Если завтра не наступит - Сергей Донской

– Допрыгалась, – с наслаждением констатировал он.

Полуоглушенная жертва вяло трепыхалась, беззвучно шевеля губами. Ноздри Гванидзе раздулись, шрам на переносице порозовел.

– Хотела прикончить меня, а? – спросил он, таская Веронику за волосы.

– Нет, – попискивала она. – Нет, нет!

– Значит, мне померещилось?

Ударяя Веронику об дощатый каркас, Гванидзе повторил свой вопрос трижды, но так и не дождался ответа. Возиться с ней надоело. Не возникало даже желания попользоваться ею напоследок. Покорность Вероники охладила пыл Гванидзе. Дожидаясь своей участи, она лишь держалась за деревянную стойку и молчала, опустив голову. Под ней образовалась лужа крови, но она ни разу не переступила с ноги на ногу, опасаясь вызвать новую вспышку гнева Гванидзе.

Щипнув Веронику за ягодицу, он распорядился:

– Можешь повернуться.

Она заторможенно повиновалась. Ее глаза неотрывно следили за скальпелем в руке Гванидзе. Возникло желание проткнуть ее мелко подрагивающий живот, но его удалось подавить. Что касается наготы Вероники, то она больше не возбуждала Гванидзе.

– Худая какая стала, – укоризненно заметил он. – Кожа да кости. Вот что значит пить и не закусывать.

– Я больше не буду, – заверила его Вероника.

– Кто бы сомневался! – развеселился Гванидзе. – Конечно, не будешь.

Его смех напоминал многократно усиленное карканье вороны. Порезы на лбу, носу и щеках подсыхали, делаясь все темнее и заметнее. Мелкие осколки, запутавшиеся в густой бороде, блестели, как жемчужины, однако Вероника старалась на них не смотреть.

– Можно я перебинтую ноги? – робко спросила она.

– Зачем? Бегать тебе больше не придется.

– Мне больно.

– Ерунда, – авторитетно заявил Гванидзе. – Сущие пустяки в сравнении с тем, что тебе предстоит.

Вероника была готова упасть на колени, но там, где она стояла, еще хватало битого стекла.

– Я сделаю все, что ты хочешь, – пролепетала она.

– А я сейчас ничего не хочу, женщина. Мне от тебя ничего не надо.

– Нодар, – зашлась в рыданиях Вероника. – Нода-ар!

– Цыц, – прикрикнул Гванидзе.

Его пальцы беспрестанно вращали скальпель, заставляя его выписывать замысловатые фигуры. Стальная полоска матово серебрилась, примагничивая остановившийся взгляд Вероники. Она не поверила своим ушам, когда услышала:

– Может, подарить тебе жизнь?

– Что? Да! Подарить, конечно подарить! Я… я…

– Ладно, считай, один день у тебя есть, – осклабился Гванидзе. – Знай мою доброту.

– День?

– Ну да. Тебе мало?

Вероника прикусила язык. Это был не тот случай, чтобы торговаться. Скальпель продолжал крутиться в сильных волосатых пальцах мужчины, являвшегося хозяином положения. Жестоким и безжалостным хозяином, за спиной которого можно было при желании разглядеть парикмахерские манекены с лицами из человеческой кожи. Такого желания у Вероники не возникало, а вот жить ей хотелось до слез.

– Сейчас я уеду по делам, – продолжал Гванидзе, приподняв пальцем подбородок Вероники. – Мне должны подкинуть партию дешевого оружия, – пояснил он таким доверительным тоном, словно беседовал с женой или верной подругой. – Вернусь вечером или ночью. Поскучаешь тут без меня одна.

– Да, – кивнула Вероника, ничем не выдавая безумную надежду, зародившуюся в ее груди.

– А потом подъедут мои братья, – сказал Гванидзе. – Они явятся за оружием и ненадолго задержатся в моем доме. Понятно?

– Братья, понимаю. У тебя их много?

– Тысячи. Десятки тысяч.

– Как это? – опешила Вероника.

– Я говорю о верных воинах Аллаха, – напыщенно произнес Гванидзе. – О сынах Ичкерии, жертвующих всем ради свободы. О тех, кто вынужден скрываться в горах, отказываясь от радостей жизни. Некоторые из них не видят женщин месяцами, годами…

До Вероники начало постепенно доходить, о чем толкует Гванидзе, но она промолчала, шумно сглотнув слюну. Острый кончик скальпеля пощекотал ее пупок, а потом скользнул ниже, не позволяя ни на миг забыть о своем существовании.

– Так что? – спросил Гванидзе. – Готова ли ты немножко развлечь моих гостей? Это и будет платой за подаренную тебе жизнь.

– Тысячи братьев, – вырвалось у криво усмехнувшейся Вероники. – Боюсь, я и десяток не сумею ублажить. Сдохну.

– Гостей будет всего лишь трое, – успокоил ее Гванидзе. – Но в том, что ты сдохнешь, даже не сомневайся. Один чеченец способен задрать до смерти любую русскую бабу.

