Тайны полуночи - Дженел Тейлор

Но она тотчас же вспомнила сцену с Кэтти, свидетельницей которой она была, и резко откинулась назад, рассерженно фыркнув:

— Я тебе не игрушка, ублюдок!

Стив замер и посмотрел на нее жестким суровым взглядом:

— Да, я — незаконнорожденный, мисс Эвери! Вы не ошиблись.

Она оцепенела. Это правда? Так вот почему он такой…

— Прошу прощения, мисс Эвери, нечаянно сорвалось с языка, — сказал он саркастическим тоном, но полное сочувствия горячее сердце Джинни уже раскрылось навстречу его боли:

— Стив, я не хотела… я не думала… Просто вы рассердили меня, все время забавляясь на мой счет… Но я хочу, чтобы мы стали друзьями, заключили мир…

Стив сразу спутал все ее карты:

— Пожалуйста, избавьте меня от вашего сочувствия. Да, я незаконнорожденный. Так разве я один? У этой шальной бабы, жены Кинга, четверо детей от троих мужиков. А теперь она липнет ко мне, и я не могу от нее отвязаться.

Значит, незаконнорожденность так повлияла на его отношение к женщинам, подумала Джинни. А сцена с Кэтти представилась в ее сознании совсем в другом свете. Он, оказывается, презирает женщин — как безжалостно он отозвался о Кэтти! И ее, Джинни, он тоже презирает? Она робко спросила:

— Вы ненавидите свою мать?

— Нет, — удивленно ответил он, — я ее люблю.

— Значит, он винит в своем позоре отца, — подумала она. Как странно… Обычно сыновья обвиняют мать…

Он почувствовал, что его так тянет к ней, что надо этому положить конец, и резко сказал:

— Если вы имеете на меня виды, Анна, то я говорю: нет. Я недоступен.

— Вы женаты или у вас есть возлюбленная?

— Нет, не было и не будет, ни жены, ни возлюбленной. В моей жизни нет места для женщин. Я ни в ком не нуждаюсь, только в самом себе.

— Это звучит холодно и жестоко, Стив. Одинокие люда несчастливы.

— Может быть, но мне это подходит. Связать с кем-нибудь свою жизнь значит стать уязвимым. Пока я один моя броня непроницаема, я никогда не потерплю поражения. Мой девиз: быть сильным и умелым.

— И вы никому не доверяете и никого не подпускаете к себе? — спросила она.

— Да, так. Я верю только в себя самого.

— Но ведь жить так очень тяжело, Стив!

— Вовсе нет.

— И вы никогда не измените свою жизнь?

— Никогда.

— Не верю вам.

— Почему?

— Мне кажется, вы не сможете прожить всю жизнь в одиночестве. Вы сами себя не знаете.

— Вы думаете? Такой мужчина, как я, не станет жить рядом с женщиной — я возьму у нее то, что мне нужно, а остальное мне ни к чему. Берегитесь таких дьяволов, как я, Анна. Мы опасны, мы эгоисты, и верить нам нельзя. — «Я еще хуже, но об этом ты не узнаешь…» — добавил он про себя.

Так ты боишься меня, подумала Анна. Вслух же сказала:

— Хотите, я докажу вам, что вы в себе ошибаетесь?

— Может быть, и докажете, но лучше не искушайте судьбу, а поверьте тому, что я сказал. Подумайте, и вы поймете, что я опаснее самой неистовой бури. Вернитесь в лагерь, буря не стихает, одной выходить в непогоду не следует. Никогда больше так не делайте.

Джинни почувствовала двойное значение его слов.

— Стив…

— Прочь, женщина, не то пожалеешь. Слушайся, пока я не вышел из себя… Джит! — выкрикнул он на индейском наречии.

Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду, потом прислонился к дереву, глубоко дыша, чтобы успокоиться. Он прогнал ее, хотя больше всего на свете ему хотелось схватить ее в объятия и целовать. Он возмущался самим собой — какой дурак! «Нигуйяа» — голова, набитая камнями! Его сердце ныло — этого никогда с ним не случалось. Почему он открыл ей свой унизительный и горький секрет? Она растревожила его, выбила из колеи своими пылкими словами, выражением лица, движениями… Но она была «нту’и идзии» — «плохое лекарство», лекарство, которое его не исцелит.

Джинни взяла в фургоне веревку и, натянув ее между деревьями, развесила мокрые вещи. Не переодевшись, только проверив, как ведут себя мулы, она поспешила к фургону Девисов.

Джинни все думала о судьбе странного человека, которого ей довелось встретить и, кажется, полюбить. Эта судьба казалась ей трагической — расти без отцовской заботы, с клеймом позора… Наверное, его мать, «испорченная голубка», как называли таких женщин пуритане, забеременела от хозяина на ранчо… или добровольно отдалась такому же «недоступному» для женщин человеку, каким стал его сын.

Стив Карр представлялся Джинни человеком, душа которого корчится в муках, уязвленным, озлобленным, отгородившимся от людей. Ей казалось, что он нуждается в любви, ласке и сострадании. Может быть, время еще не упущено и эту больную душу можно исцелить.

Когда Элли откликнулась на стук Джинни, та сказала:

— Я вернусь к себе и переоденусь, а через пять минут пусть Стюарт приведет девочек, чтобы они у меня переночевали.

— Стоит ли нам затруднять тебя, Анна, мы привыкли в плохую погоду тесниться по ночам…

— Зачем тесниться, если можно этого не делать? — пошутила Джинни. — Мне это нетрудно, а вы лучше проведете ночь…

Джинни в ночной сорочке сидела на тюфяке, успокаивая младшую девочку, испуганную шумом дождя и вспышками молний. Джинни очень устала и нуждалась в отдыхе, но была рада отвлечься от своих дум.

— Давайте поиграем! — сказала она девочкам. — Ну-ка, придумывайте, на что похож шум дождя? Сначала я: слышите, фургон потрескивает под дождем, как будто ваша мама жарит цыплят или бекон… Гром ударил — словно ваш отец выстрелил из ружья на охоте…

— Гром гремит — как будто над нами тяжелую мебель двигают! — воскликнула старшая девочка.

— Как ты хорошо придумала! — отозвалась Джинни, и игра продолжалась. Потом она развлекала детей сказками, которые отец и мать рассказывали ей в детстве. Грянул гром, младшая девочка испуганно прижалась к Джинни, и та сказала:

— Ну, теперь ложимся под одеяло, и я убаюкаю вас песенками. — Прикрутив фонарь, Джинни пела, вспоминая, как пела ей по вечерам мать, пока девочки не заснули. Постепенно задремала и она.

Проходя мимо фургона Эвери, Стив услышал колыбельные песенки, которые пела Джинни. Он хотел бы заснуть под это тихое пение на ее руке… Да, она права, он был с ней слишком груб и резок… Но она не знала, что он не мог вести себя иначе. Она была для него словно живительный глоток свежего воздуха для человека, запертого в тесной каморке. Она была добра и нежна, ее улыбка согревала душу. Ему отрадно было говорить с ней, быть рядом с ней. Звук ее голоса бросая его в дрожь, желание сжигало его.

Он всегда думал, что жена, дом, дети — это не для него. Но когда в его жизнь вошла Анна Эвери, он временами стал мечтать о жизни, в которой он их обретет. Безумные мечты, уверял он себя. Ничему такому нет места в его жизни, в его ожесточенном сердце.