Вор с черным языком - Кристофер Бьюлман

орудуют любители. Бедняги обменяли сытую жизнь дома на пару дешевых трюков в подложной школе. Один из них заметил мою татуировку. Я покачал головой: «Даже не думай об этом». Он должен был догадаться, что я по меньшей мере Шутник, и ему явно не хотелось в скором времени самому получить такую же татуировку. Они не потребовали пинту за счет Гильдии – она досталась антерской наемнице в ярких полосатых чулках. Я повел себя настолько учтиво, что она даже не воспользовалась случаем, а только приподняла в знак приветствия свою красную шапку, получив положенную кружку эля, которую разделила с приглянувшимся ей капитаном.

Капитанов легко опознать по особым эмблемам, выданным Гильдией мореходов. В каждой стране рисунок был разным, но обычно включал жемчужину морского торговца и акулий зуб корсара. Эти эмблемы носили на шее, на шляпе или на лацкане, даже когда отлучались с корабля в таверну. На тот случай, чтобы ребята вроде нас не приближались к ним с целью освободить от лишних денег.

Первым капитаном, с кем мы побеседовали, а «мы» – это значит я, была чернокожая женщина из Аксы. Это островное королевство каким-то образом сумело отвадить гоблинов быстро и без помощи союзников. Секретом успеха аксийцы не делились ни с кем. Но говорят, что они установили на скалах вокруг столицы зеркальные стены, которые подожгли корабли гоблинов точно так же, как шалопай с помощью линзы поджигает муравьев. Я бы хотел взглянуть на быстроходный аксийский корабль. Их хитроумную парусную оснастку безуспешно пытались повторить во многих странах. Но капитан не обмолвилась со мной и парой слов – сразу было ясно, что галерное весло скорее утянет меня за собой, чем я управлюсь с ним.

Следующей была капитан изящного торгового парусника из Истрии. Она искала мальчиков для удовольствий, чтобы порадовать свою команду. Угадать в ней истриянку можно было не только по привычке гудеть «мм», подыскивая нужное холтийское слово, но и по вуали от мух на поясе. В жаркой болотистой Истрии мухи разносят улыбчивую лихорадку, и болезнь лютует все страшней. В летние месяцы истрийцы ходят в вуалях и окружают постели тонкой сеткой.

Наша беседа затянулась дольше необходимого. Меня очаровали ее блестящие карие глаза и капитанский медальон с коралловым дельфином, державшим во рту жемчужину в форме слезы. Я спрашивал, куда они направляются, какие условия на корабле и так далее, умолчав о том, что я не мальчик для удовольствий. И все это время таращился на нее. Глупо, но я не мог удержаться. Когда истриянка наконец сообразила, что я валяю дурака, она наклонилась ко мне, не переставая улыбаться, и торопливо проговорила со странным певучим акцентом:

– Мое время дорого стоит, а ты его украл. Если твой член не годится для забав, я подвешу тебя на крючке, как… мм… приманку.

Я вскочил, словно сидел не на стуле, а на горячей печи, и дал деру. Капитанская телохранительница в шапке из шкуры морского змея и с коротким злющим яйцерезом, как у моей охранницы, успела пнуть меня в голень квадратным носком сапога. Я рассказываю это не для того, чтобы разжалобить вас. Как и в большинстве других случаев, мне досталось по заслугам.

Мы отплыли на китобойном судне, хотя я этого совсем не хотел. Китобойные корабли скорее крупные, чем быстрые, а нам нужно было побыстрее попасть на запад. Прошло уже пятнадцать дней из пятидесяти, отпущенных мне Гильдией для путешествия в Аустрим.

Я посчитал нужным спросить у капитана, будет ли команда охотиться на китов по пути в Молрову. А капитан, который сам был молровянином и носил на шее медальон с клювом детеныша кракена, величиной с кулак, посчитал нужным показать, какую глупость я сморозил, задавая этот вопрос. Он слизнул пену с навощенных смертоносных на вид усов и сказал:

– Нет, мы будем плыть через Ганнское море быстро-быстро. А если вдруг появится рыжий, или пятнистый, или зубатый тупоголовый, мы скажем: «Nim, кит, плыви своей дорогой. У нас есть важные пассажиры, которые не заплатили сотой доли того, что стоишь ты, и они не хотят нюхать твой топленый жир».

– Но мы не собираемся охотиться вместе с вами. Мы просто пассажиры. Ясно?

– Совершенно ясно. Вы будете отдыхать в своем уголке трюма, сухие и сытые.

Так он и сказал.

Молровяне все время врут и гордятся своим враньем, это было мне хорошо известно. Там, где гальт может солгать ради поэзии, молровянин видит поэзию в самой лжи. Я поверил капитану, потому что он не стал врать про охоту на китов или, по крайней мере, солгал так, что невольно открыл правду. Я доверился его словам, поскольку очень этого хотел, и стал соучастником лжи, ибо так мне было удобней. Чтобы общаться с молровянами, нужно понимать их нравы. Молровский жених клянется своей невесте: «Я никого до тебя не любил и никогда не полюблю другую». Но обручальные кольца у них деревянные. А повитуха первым делом говорит новорожденному: «Ты будешь жить вечно». Но это не благословение, не пожелание. Это ложь, и повитуха сама же потом смеется над своими словами.

Перед отплытием я решил пополнить запас серебра в своем кошеле и отправился в Сад Марспура, известный также как площадь Виселичных Плодов, где вершилось правосудие герцога.

День выдался холодным, падал мелкий моросящий дождь из тех, что не спешит намочить тебя, зная, что ты никуда не денешься. Нищие расселись возле фонтана со статуей Кассии, богини милосердия, которая должна была впасть в отчаяние, оказавшись в столь далеком от милосердия месте. Марспуру оно подходило куда больше. Статуя была мне хорошо знакома, и она сильно походила внешностью на молодую танцовщицу, чья смерть прошлым летом разорвала сердце всему городу. Я ее тоже знал, когда учился в Низшей школе, и, ясень день, она была очень мила. Скульптор наверняка думал о ней, когда брал в руки резец. Это были ее щеки, ее маленький носик, ее прелестные ноги, теперь мраморные, красоту которых выгодно подчеркивала короткая юбка холтийской танцовщицы. Бесследно пропал только блеск бледно-голубых глаз, подобный солнечному лучу в кристаллике льда, и это было очень грустно.

Двое нищих, прислонившись спиной к фонтану, укрывались от дождя и ветра грязным куском парусины. Один из них грыз кусок черствого хлеба. Удерживать ткань было нелегко, ведь и у того, и у другого недоставало на руках больших пальцев. Вряд ли им доводилось сражаться с гоблинами, скорее уж они были ворами-неудачниками, не поладившими с Гильдией настолько, что эти пальцы им отрубили. Они сидели на вымокшем, смятом ковре из цветов, что горожане приносили как богине,