Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - Энтони МакКартен

Старые распри забываются медленно – и это относилось не только к Гитлеру, но и к Муссолини. Через два дня он ответил, не скрывая своих чувств: «Отвечаю на послание, в котором Вы называете причины, заставившие обе наши страны оказаться в противоположных лагерях. Не обращаясь к слишком далекому прошлому, я напомню Вам об инициативе, проявленной в 1935 году Вашим правительством с целью организовать в Женеве принятие санкций против Италии, стремившейся обеспечить себе небольшое пространство под африканским солнцем без малейшего ущерба для интересов и территорий Вашей страны или других стран.

Я напоминаю Вам также о подлинном и фактическом состоянии крепостной зависимости, в которое Италия поставлена в своем собственном море. Если Ваше правительство объявило Германии войну из уважения к своей подписи, то вы поймете, что то же чувство чести и уважения к обязательствам, взятым по итало-германскому договору, руководит итальянской политикой сегодня и будет руководить завтра при любых событиях, какими бы они ни были»[239].

Обратившись за помощью к Америке и с призывом к соблюдению приличий к Италии, Уинстон направился на утреннее заседание военного кабинета. Оно началось в половине двенадцатого утра 16 мая. Новые известия были столь же мрачными, что и прежние. Генерал Айронсайд сообщил кабинету, что немцы неожиданно прорвали линию Мажино и «нет сомнений в том, что ситуация критическая… Теперь все зависит от того, перейдут ли французы в контрнаступление со всей отвагой, что обещал нам генерал Гамелен»[240]. Французы недооценили мощь германских танков, которые смогли пробить линию обороны в самом слабом месте, возле Арденнского леса. Союзникам казалось, что эта местность слишком тяжела для бронемашин. Все считали, что 85-мильная цепь крепостей и укрепленных пунктов практически непреодолима. На строительство линии Мажино было потрачено 7000 миллионов франков. Строительство завершилось в 1935 году, но при этом 250-мильный участок границы между Францией и Бельгией остался незащищенным. Стены были построены, однако черный ход остался открытым.

Отлично представляя себе настроение французского премьера, Поля Рейно, Черчилль согласился с тем, что необходимо выделить срочную помощь в виде четырех эскадрилий истребителей. Сам он решил тем же днем вылететь во Францию, чтобы провести экстренное совещание с Верховным военным советом на набережной Орсе в Париже. Уинстон решил, что старого друга Британии нужно подтолкнуть к героическому сопротивлению.

Черчилль вылетел в Париж на своем верном самолете «фламинго» в сопровождении генерала Исмея и заместителя начальника генерального штаба, генерала сэра Джона Дилла. Самолет премьера сопровождали два истребителя «Харрикейн». В пути Черчилль трезво оценил свое дипломатическое оружие и решил еще больше расстроить французов, говоря по-французски. (Уинстон частенько придумывал новые слова – например, «рисовабельный», то есть пейзаж, который просто молит, чтобы его нарисовали. А еще он часто говорил на «франглезе», придумывая запоминающиеся фразы. Так, во время бурной дискуссии с генералом Шарлем де Голлем в Касабланке в январе 1943 года он сказал: “Si vous m’obstaclerez, je vous liquiderai!” – «Если вы будете препятствовать мне, я вас ликвидирую!»)

Исмей так вспоминал эту поездку в своих мемуарах: «С того момента, как мы ступили на поле аэродрома Ле Бурже, сразу же стала безошибочно ощутима атмосфера подавленности… Мы ехали по улицам и видели безмолвных людей с отсутствующими лицами. Нигде мы не видели страстного одушевления, которое заставляло бы кричать: “Ils ne passeront pas!” («Они не пройдут!»). Никто не проявлял интереса к нашей кавалькаде с эскортом, никто не приветствовал Черчилля… Набережная Орсе… выглядела еще более мрачно. Господин Рейно, господин Даладье [министр обороны и бывший премьер-министр] и генерал Гамелен ожидали нас в очень большом зале, выходившем окнами в сад. Во время моего последнего визита сад этот поразил меня красотой и ухоженностью, но теперь он был безнадежно испорчен следами костров. Французские архивы уже погибли в пламени»[241].

Черчилль вошел в зал, чувствуя себя хозяином положения. Французы уже пали духом, и нужно было действовать быстро, чтобы предотвратить полную капитуляцию. Он телеграфировал военному кабинету, сообщив министрам о панике, царящей в Париже, и снова подчеркнул смертельную тяжесть положения[242]. Он предложил послать требуемые эскадрильи истребителей (т. е. еще шесть) завтра и попросил, чтобы министры собрались в одиннадцать вечера и обсудили предложение в его отсутствие. О своем решении они должны были сообщить до полуночи. Подобную стратегию ранее отвергали, поскольку это серьезно ослабило бы британскую оборону. Но Париж остался практически беззащитным, и другого выхода просто не было. Через полчаса военный кабинет по телефону дал свое согласие. Исмей вспоминал: «[Черчилль был] рад, что военный кабинет так быстро внял его рекомендациям, и мы подумали, что он сразу же сообщит хорошие новости господину Рейно по телефону. Но он этого не сделал. Он хотел сказать ему это лично. Это было вполне в его духе. Все мы знаем, как приятно видеть выражения на лицах наших друзей, особенно юных друзей, когда мы раскрываем их подарки. Именно этим в тот момент и руководствовался господин Черчилль. Он собирался вручить Рейно бесценную жемчужину и хотел видеть его лицо, когда он получит подарок»[243].

Черчилль и Исмей среди ночи поспешили к Рейно, чтобы сообщить ему приятные известия, а в семь утра 17 мая вылететь в Лондон. Но Рейно в кабинете не оказалось. Дома с женой его тоже не было. Он был у любовницы, графини де Порте, в ее скромной квартире на площади Дворца Бурбонов. Англичане обнаружили его в банном халате. Уинстона это не смутило, но он хотел иметь более широкую аудиторию. Он настоял на том, чтобы к ним присоединился и военный министр Даладье. Однако и Даладье не было дома. Телефонную трубку ему передала любовница, маркиза де Круссоль. Она сказала, что с ним срочно хочет переговорить господин Черчилль.

Сообщение о том, что Британия предоставит новые самолеты, было встречено с облегчением, благодарностью и крепкими рукопожатиями. Впрочем, все трое сомневались, что это решение что-то изменит. Больше всего в тот момент Уинстон боялся, что Франция вскоре пойдет на мирное соглашение с Гитлером. Тогда весь груз сопротивления лег бы на плечи Британии и ее империи.

Вернувшись на Даунинг-стрит, премьер-министр созвал заседание военного кабинета в десять утра. Рассказывая о визите во Францию, Черчилль высказал сожаление, что министрам пришлось принимать самое тяжелое решение в истории, но их ответ в значительной степени укрепил французов[244].

Переговоры в Париже дались нелегко. Решение Британии послать шесть эскадрилий истребителей было очень щедрым шагом – ведь саму Англию защищали лишь тридцать девять. Черчилль назвал отправку