Лжецаревич - Николай Алексеев

— Так, — протянул Щербинин, поглаживая свою маленькую молодую бороду. — Что ж, ему невесту не трудно будет найти: он — парень хороший.

— Все так, да нрав-то у меня такой, что, если я порешил что-нибудь, так мешкать не умею. Сватов там засылать да ответа ждать и все такое, это мне не любо. По-моему так — съездил к отцу и матери невесты, поговорил, и делу конец! Пусть приданое готовят.

— Что ж, и так можно.

— Торопиться мне и потому надо, что, как прослышал, хочет меня царь вместе с Мстиславским Федором Иванычем и прочей братьею послать против самозванца-расстриги этого самого. Ну и охота найти невесту сыну да и ехать с сердцем спокойным. Останусь цел, вернусь — и прямо за свадьбу, не приведет Бог, полягу костьми на поле бранном — помирать спокойно буду: отцовский долг исполнил, подобрал добрую невестушку сыну… Повенчаются и без меня.

— Ты это ладно надумал, Лазарь Павлович.

— Ну вот, в этаком разе и хочу я тебя просить: поедем-ка сватать со мной невесту Александру.

— Я не прочь, а только какой же я сват? Молод и сам давно ль поженился?

— Молод ты, слов нет, и женат неделю без года всего, это ты верно сказал, а только говорить ты мастак, и потом боярин Парамон Парамоныч — отец тебе крестный, так сговоримся с ним легче…

— Так ты к Парамону Парамонычу хочешь ехать, Пелагею сватать?

— Да, да! Ее самое. Красавица она, слышал я, и работящая. Словом, девка, каких лучше не надо. Только, вот, боюсь, захочет ли Парамон-то Парамоныч ее за моего Лександра выдать? Быть может, он себе получше зятька хочет; ведь, прозвище-то Чванный ему по шерсти дано.

— Ничего тебе, Лазарь Павлович, сказать не могу, а съездить — съездим. Я не прочь.

— Ну вот, и ладно. Тогда и поедем сейчас.

— Дай только, я приоденусь.

Через четверть часа князь Щербинин и боярин Двудесятин, оба верхом на конях, уже съезжали со двора.

V

НЕПРИЯТНОЕ ОТКРЫТИЕ

Царский истопник Иван Безземельный провожал гостя, своего кума Никиту, прозванного за силу Медведем.

— И чего же ты так торопишься, куманек?

— Пора мне, кум, — отвечал Никита, не очень высокий, но чрезвычайно широкий в плечах, молодой парень.

— Столько времени мы с тобой не видались — почитай, с похорон крестника моего… Да, да! Так и есть! С самых похорон — и ты посидеть у меня подольше не хочешь.

— Пора мне, — повторил Никита, и добродушное скуластое лицо его вдруг стало сумрачным.

Эту перемену заметил и Иван.

— Что с тобой, Микитушка? Али с того все, что я про смерть сынка твоего, моего крестника, вспомянул?

Никита молча кивнул головой.

— До сей поры, знать, не утешился?

— Где утешиться! Как вспомяну, так места от тоски найти себе не могу.

— Понимаю, куманек, понимаю.

— Ну пойду я… Прошай, кум! Прощай, хозяюшка!

— Что с тобой поделаешь! Прощай.

В дверях Никита остановился.

— А что, кум, слыхать про этого самого, про царевича?

— Про царевича? И как у тебя язык поворачивается этакое слово молвить? — вскричал Иван с досадой. — Бродягу, расстригу царевичем называть! Один у нас есть царевич — Федор Борисыч, а другого не знаем.

Иван даже покраснел от раздражения. Никита смутился от такого окрика.

— Да ведь я так… Потому все зовут — царевич да царевич… Ну, и я… Вон, бают, идет он Москву взять… Истинный, говорят, он сын царя Ивана Васильевича, Димитрий. Что ж, я — человек темный, почем мне знать, правда аль нет? Говорят вон тоже, что милости он разные сулит…

— Мало ль что дурни либо злые люди-крамольники говорят! Ты их слушай больше! Сын царя Ивана! Хватили тоже! Димитрий царевич отроком помер еще в Угличе. Милости сулит! Милостями их и заманивает бродяга: вишь, им все мало! Борис ли Федорович к ним добр не был? Москву взять! Ска-а-жи, пожалуйста! Это — бродяга-то? Хе-хе! Да топнет ногой царь посильнее, так он от страха ног своих не почует. Москву взять! Не взять ему николи ее, коли крепко за царя своего стоять будем. Измена да шатанье в людях — вот только все, что и дает силу вражьему сыну. Ну, да ничего, скоро конец всему! Слыхал я, посылает царь князя Федора Ивановича Мстиславского и иных бояр с войском — зададут они бродяге!

— Так, значит, шабаш ему скоро?

— Бог про то знает, а только встряска будет добрая.

— Так. Ну прощай, здрав будь!

