Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В маленькой, прокуренной насквозь, полутемной комнате нас встретил лысый и толстый мужчина на коротких сильных ногах. Он чем-то неуловимо напомнил мне Вальку Шпика. Вернее, я подумал, что Валька Шпик, когда достигнет вершин мужской зрелости, станет именно таким, и мне стало весело. Я толкнул Шпика в бок, он вздрогнул и недовольно посмотрел-на меня.
— Ты что, очумел? — прошипел он.
Я засмеялся и подмигнул ему. Валька, конечно, ничего не понял, и мне стало еще веселей.
Тем временем мужчина встал из-за стола и вдруг зарокотал таким басищем, которого от него никак нельзя было ожидать.
— Нашлись, пропащие? Вот и чудесненько… А я поехал, мне сказали — ушли… Давайте знакомиться, я — председатель колхоза Язев, а зовут меня Николай Иваныч… Вот и чудесненько!.. Работать, значит, приехали?
— Работать, — согласилась Тася.
— Вот и чудесненько!
На лоснящемся щекастом лице председателя — широкая и лукавая улыбка, как нельзя лучше подтверждающая, что да, действительно, все складывается «чудесненько».
— Ну, что ж, пока суд да дело, будем устраиваться… — Председатель неожиданно приподнялся на дыбки и, глядя поверх наших голов, раскатисто позвал: — Гаврилов, а ну подь сюда!
Мы оглянулись. На зов председателя шел высокий широкоплечий молодой мужчина в военной гимнастерке и с рыжими, чуть заметными на загорелом лице, усиками. Шел он прямо и будто не видел нас — глядел только вперед. Пробился к столу и только тогда ответил:
— Слушаю, Николай Иванович.
— Во, помощь из города прибыла, — показал на нас Язев. — Видел?
Рыжеусенький повернулся и посмотрел на нас так, будто увидел впервые. Ленивые неопределенного цвета глаза его медленно, как показалось мне, и с усилием пошевелились где-то в глубоко запавших глазницах и остановились, упершись в лицо Таси.
— Видел, что ль, бригадир? — нетерпеливо повторил свой вопрос председатель.
— Видел, — лениво и сипло ответил бригадир, поворачиваясь к столу, и неопределенно, но обидно договорил: — На-арод… хе!..
— Вот и чудесненько… Стало быть, надобно разделить ребятишек по бригадам… Сколько вас всех, девушка?
— Двадцать восемь человек, — ответила Тася. — Я двадцать девятая.
У Гаврилова при последних словах насмешливо дернулся рыженький усик, а председатель громогласно продолжал:
— По девять человек в бригаду… Ну, остатнего, который не делится, назначим в одну из бригад — значит, будет десять… Давай, Гаврилов, набирай себе и устраивай, как давеча договорились.
Я не хотел попасть в бригаду Гаврилова, но попал. Он ткнул пальцем в Вальку и миновал меня. Тогда я сказал: «Я — с ними».
Гаврилов остановил на мне свои ленивые глаза и, неопределенно качнув головой, начал тыкать дальше, не удостоив даже ответом. Тогда я повторил:
— Я — с ними.
Палец бригадира снова остановился. Медленный поворот головы, голосом с начальнической хрипотцой протянул:
— Вроде бы я сказал: нет…
— Эти ребята мои друзья, — ответил я, стараясь говорить спокойно, — мы будем работать вместе.
— А ежели я не хочу?
— Тогда мы все трое будем работать в другой бригаде.
— Николай Иванович, — начал медленно поворачиваться Гаврилов к Язеву. — Вы же знаете, у меня нервы…
— Гаврилов! — зычно перебил его Николай Иванович. — Взять мальчишку в свою бригаду!..
Ну и голосище у этого Язева! Никогда не подумаешь, что он может греметь на таких низах. Гаврилов, словно споткнулся на полуслове, повернулся и ткнул пальцем в мою сторону:
— Ты!..
Реденький усишко у него в эту минуту вздрагивал быстро и зло.
На меня с укоризной смотрели русалочьи глаза. Тася чуть заметно покачивала головой. Затем в тетрадке записала мою фамилию.
Потом Тася, отдав список бригадиру, провожала нас. На крыльце она сказала:
— Ведите себя хорошо, ребята, я вас очень прошу.
Не оборачиваясь, растягивая слова, Гаврилов ответил:
— Все будет в порядке… Я не люблю лентяев.
— Я буду навещать вас, ребята, — сказала Тася.
И опять за нас ответил Гаврилов:
— Само собой, навещать нужно.
Я засмеялся и посмотрел на Тасю. В русалочьих глазах вспыхнула досада. Тася не поняла меня. И, наверно, никогда не поймет.
Гаврилов не обратил на мой смех никакого внимания, словно не слышал его. А может быть, и слышал, но тоже ничего не понял.
День уже угасал. Посредине улицы, навстречу нам пылило стадо коров. Пастух щелкал длинным кнутом, словно стрелял из ружья. Рядом с ним трусила, вывалив изо рта длинный язык, усталая лохматая собака. В воздухе резко запахло, парным молоком и еще чем-то необъяснимо теплым и родным. Я проводил стадо глазами: в городе такого не увидишь.
У знакомого свежевыбеленного домика Гаврилов остановился. Подошел к скрипучей калитке и постучал щеколдой. Лениво, крикнул:
— Маркина, э, Маркина!
Как я и ожидал, на зов вышла та же женщина, с которой мы разговаривали днем.
— Ждешь?
— А как же? Жду, Никитич, жду, — торопливо ответила она. — Чай, помню наш разговор.
— Так во-от… Трое, значит, будут жить у тебя. — И он ткнул пальцем в меня, Арика и Вальку. — Утром придешь с ними на ток. Ванюшка — тоже на ток.
— Придем, придем, Никитич, — опять торопливо ответила Маркина, и я почему-то подумал, что эта пожилая и, видно, много поработавшая на своем веку женщина боится бригадира.
— Чтоб, значит, без повторениев… Хлеб и пшено на мальчишек получила?
— Получила, утром еще получила.
— Ну, бывай.
И Гаврилов, не оглянувшись, зашагал дальше, а за ним шестеро наших мальчишек со своими тощими вещмешками.
* * *
Маркина посмотрела на нас, вздохнула и вдруг спросила добрым и уставшим голосом:
— Утомились, ребятки?
— Есть малость, — солидно отозвался Валька Шпик. — А так, терпимо…
— Ну, пойдемте в избу. Поужинаете и отдыхать ляжете. Завтра раненько подниматься.
Она звякнула щеколдой и скрипнула калиткой. Один за другим мы вошли в темный, застроенный сараями и сараюшками дворик. В нос ударил какой-то особый, присущий только деревенским дворам запах, многотонный и в то же время слитный: пахло коровой, которая где-то в сгустившейся тьме с протяжными вздохами пережевывала свою жвачку, свежим степным сеном, черной копной возвышавшимся на одном из строений, хлевом и терпким куриным пометом, горьким вяжущим запахом свежесрубленного дерева, которое еще продолжает выделять живительный сок. И почему-то этот, насыщенный разнообразными запахами, воздух деревенского двора опять показался мне до боли родным и милым, будто я родился и вырос в деревне и вот вернулся сюда после долгой отлучки.
— Осторожненько, ребята, — предупредила идущая впереди нас Маркина, — тут порожек… Две ступеньки.
Вошли в темные сени. Здесь господствовали другие,
