Письма. Дневники. Архив - Михаил Сабаников

«Неужели вы думаете, что германцы дойдут до Ширвенты?» – спросила Паулина Павловна (так звали нашу новую знакомую), когда мы уселись с ней в автомобиль. Я был уверен, что так случится, но мне не хотелось огорчать свою собеседницу. При том, на чем основана была моя уверенность? Какой я стратег и велика ли моя осведомленность? Правда, мне не хотелось уподобиться тем, кто, бывая, как и я в штабах, серьезничают, говорят вам шепотом многозначительно то, что вам давно и без них известно, держат себя так, будто боятся расплескать сосуд с секретами. «Мы не воины, Паулина Павловна, и ничего в этих делах не понимаем, – ответил я. – Но на войне надо готовиться всегда к худшему». «Если придут, надо взорвать эту мельницу», – указала она на свою мельницу. Мы разговорились. Семья Кончей, как я потом узнал, одна из самых богатых в этой местности. Старик отец – директор банка взаимного кредита в Вильно. Семье принадлежат в округе большие имения. Старший брат, в усадьбу которого мы едем, большой спортсмен, между прочим, автомобилист. С начала войны он пошел добровольцем шофером в Красный Крест, где его энергию оценил А. И. Гучков и привлек его к несению других обязанностей по Красному Кресту. Дом, куда мы едем, построен отцом и передан им в собственность сына, когда отец переехал в Вильно. Но сын не ценит комфорта и убранства дома, живет «как Диоген в бочке». На войне он познакомился с дочерью директора Жирардовской мануфактуры, и после войны молодые люди поженятся.

Но вот мы приближаемся к дому. Паулина Павловна просит остановить автомобиль при встрече с каким-то шарабанчиком. «Это мои родственницы», – улыбается она, садясь опять в автомобиль. – Я подошла сказать им, что вы меня не арестуете, а то после объявления войны со мной вышел такой смешной случай». Затем она рассказала, как после объявления войны в Ширвинте наступила паника. Крестьяне бросили работы и стали уходить в лес. Все думали, что всё погибло. Паулина Павловна просила ксендза в Ширвинте после обедни сказать успокоительное слово своей пастве и побудить её вернуться к труду и хозяйству. Пусть армия воюет, и пусть народ трудится. Но ксендз не решился! Тогда Паулина Павловна сама после обедни в ближайшее воскресенье обратилась к народу с амвона с речью на эту же тему. Убеждение имело свои последствия, и люди успокоились. Но через несколько дней к ней приехали товарищи её брата на автомобиле, и с ними она поехала, как сейчас с нами, в Шешоли. Те, кто её встречали дорогой, думали, что её арестовали за выступление её в Ширвинте, много по этому случаю волновались, пока дело не разъяснилось.

Но вот мы у дома. Это красивая, богато обставленная вилла, со всеми удобствами и с роскошной обстановкой, как бывает у богатых людей. «Положительно жалко портить такой дом, – говорю я. – Ремонт его затем потребует безумных денег. Для нашего лазарета помещение слишком роскошно». «Вы даже не хотите досмотреть подвальный этаж», – огорчается хозяйка. Мы досматриваем и это. «Со стороны вашего брата очень великодушно жертвовать таким помещением, но мы не должны его великодушием злоупотреблять. Для нашего лазарета нужно более скромное помещение. Главное же, дом слишком далеко от тракта, а мы должны его держаться».

Чтобы ускорить нам возврат в Вильно, Паулина Павловна указывает нам на карте новую прямую туда дорогу из Шешоли. Сама она вернется в Шервинту на лошадях. Мы расстаемся. Она дает еще Панарину несколько указаний относительно дороги, очень точных и обстоятельных, свидетельствующих, что она здесь действительно всякое дерево знает, и быстрой поступью уходит от нас по аллее.

