Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - Энтони МакКартен

Позже Черчилль едко заметил: «Война обычно представляет собой список просчетов, и эта не стала исключением»[289]. Но, когда он вернулся в Адмиралтейство и узнал еще более мрачные новости касательно хаотичного плана Вейгана, ему стало не до шуток. Он послал сообщения генералу Вейгану и Полю Рейно, извещая их, что в бельгийском штабе все еще «не получили никаких указаний» и лорд Горт «не имеет (повторяю, не имеет) боеприпасов для серьезного наступления»[290]. Черчилль пытался сдержать свое раздражение: «Мы до сих пор не получили ваших указаний и не имеем представления о деталях ваших действий на севере. Не могли бы вы как можно быстрее прислать нам эту информацию через французскую миссию?»[291] Он еще раз подчеркнул: «Время играет крайне важную роль, поскольку боеприпасы на исходе»[292].

В течение ночи тысяча британских солдат была эвакуирована из Булони под непрекращающимся огнем противника. Но двести человек все еще оставались на континенте.

В двадцати милях от Булони бригадный генерал Клод Николсон и его гарнизон в Кале получали приказы, противоречащие друг другу. Стало ясно: если Булонь падет, Кале нужно удерживать всеми силами, чтобы немцы не прорвались к Дюнкерку. Дороги из города были блокированы, Кале оказался в полном окружении. Все взгляды устремлялись на восток, в сторону Дюнкерка, но видели солдаты лишь разожженные немецкими танкистами костры для предупреждения самолетов люфтваффе.

На следующий день, 24 мая, на заседании военного кабинета слово взял лорд Галифакс. Он предложил дипломатические меры, которые могли бы удержать Италию от вступления в войну. Почувствовав возможность несколько развить эту часть своей мирной программы – первую часть грандиозного плана заключения всеобщего панъевропейского мирного договора, – он зачитал телеграмму британского посла в Париже, подчеркнув просьбу французского правительства: «Следует просить президента Рузвельта еще раз обратиться к синьору Муссолини… и узнать, какие причины побуждают его находиться на грани войны с союзниками. Если синьор Муссолини выскажет свои соображения, то посол Соединенных Штатов в Риме мог бы сказать, что президент готов передать итальянские претензии союзным правительствам, или что-то такое, что могло бы отсрочить военные действия».

Галифакс считал, что из этого мало что получится, но Британия должна «…ответить, что мы полностью поддерживаем предложение нового подхода, сделанное президентом Рузвельтом… при условии, что будет совершенно ясно, что президент Рузвельт действует по собственной инициативе… Союзники готовы рассмотреть разумные итальянские претензии в конце войны и будут рады видеть Италию на мирной конференции на тех же условиях, что и другие воюющие страны, а Соединенные Штаты обязуются гарантировать, что союзники будут выполнять принятые на себя обязательства, в том случае, если Италия и Соединенные Штаты Америки не окажутся в войне на разных сторонах»[293].

Галифакс так убедительно представил свои аргументы, что военный кабинет без всяких дебатов согласился дать ответ на этих условиях[294]. «Святой лис» заработал одно очко.

Ситуация во Франции ухудшалась. Непосредственная опасность для Британии нарастала. Давление на премьер-министра стало оказывать на него физическое влияние. К полудню он по совету своего врача вернулся в постель. Но Черчилль был плохим пациентом. В постели он узнал, что генерал Исмей предложил эвакуацию из Кале. Бригадный генерал Николсон в два часа телеграфировал подтверждение. Хотя предложение было отклонено через три часа после его отправки, Черчилль, который никак не мог заснуть и буквально кипел возмущением, написал генералу Исмею: «Единственным результатом эвакуации Кале станет переход [вражеских] войск к Дюнкерку. Кале следует удержать по разным причинам, но главное – чтобы не дать врагу перебросить войска»[295].

Хотя Черчилль был болен и вынужден находиться в постели, он продумал наброски отчаянного плана спасения – и заставил гарнизон в Кале сражаться насмерть, вызывая гнев и огонь противника на себя и отвлекая его внимание от Дюнкерка. Это было главной частью плана Черчилля. Вопрос заключался лишь в одном: как долго Кале сможет выполнять эту функцию?

В тот же день комитет обороны собрался в пять часов вечера. Генерал Айронсайд сообщил, что «германские танки обошли укрепления с запада от Кале и находятся сейчас между городом и морем»[296]. Несмотря на эти известия, войска в Кале продолжали сражаться с противником, чтобы выиграть время для союзников в Дюнкерке.

Николсон все еще надеялся на эвакуацию и, не зная о принятом решении, по-рыцарски продолжал оборонять город. Но его солдатам пришлось отступить в крепость, расположенную в стенах старого города. В 19:05 Николсон телеграфировал: «Чтобы сохранить гарнизон, срочно требуются подкрепления»[297]. Ответ он получил в 23:23. Ему сообщили, что приказ об эвакуации еще не отдан: «Вы должны держаться во имя союзной солидарности. Ваша задача – держаться… Подкрепления не будет… Выберите наилучшую позицию и сражайтесь»[298]. Генерал Айронсайд отправил личное сообщение: он передал Николсону, что эвакуация отменяется и ему следует рассчитывать только на себя. «Полагаю, большего говорить не нужно»[299].

Единственное, что мы знаем о реакции Николсона на это сообщение: он немедленно приказал солдатам сжечь оставшиеся танки.

Узнав об этих посланиях, Черчилль пришел в ярость. Он считал, что подобными словами никак нельзя было убедить людей пойти на такие огромные жертвы. На следующий день он написал Энтони Идену и генералу Айронсайду: «Хотел бы знать… кому принадлежит эта вялая телеграмма, которую я увидел сегодня утром и где говорилось про „союзную солидарность“. Такими словами нельзя побудить людей сражаться насмерть»[300]. Понимая, что откладывать решение более нельзя, Черчилль написал ответ, и Иден отправил его в 13:50 25 мая: «Бригадному генералу Николсону. Оборона Кале имеет важнейшее значение для нашей страны, поскольку символизирует наше сотрудничество с Францией. Взгляды империи устремлены на защитников Кале. Правительство его величества уверено в том, что вы и ваши геройские полки выполнят свою задачу во имя Британии»[301].

Вот как это было сделано: никаких пустых разговоров и призывов держаться. Черчилль ясно дал понять обреченным солдатам, что это их шанс войти в историю. Перефразируя Шекспира, он сказал им, что их имена будут так же известны британцам, как самые распространенные слова английского языка.

В Лондоне Черчилль получил телеграмму от Поля Рейно, в которой тот сообщал, что британская армия более не действует по плану генерала Вейгана и отступает к портам Ла-Манша. Без британского наступления с юга дорога на Дюнкерк была открыта. Перспектива полного отступления и эвакуации стала очевидна. Лорд Галифакс, готовый усилить давление на Уинстона, вернулся к французскому предложению обратиться к Муссолини. Среди консерваторов появлялось все больше пацифистов, стремящихся сохранить земли