Комната кукол - Майя Илиш

Проснувшись утром, я попыталась найти Алана, чтобы попросить у него прощения за вчерашнее и предупредить, что я наткнулась на Руфуса. Но шкаф, куда он днем прятал постель, был закрыт, ширма стояла у стены, а миссис Арден, заметив меня, сказала:

– Если ты ищешь мальчишку, то его тут больше нет.

– В каком смысле? – Я уставилась на нее.

– Ну, он больше не работает в этом доме. Что, по-твоему, могут означать слова «его тут больше нет»?

Она отказалась отвечать на все остальные вопросы и оставалась непреклонной, невзирая на мольбы дать мне его адрес, чтобы я хотя бы могла написать Алану письмо и убедиться, что с ним все в порядке. Впрочем, что бы он сделал с этим письмом, даже если бы у меня осталась какая-то возможность связаться с ним? Как бы он ответил? Где-то в глубине души я подозревала, что Алан там, куда не дойдет ни одно письмо… Но, по сути, я ничего толком не знала. И до момента, пока Руфус приказал мне не только завтракать, но и ужинать с ними, я надеялась, что эта тема больше вообще не всплывет в разговоре.

– Мы решили, что тебе не следует общаться с прислугой, – заявил Руфус. – Скоро приедет наша племянница, и как ее компаньонка ты не должна иметь ничего общего с этим сбродом. – Он холодно взглянул на меня. – Думаешь, тебе ничего не будет за то, что ты сотворила вчера?

Я сглотнула. Что за манера – вначале позволить мне позавтракать, чтобы я поверила, будто мне ничего не угрожает, и только теперь обратить на меня свой гнев? Я представила себе темный сырой подвал, где меня прикуют к стене… Но я подозревала, что на самом деле все будет еще хуже. Алан предупреждал меня, что Молинье опасны. И теперь я боялась, что с ним могло случиться что-то ужасное.

– Ты, должно быть, думаешь, что же произошло с юношей? – Руфус будто читал мои мысли, и оставалось надеяться, что мне это только казалось. – Нам пришлось уволить его. У нас не было другого выбора. Как хозяева этого дома, мы несем ответственность за слуг и стараемся обращаться с ними справедливо. Нет ничего омерзительнее, чем самодурство властителя по отношению к подданным. Но этот юноша обворовал нас. Он признался, что устроил ужин, угостив тебя украденной пищей. Мы выгнали его из дома, но не стали обращаться в полицию, чтобы с нашим именем не был связан никакой скандал. Вскоре нежное, невинное создание прибудет в Холлихок, и репутация этих стен должна оставаться безупречной. Ты поняла?

Облизнув пересохшие губы, я кивнула.

– Мне очень жаль, – сказала я. – Я не знала, что эта еда украдена. Мы просто хотели приятно…

– Мне не нужны твои извинения, – перебил меня Руфус. – Ты очень разочаровала и меня, и мою сестру. Но чего еще ждать от подкидыша без должного воспитания…

Он осекся, ощутив на себе гневный взгляд Вайолет.

– Я думаю, этого достаточно, – мягко сказала она. – Флоранс не виновата в том, как родилась. Если бы мы предоставили ей выбор, она предпочла бы нашу жизнь, а не ту, которой была наказана. Это не оправдывает ее поступок, но я уверена, что больше она так делать не будет. И мы не должны забывать, как она молода. Она действовала из лучших побуждений. Она не воровка, которую следовало бы наказать. И я думаю, она уже усвоила урок.

Я с благодарностью кивнула. Если бы кто-то сказал, что когда-нибудь я буду рада слащавому воркованию Вайолет, я бы ни за что в это не поверила, но сейчас я почти любила эту женщину за то, что она остановила Руфуса.

– Этого больше не повторится, – прошептала я.

Да и как я могла бы повторить что-то подобное теперь, когда тут не было Алана? В этом доме не было никого, с кем я могла бы провести такой приятный вечер, – кроме Люси, конечно, но Люси не юноша… Теперь я осталась без друга – а не об этом ли шла речь? Не важно, что Алан украл вино и эти рулеты. Не важно, что я излила ему душу. Речь шла о том, чтобы никто не завладел моим вниманием, которое должно безраздельно принадлежать этой зловещей племяннице Молинье. Моя неприязнь к этой девочке росла всякий раз, как Руфус или Вайолет ее упоминали.

– Алан… – осторожно начала я, но договорить мне не дали.

– Ты больше не будешь о нем говорить, – отрезал Руфус. – Радуйся, что мы не выгнали из дома и тебя заодно. Ты забудешь об этом юноше. Немедленно.

Я инстинктивно закрыла глаза, словно Руфус мог стереть из моей головы все воспоминания об Алане. К счастью, такого не случилось, и я вздохнула с облегчением. Неужели я уже так привыкла ко всем странностям этого дома, что теперь они казались мне куда вероятнее нормального течения событий?

– А теперь приступай к работе, – приказал Руфус. – Мы больше не хотим слышать об этой истории.