Через несколько секунд мы несемся в Вильно по новой дороге. «Ну, теперь мы засветло в Вильно не вернемся», – говорит мне Панарин. «Представьте, я об этом нисколько не жалею. Я сторицей вознагражден сейчас за все труды, огорчения и хлопоты этого дня. Мы встретили, наконец, местного человека, который так же относится к войне, как и мы. И при том, как много красивого в этом человеке – неужели вы не чувствуете?» Но все – и Пастукьян, и Панарин были очарованы нашей встречей, и я только подал сигнал к восхвалению нашей новой знакомой. «Я очень рад, что поехал вместо Укши», – сказал Панарин и пустил во весь ход свою машину. Дорога оказалась очень хорошая, и мы незаметно доехали до Вильно еще до темноты, обмениваясь друг с другом впечатлениями дня.

17 июля

На следующий день я опять ехал в Ширвинту, но уже с Укшей. Следователь, прослышав про германцев, уехал из Вильно в Ширвинту ликвидировать свои дела. Я спешил нагнать его в Ширвинте, чтобы он не уступил своего помещения кому-нибудь другому.

На тракте мы встретили в простой деревенской тележке нашу вчерашнюю знакомую. Я подошел поздороваться. Она получила телеграмму о кончине какого-то родственника и ехала в Вильно на похороны. «Я говорила по телефону с отцом, и он сказал мне, что может мне устроить ссуду в банке на ускорение достройки дома моего», – сказала она. «Не делайте вы этого. Наш лазарет отлично устроится в дому следователя, а вы не должны умножать и без того огромные убытки, которыми грозит вам нашествие германцев», – возразил я. «Вы в самом деле так думаете? Представьте, мне отец совершенно то же самое сказал!» На этом мы расстались.

С тех пор мы не встречались с Паулиной Павловной. В доме следователя в Ширвинте развернулась наша больница терапевтическая с О. А. Кротковой во главе. Лазарет устроили мы в конце концов всё-таки в Вилейке, в 12 верстах от Ширвинты к Вилькомиру. Летучка работала то в самом Вилькомире, то в его окрестностях, в общем верстах в 30 и больше от Ширвинты. Разбросавшись свыше чем на 80 верст, я жил в постоянных разъездах, ночуя то здесь, то там, и при всем желании не имел времени посетить пани Конча. Знаю, что она не раз бывала у нас в больнице, лечилась у О. А. и сиживала у неё в гостях. Но мы как-то ни разу не встретились тут. Так прошел для меня почти месяц напряженной работы. 10 августа поздно вечером нам было сказано немедленно же ночью увести больницу и лазарет в Мейшаголу, а летучку в Ширвинту. Это было выполнено в точности. Когда наши ушли из Ширвинты и я остался один со своим конем в ожидании прихода летучки, я решил съездить верхом к Паулине Павловне, чтобы поторопить её с отъездом, если она еще не уехала. Вся Ширвинта опустела вдруг совершенно, и раз простые обыватели успели убраться, то я не сомневался, что Паулина Павловна уже давно выехала. Но всё же хотелось в этом удостовериться. Каково же было мое удивление, когда я встретил Паулину Павловну на прогулке в поле. Может быть, она возвращалась через поле от соседей, с которыми советовалась о том, как ей быть? На мои слова, что надо уезжать, она сказала, что услала лучших лошадей с кем-то в Вильно, вечером они вернутся, и утром завтра она тронется сама. «Смотрите, может быть поздно будет». «Ничего, я знаю все здесь дороги и сумею пробраться лесом в объезд так, как германцы, конечно, не пойдут». «Будьте осторожны, пехота уже прошла, между вами и германцами одна только кавалерия». «Я не могу, или лучше, я не хочу уехать, не устроив всего, но я буду держать запряженной повозку и уеду немедленно, если это потребуется раньше завтрашнего утра, хотя бы и на рабочих лошадях». «Поставьте верного человека на тракт, и лишь только он донесет вам, что отступает конница, не теряйте ни одной минуты». Мы простились.