И Никита вышел.

Осенний вечер был темен, но Никита хорошо знал дорогу и не боялся запутаться. Он шел быстро, почти бежал. Какое-то смутное беспокойство овладело им еще в ту пору, когда он сидел у Ивана Безземельного. Теперь это чувство еще более усилилось.

«Господи! Уж не дом ли горит? — думал Никита. — С чего не то тоска, не то Бог знает что напало?»

И он все подбавлял шагу.

Но вот, теперь уже недалеко. Никита смутно различает очертания своей лачуги.

Вдруг он замедлил шаги и прислушался: ему показалось, что он слышит голос жены. Стараясь ступать как можно тише, он подошел совсем близко к дому.

На покривившемся убогом крылечке своей лачуги он неясно различил фигуру своей жены Любы, слабо освещенную фонарем, который она держала в руке.

Того, с кем она говорила, нельзя было разглядеть; чуть виднелся только край красной рубахи и кусок овчины, очевидно, накинутой на плечи.

Теперь Никита отчетливо слышал все, что они говорили.

— Когда ж ты придешь, соколик?

— А вот как твоего Медведя дома не будет, так и приду, — отвечал мужской голос, в котором Никита узнал голос своего соседа Яшки.

— Ах, уж этот Медведь постылый! — воскликнула Люба.

— А ведь тож, поди, люб тебе был прежде?

— Никогда он мне люб не был. Так, дурость какая-то на меня вспала, вот и повенчалась с ним.

— Ну, прощай, Любушка! — Не ровен час, он еще вернется да застанет, костей тогда не соберешь.

— Вот еще его, дурака, бояться! Сказала бы, что зашел ты кваску попить к нему, да его дома не застал, ну со мной и посидел, поджидал его. А попробовал бы заговорить, то я его так бы пробрала, что он своих не узнал!

— Ха-ха! Ты строгая!

— У-у, какая! Только с ним, а не с тобой, ласковый мой.

До слуха Никиты донесся звук поцелуя.

— Прощай! Гони его-то скорей! Опять потешимся! — несся уже из темноты голос Яшки.

— Прогоню! Не дам засиживаться, — ответила Люба, и свет померк: она вошла в сени.

Никита, слушая, едва верил своим ушам. Ему казалось, что это — или сон, или наважденье лукавого. От изумленья на него напал столбняк; он не мог двинуться с места и напряженно вслушивался. А слова — страшные слова — звучали и, как камни, били его в сердце.

И это говорит Люба, его жена, та Люба, для которой он в былое время не задумался взять тяжкий грех на душу, для которой всегда он был послушнее самого забитого холопа! Еще вчера, даже сегодня утром, она ласкалась к нему, говорила, что любит его еще сильней, чем прежде любила, и вдруг…

Было от чего потеряться Никите!

И вот уж и Люба ушла с крыльца, и шаги Яшки замолкли вдали, а он все еще стоял по-прежнему, как прикованный, все еще не мог стряхнуть насевшую на него тяжесть.

Он сбросил шапку, осенний холодный ветер обдул его голову. Никита вышел из своего оцепенения и поплелся к крыльцу.

Дверь была заперта. Он стукнул. Послышались торопливые легкие шаги Любы.

VI

МЕДВЕЖЬЯ РАСПРАВА

Люба встретила мужа очень приветливо.

— Ах вот и ты, ласковый мой! А я ждала тебя, за работой сидючи, да и вздремнула, ха-ха! Лучина это потрескивает, тихо так… Ты уж не серчай на женку свою, что не так скоро отворила.

Никита ничего не ответил ей, прошел в избу, скинул кожух и опустился на лавку.

— Чего долго не шел? Соскучилась я по тебе страсть! — говорила Люба.

Он не мог говорить от волнения, сидел бледный и тяжело дышал.

Она села к нему на колени, обвила его шею руками, любовно засматривала ему в глаза.

— Никто не был? — вымолвил он, наконец, через силу.

— Никто! — быстро ответила она. — Да и кому ж быть? Разве я пущу кого-нибудь без тебя? Тут все народ такой озорной…

— Озорной, говоришь?

— Ну да… Пристают все, — ответила Люба и улыбнулась; ее мелкие хищные зубы так и сверкнули молочной белизной.

В его груди поднималось бешенство.

«Змея!» — думал он про себя. Но он сидел, опустив руки, в то время, когда ему хотелось задушить ее, отвечал поцелуями на ее поцелуи. Хитрая, красивая змейка связывала своими кольцами сильного медведя.

Никита дышал все тяжелее.

— Пристают? Ребра переломаю! — свирепо сказал он и стукнул своим мохнатым огромным кулаком по столу так, что доска треснула.

— Чего ты? — весело расхохоталась Люба. — Всех, которые ко мне пристают, разве перебьешь?

— Много, знать, их?

— И-и как много!

— И Яшка пристает?

Люба пристально посмотрела на мужа.