«Особенно когда он вооружен, а русская баба истекает кровью», – мысленно уточнила Вероника.

– Я могу отказаться? – спросила она, дивясь собственной отваге, граничащей с безумием.

– Можешь, – кивнул Гванидзе. – Если хочешь.

Успевший нагреться скальпель коснулся волосяного покрова между ослабшими ногами Вероники. Ей вдруг припомнился хит давнишней ее соперницы Машки Распутиной, певшей о неком волнующем разрезе. Там шла речь якобы о юбке, но все прекрасно понимали, что имела в виду певица на самом деле. Вероника тоже понимала. Теперь гораздо отчетливее, чем тогда.

Подавляя нервный смешок, она протолкнула сквозь гортань новую порцию слюны и качнула головой:

– Не хочу.

– Я так и знал, что ты не упустишь такой возможности повеселиться, – насмешливо произнес Гванидзе. – Что ж, не самую плохую смерть ты себе выбрала. Может быть, мы тебя даже напоим, чтобы не печалилась. Но это потом, а сейчас… – Он нахмурился, посмотрел на предметы, рассыпавшиеся по проходу, и приказал: – Принеси-ка изоляцию.

– Где? – вытянула шею Вероника. – Не вижу.

– Не туда смотришь. – Гванидзе щелкнул ее по распухшему носу. – На полу гвозди рассыпаны, а рядом лежит синий моток. Тащи его сюда.

Хромая и морщась, Вероника выполнила требуемое. Слишком много испытаний выпало на ее долю, чтобы продолжать ужасаться происходящему с ней. Двигаясь, как сомнамбула, она покорно приблизилась к мучителю и протянула ему изоляцию.

– Сама ляжешь или тебя ударить? – спросил он.

– Сама, – ответила Вероника.

– Тогда ложись, – буднично предложил Гванидзе. – Свяжу тебя, чтобы не передумала.

Сопя и покряхтывая, он спеленал пленницу по рукам и ногам, полюбовался ею, лежащей на грязном полу, и, не говоря ни слова, направился к выходу. Было слышно, как лопаются и хрустят осколки стекла под его ногами, как шаркают его подошвы, как скрипят ступени – это происходило уже в темноте.

Потом хлопнула дверь, и стало почти тихо. Урчание двигателей казалось потусторонним и угрожающим. Словно Вероника находилась в логове огромного зверя, чутко дремлющего в ожидании того сладостного мига, когда голод заставит его очнуться и отправиться на поиски чего-нибудь съедобного.

Кого-нибудь съедобного.

Гул двигателей смолк. Стало тихо-тихо. И поскуливания несчастной Вероники делали эту тишину еще более всеобъемлющей, еще более пронзительной.

Особенности южного темперамента

Арно Саакян, известный в округе по прозвищу Ара, что по-армянски означало «друг», тихонько притворил за собой дверь спальни, оделся, стоя посреди гостиной, потом на цыпочках прошел в детскую, чтобы поцеловать забавные мордашки спящих внучек. Поправил на обеих одеяла, хотя в этом не было никакой нужды, улыбнулся им редкозубой улыбкой и вышел, упиваясь сознанием того, какой он любящий, какой добрый и заботливый дед. Причем совсем еще не старый в свои пятьдесят пять. Полный сил и желаний. Несмотря на то что силы зачастую приложить некуда, а желания так и остаются нереализованными.

Войдя в кухню, Ара открыл холодильник и привычно порадовался тому, как тихо и солидно работает агрегат. «Норду» было лет десять с гаком, но он еще ни разу не побывал в ремонте: вот что значит хозяйский подход к покупкам. Запивая брынзу молоком, Ара самодовольно усмехнулся. Ничего не скажешь, он хоть не вор и даже не министр, а самый обыкновенный таксист, но в доме у него полный достаток. И «левый» газ есть, и самодельная динамо-машина, и аккумуляторы. Все соседи приходят к ним погреться, сушат детские пеленки возле их печки, завидуют. Это ли не признак благосостояния?

«Так чего же тебе еще надо, женщина? – мысленно спросил Ара у супруги, находившейся в спальне. – Такого муженька отхватила, любо-дорого посмотреть! Что бы ты без меня делала, а? В одиночку не выживешь, времена нынче трудные, собачьи времена, сама знаешь. Так стоит ли их усложнять, глупая женщина?»

Ох-хо-хох…

Покончив с завтраком, Ара пошел в ванную, смочил руки в корыте, пригладил курчавые волосы, потом, неотрывно глядя на себя в зеркало, поправил воротник свитера, одернул рукава, расправил плечи: а что, красавец, да и только! Видный мужчина, несмотря на невзрачный рост. Все при нем.

На секунду он задумался, а не стоит ли раздеться, вернуться в спальню и юркнуть под одеяло, прильнув к жене, спящей сладким сном? Ну ладно, ну никак не хочет уступить Аре, не идет навстречу его невинным желаниям, так не повод же это уходить из дому не простившись. Жена, как-никак: детей в муках рожала, на огороде спину гнула, вязала, шила, стирала, дом сердечным теплом наполнила.