла вверх и опускалась крутая струя снега. На фоне неба она казалась маленькой розовой радугой, живой и трепещущей.
Шел ротор.
Он медленно, но неумолимо приближался, отбрасывая далеко в сторону тонны снега и оставляя за собой глубокую траншею в снегу. На дне траншеи лежали свободные, долгожданные рельсы. Снежная радуга становилась все ближе, круче, мощнее.
Пробормотав что-то нечленораздельное, Гена, скользя расползающимися ногами по покатой крыше, подбежал к норе, нырнул в нее и свалился в вагон.
– Подъем! – заорал он еще в тамбуре. – Подъем! Ротор! Все наверх! Ротор идет!
И радостные, неверящие, сомневающиеся голоса заглушили все, что говорил Гена, что он объяснял – его не слушали. Да и что он мог добавить к тому, что уже сказал? Через несколько минут наверх высыпали все пассажиры. Они появлялись словно из ничего. Всего две-три минуты назад здесь была пустая равнина, и вот уже на снегу стоят несколько сот человек. Обнимались, целовались и плакали люди, которые еще неделю назад не были даже знакомы друг с другом. Гортанно орала армянская строительная бригада, сверкали золотыми зубами и белками глаз цыгане, радуясь, как дети – легко, беззаботно, так, словно произошло событие, которое навсегда избавило их от всех лишений и невзгод, словно достигли они наконец цели, к которой шли не один год, не один век.
– Если по глотку и одним мужикам, то хватит, – сказал Гена и во главе растущей на глазах толпы, обнажив в улыбке крепкие прокуренные зубы, направился к своему вагону. Постепенно к нему примыкали все новые и новые мужички, и вот уже перед лестницей в вагон выстроилась очередь. А кто догадливей, бросились к своим вагонам и примчались к Генкиной каюте через тамбуры и узкие, не приспособленные к бегу коридоры. Два добровольца взялись помогать Гене. Словно проверяя масло в моторе, он сначала опустил в канистру палочку, посмотрел, какая часть ее намокла, пошевелил губами, глядя в потолок, и повернулся к напряженно ожидающим лицам.
И улыбнулся.
И будто одна общая улыбка пробежала по вагону. Гена улыбнулся, чуть раздвинув губы, ему ответили улыбками пошире, в середине очереди, почувствовав, что все идет отлично, улыбнулись широко и радостно, а в тамбуре уже слышался полновесный смех.
– Ну, за освобождение!
А когда все снова поднялись на крышу, радуга стала намного ближе, крупнее и из розовой превратилась в белую. Но ждать все-таки было еще долго, и те, что спускались вниз отогреться, а потом снова поднимались на крышу, видели – ротор становился все ближе и крупнее. Наслаждение было уже в том, что он продвигался как бы скачками, и каждый, поднимаясь на крышу в очередной раз, чувствовал себя все ближе к празднику. Так, наверно, бывало со всеми в детстве – ты ложился спать пораньше, чтобы быстрее наступил праздник.
И, наконец, буферы ротора и состава соприкоснулись, вагоны вздрогнули, между ними шевельнулся и осел снег.
А потом поезд, словно еще не веря в свои силы, медленно шел по дну глубокой траншеи, и мимо окон вагонов проплывали плотные извилистые слои снега. Они уже не вызывали раздражения – с ними прощались.
ОСТРОВ, КОТОРЫЙ ВСЕГДА С ТОБОЙ. Ты не видел Острова всего, и от этого не проходит в тебе чувство вины, будто ты обманул чье-то доверие. Не видел, как талая вода по весне затопляет улицы Анивы, как замерзает северный порт Москальво, как вьются дельфины вокруг судов, слушая гремящую с палубы музыку, не видел еще многого, и поэтому живет в тебе вина.
А может быть, это чувство голода, которое должно оставаться всегда —поднимаешься ли ты из-за стола, расстаешься с девушкой или уезжаешь из хороших мест. Оно бережет тебя от пресыщенности, хранит, как неутоленную жажду – мечту снова увидеть когда-нибудь все, с чем расстаешься. Это важнее, чем снова вернуться за стол, к девушке, в места, ставшие родными. Мечта защитит тебя от старости и равнодушия, а жизнь всегда останется неожиданной. В каждом новом дне ты неизбежно будешь находить отзвуки прошлого и надежду на будущее.
В ту минуту, когда самолет, развернувшись над Южным, взял курс на запад, вслед уходящему солнцу, ты, расплющив лицо о стекло иллюминатора, глядя на туманные сопки, вдруг понимаешь, что Остров —это не просто одно из мест, где можно жить и работать. Так же как город твоего детства – не просто скопище домов, трамваев, людей... Это страна, где ты оставил волшебные вещи, о которых никогда не забудешь, потому что сам состоишь из них...