Все остальное время я чувствовала себя очень одинокой. Я скучала по Алану сильнее, чем могла бы предположить, и не могла найти утешение у Люси, которую считала чем-то вроде подруги. Мне было запрещено спускаться в кухню, но даже если бы я попыталась пробраться туда, миссис Арден рано или поздно застукала бы меня, и тогда столкнуться с последствиями моего поступка пришлось бы бедной Люси, а не мне. Я уже и так навлекла на Алана неприятности и не собиралась усложнять жизнь еще и Люси. Поэтому теперь я снова ужинала вечером, как и полагалось, – в компании Руфуса и Вайолет и в такой же гнетущей атмосфере, что и за завтраком.

Несомненно, хозяевам подавали куда более вкусную пищу, чем слугам, но мне не удавалось насытиться. Одно дело брать добавку, когда сидишь среди голодных юношей и девушек, тяжело работавших целый день. И совсем другое – ужинать в компании напрочь лишенных аппетита людей. Под пристальным взором Руфуса я не решалась есть больше, чем он или Вайолет, поэтому от каждого вкуснейшего блюда брала только маленький кусочек. У меня сердце кровью обливалось, когда горничная уносила остаток ужина – молча, без следов сожаления на пустом лице. Я уже знала, что эти объедки отдают свиньям, и надеялась, что слуга, выполнявший теперь обязанности Алана, оставлял себе часть вкусностей, чтобы хоть кто-то мог оценить искусство миссис Дойл по достоинству.

Моего же аппетита хватило бы даже на то, чтобы еще и днем есть со слугами. Даже в сиротском приюте я никогда не ложилась спать такой голодной. Не утешало и то, что к ужину подавали прекрасное вино – напротив, теперь меня мучил не только голод, но и жажда, поскольку я решила полностью воздерживаться от вина. Вайолет всегда делала ровно глоток вина, а остальное выливала, да и Руфус никогда не пил больше одного бокала. Я не могла представить, как бы они выглядели опьяневшими, очень уж это было на них не похоже.

Правда, было и что-то хорошее в том, что я теперь ела с господами, – так я увидела еще одну комнату Холлихока. Ужин подавали в столовой, огромном помещении с длинным столом, явно не рассчитанным на то, что за ним будут сидеть всего два-три человека. Должно быть, тут проходили светские приемы и праздничные банкеты, но вместо этого я сидела на одном конце стола, а Руфус и Вайолет – на другом. Я втайне ожидала, что они, как Болванщик и Мартовский Заяц, начнут пересаживаться со стула на стул, чтобы хоть раз посидеть на каждом месте. За ужином Молинье общались не больше, чем за завтраком, что неудивительно. Да и окружавшая нас роскошь действовала угнетающе – мрамор, серебро, золото, хрусталь…

Итак, только куклы теперь составляли мне компанию, и я была почти рада, время от времени слыша их смех, что происходило именно тогда, когда я меньше всего этого ожидала. И всякий раз мне не удавалось определить, какая именно кукла смеется. Ну, хоть кто-то в этом доме заливается смехом. Иногда я представляла, что смеются вовсе не куклы, а призрак, живущий в этой комнате. Например, дух мисс Лаванды, после смерти вновь ставшей ребенком, которым она в глубине души хотела всю жизнь оставаться… Но я не могла решить, что волновало бы меня больше – смеющиеся куклы или поселившийся в комнате призрак. Правда, привидений я там все-таки не видела, но это еще ничего не означало. В конце концов, я не решалась зайти туда ночью.

И когда в комнате впервые раздался не смех, а детский плач, я восприняла это спокойнее, чем от себя ожидала. Звук был неприятным, и я была рада, что ребенок только всхлипнул, а не разревелся в полный голос. Я как будто подозревала, что рано или поздно произойдет что-то подобное, да и плач ничем не хуже смеха. Мне еще сильнее захотелось понять, кто же плачет в этой комнате, чтобы утешить бедную куклу – или бедного призрака, раз уж на то пошло. В плаче слышалась растрогавшая меня печаль, но я уже научилась не воспринимать ничего близко к сердцу. Я быстро приспосабливалась. Я выжила в приюте Св. Маргариты, привыкнув отгораживаться от горя и подавлять в себе разочарование, когда родители приезжали в приют и забирали другого ребенка. Я спасалась мечтами о цирке. Теперь же я отгородилась от голосов кукол. Только яркие сны вносили какие-то краски в мою блеклую жизнь. Но что это были за сны!

Однажды мне приснилось, что на ветвях огромного дерева накрыт стол с изящными резными ножками, украшенными золотыми узорами, вот только ножки эти вырастали прямо из дерева. На столе красовалась белоснежная скатерть. За этим столом сидела Вайолет и пила чай из золотой чашки. Но когда она опустила чашку, я увидела, что вместо носа и рта у нее очаровательный клюв, как у соловья. Из волос у нее торчали перья, а на спине виднелась пара крыльев, только не птичьих, а похожих на крылья бабочки, с разводами цвета полночи и сумерек. Я подлетела поближе и увидела, что на ветках нет листьев. Вместо них на дереве сидело невероятное количество мотыльков. Они взмахнули крылышками, приветствуя меня. Я опустилась рядом с Вайолет за стол… и проснулась.