Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - Энтони МакКартен

То, что казалось немыслимым, когда десятью днями ранее немцы вторглись в Нидерланды, становилось реальностью. Падение Франции происходило на глазах. Больше всего Черчилля мучило отсутствие надежных разведывательных данных. Генерал Исмей вспоминал: «Всегда трудно получать точную информацию о быстро развивающихся военных действиях. Тем, кто вынужден ожидать вдали, остается лишь запастись терпением и помнить, что командующий занят ведением боевых действий и зачастую не имеет ни времени, ни информации, чтобы сообщать детали. Эту истину никогда не мог принять мой порывистый начальник. И он никак не хотел понять тот факт, что в тумане войны сам командующий не всегда знает, что происходит в каждой точке огромного фронта»[257].

Черчилль отправил во Францию генерала Айронсайда, надеясь, что как начальник генерального штаба тот сможет выяснить точную ситуацию, в которой оказались французская, бельгийская и британская армии. А тем временем военный кабинет собрался в половине двенадцатого утра 20 мая, чтобы обсудить другие варианты военной поддержки союзников Британии.

Чувствуя, что нацистское вторжение в Британию может оказаться неминуемым, Черчилль согласился с министрами военного кабинета, что страна «уже достигла абсолютного предела в той помощи, какую мы можем оказать Франции. Нам нужно думать о защите Соединенного Королевства, флота, морской торговли, авиационной промышленности и крупных центров нашей страны, от которых зависит наша способность продолжать войну». Конечно, заключение было разумным, но оно открывало весьма реальную перспективу того, что без дальнейшей поддержки в течение ближайших дней французская армия «может прекратить борьбу»[258].

Капитуляции французов получилось бы избежать, если бы Соединенные Штаты согласились поставить самолеты, о которых просила Британия. Накануне вечером Черчилль отправил «этим чертовым янки телеграмму»[259] и теперь ожидал ответа президента. Но время для спасения истекло, и премьер-министр, забыв об обычных «успокаивающих словах»[260], откровенно написал Рузвельту: «Ни при каких мыслимых обстоятельствах мы не согласимся капитулировать. Если с членами нынешнего правительства будет покончено и вести переговоры придется другим, Вы не должны закрывать глаза на тот факт, что единственным предметом торга с Германией останется флот. И если Соединенные Штаты предоставят нашу страну своей судьбе, то никто не будет вправе винить ее руководителей в том, что они будут стремиться добиться наилучших условий для каждого выжившего гражданина. Извините, господин президент, что я так откровенно рисую этот кошмар. Очевидно, я не смогу отвечать за моих преемников, которые в полном отчаянии и беспомощности вполне могут покориться воле немцев»[261].

Генерал Айронсайд вернулся из Франции утром 21 мая. Он чуть было не погиб: немецкая бомба попала в отель в Кале, где он жил. Генерал пришел на заседание военного кабинета в 11:30, чтобы доложить коллегам об обстановке. Новости были исключительно плохими. Французское верховное командование находилось «в состоянии нерешительности»[262] и не могло точно оценить ситуацию в силу плохой связи. Айронсайд записал в дневнике, что «вышел из себя, схватил Бийо [главнокомандующего французскими армиями на севере] за пуговицу и хорошенько встряхнул. Он был совершенно подавлен»[263].

Генерал сообщил, что дороги полностью забиты «сотнями тысяч беженцев из Бельгии и северных французских городов»[264], что значительно замедляет продвижение союзных войск. Немцы прорвались к прибрежному городу Булонь, а это означало, что британские и бельгийские войска на севере Франции были полностью отрезаны от французской армии и баз снабжения. Без поддержки вернуть боеспособность союзных армий не представлялось возможным.

На фронте царил хаос.

Черчилль решил, что ему остается только одно. Ранним утром 22 мая он вылетел в Париж, чтобы встретиться с Вейганом и Рейно и попытаться привести их в чувство. Отсутствие информации приводило его в ярость. «За всю историю войны я никогда еще не видел столь неэффективного управления»[265], – сказал он Джоку Колвиллу, который записал в дневнике, что «еще не видел Уинстона таким подавленным»[266]. Но на этом неприятности не кончились: когда в половине второго ночи Черчилль отправился в постель, ему сообщили, что генерал Бийо попал в автомобильную катастрофу, что только усилило хаос во французском командовании.

Положение британского экспедиционного корпуса стало еще хуже, чем раньше. Отступать к портам на Ла-Манше предстояло без боеприпасов и провианта. Когда войска достигли бы побережья, возникла бы новая проблема: как эвакуировать 300 тысяч человек и их вооружение? В небе господствовали немецкие самолеты, и побережье не было безопасным.

22 мая Черчилль прибыл в Париж. Новый французский главнокомандующий, генерал Вейган, несмотря на солидный возраст (ему было семьдесят три года), порадовал его своим настроем: «несмотря на физические тяготы и ночной переезд… он был энергичен, бодр и решителен. На всех он произвел наилучшее впечатление» и сразу же изложил свой «план военных действий»[267].

Британия уже отправила самые активные свои воинские подразделения на континент, оставив лишь те, что были жизненно необходимы для обороны острова. Войска в тот день высадились в Булони и теперь организовывали защиту северных французских портов Кале и Дюнкерка. Во время встречи Вейган заверил Черчилля, что «в Кале стоят три французских пехотных батальона, а командование Дюнкерком [sic] находится в руках весьма энергичного адмирала, который располагает достаточными силами, чтобы защищать город»[268]. Лично оценив положение на фронте, Вейган пришел к выводу, что нет смысла перебрасывать англо-франко-бельгийские войска (более сорока дивизий) с севера на юг в попытке соединиться с основными силами французской армии. Такое перемещение приведет к разгрому и полной катастрофе[269]. Черчилль согласился, но сообщил французскому премьер-министру и генералу Вейгану, что, по его представлению, отношения между генералом Бийо и лордом Гортом нельзя назвать удовлетворительными[270], поэтому придется восстанавливать важнейшие коммуникации между союзными войсками севернее и южнее германского клина.

Совещание Верховного военного совета продлилось чуть больше часа. Завершилось оно, по воспоминаниям Исмея, на ноте сдержанного оптимизма[271]. Черчилль с Исмеем вернулись в Лондон.

Айронсайд с определенным изумлением отметил в дневнике, что во время заседания военного кабинета в 19:30 премьер-министр был в почти приподнятом настроении: такое сильное впечатление на него произвел Вейган[272]. Остальные настроения премьера не разделяли. Уже было понятно, что британский экспедиционный корпус потерял возможность безопасного отступления и испытывает серьезный дефицит провианта и боеприпасов[273]. Более того, генерал Исмей, опиравшийся на данные военной разведки, а не на предположения французов, все тщательно обдумал и сообщил Джоку Колвиллу, что он «серьезно встревожен» и предвидит скорую капитуляцию Франции. Колвилл, заразившийся оптимизмом Уинстона, счел Исмея «обычным алармистом, потому что французы не могут покрыть себя таким позором»[274].

Военному кабинету сообщили, что Верховный