Полное собрание сочинений. Том 17 - Л Н. Толстой

71Деньги были получены и В[асилій] С[ергѣичъ] собрался идти на другой день, когда вечеромъ онъ заслышалъ голосъ незнакомый въ лакейской и къ нему вошелъ старый отцовскій слуга Степанъ.

— Николай Петровичъ Серповъ, — сказалъ Степанъ.

— Кто такой Николай Петровичъ?

— А какже, Николай Петровичъ, что къ папашѣ еще ѣзди[ли], монахи. —

— Не помню. — Чтожъ онъ?

— Васъ желаютъ видѣть, кажется, не въ своемъ видѣ. —

Въ комнату вошелъ Николай Петровичъ, расшаркался, топнулъ ногой «Вояжеръ Серповъ...» Пожалъ руку.

— Все невежество. Нѣтъ образованія, сколько я не учу Россію.72 Россія дура. Мужикъ трудолюбецъ, a Россія дура. Такъ ли, Василій Сергѣичъ? Я вашего батюшку зналъ. Мы, бывало, съ нимъ сидимъ, онъ и говоритъ: этотъ пойдеть. — Вы зачѣмъ въ костюмѣ? Я люблю, — по суворовски. Зачѣмъ?

— Я иду путешествовать.

— Я самъ путешествую. Я вояжи[рую], я былъ въ Греціи, на Аѳонѣ; но лучше и праведнѣе мужика не видалъ. —

Николай Петровичъ сѣлъ, попросилъ водки и легъ спать. Василій Сергѣичъ остался въ недоумѣніи. На другой день Николай Петровичъ слушалъ, а такъ [какъ] Василій Сергѣичъ любилъ говорить, [то] Николай Петровичъ услыхалъ всю теорію Василія Сергѣича и цѣль его путешествія. Николай Петровичъ одобрилъ всё и предложилъ свое товарищество. Василій Сергѣичъ принялъ, отчасти потому что не могъ отдѣлать[ся], отчасти потому, что Николай Петровичъ, несмотря на свое полусумашествіе, умѣлъ льстить, отчасти, и главное, потому что В[асилій] С[ергѣичъ] видѣлъ въ монахѣ проявленіе замѣчательной, хотя и спутавшейся ширины русской жизни. —

Они пошли. И въ то время, какъ мы застали ихъ на большой дорогѣ, они подходили къ первому по маршруту ночлегу, пройдя первыя 22 версты своего путешествія. —

73Николай Петровичъ выпилъ рюмочку въ кабакѣ. Онъ б[ылъ] веселъ.

————

* [ПРЕНИЯ О ВЕРЕ В КРЕМЛЕ.]

I.

74Я давно зналъ, что на святой недѣлѣ въ Москвѣ собирается въ Кремль народъ и что тамъ на площади около вечеренъ между соборами бываютъ разговоры о вѣрѣ. Случившись на Святой въ Москвѣ, я рѣшился никакъ не пропустить этаго случая и посмотрѣть и послушать это любопытное сборище. Пріѣхавъ въ Москву, я остановился у своего товарища по Московскому Университету и сотоварища по професорству. Хотя мы были съ нимъ професорами совершенно разныхъ факультетовъ, я — русской словесности, онъ — физіологіи и хотя мы съ нимъ видались рѣдко, мы поддерживали дружескія сношенія письмами, и онъ просилъ меня, въ мой пріѣздъ въ Москву, остановиться у него.

Какъ и всегда бываетъ между75 близкими людьми, которые долго не видались, мы почувствовали, при76 свиданіи послѣ 4-хъ лѣтъ разлуки, что77 то различіе взглядовъ, которое и всегда было между нами, за это время очень усилилось,78 что мы далеко разошлись по расходящимся линіямъ отъ точки пересѣченія, на которой мы встрѣтились въ университетѣ. Почти каждый разговоръ, выходящій изъ области практической, тотчасъ же обнаруживалъ наше разобщеніе и приводилъ насъ къ несогласію и спорамъ. Картавцевъ всегда былъ матерьялистомъ и сталъ имъ еще болѣе; я же, подчинившись во время моего студенчества и въ особенности во время поѣздки за границу общимъ тогда матерьялистическимъ взглядамъ, все болѣе и болѣе отъ нихъ освобождался и даже начиналъ испытывать озлобленіе противъ79 того, что такъ глубоко обмануло80 меня. Я не былъ матерьялистомъ, но и не могъ бы сказать, чѣмъ я собственно былъ. Я не успѣлъ составить себѣ никакихъ опредѣленныхъ убѣжденій. Одно, чѣмъ я былъ очевидно въ это время, это — врагомъ81 тѣхъ убѣжденій, въ которыхъ прошла моя молодость, и отрицателемъ ихъ.

Разница нашихъ съ Картавцевымъ убѣжденій и частые споры не мѣшали хорошимъ отношеніямъ.82

Картавцевъ зналъ, что я очень интересуюсь Кремлевскими преніями, и хотя считалъ это самымъ пустымъ, ничего незначущимъ явленіемъ — вымирающимъ остаткомъ грубѣйшихъ предразсудковъ, самъ мнѣ напомнилъ о Кремлевскихъ сборищахъ и предложилъ вмѣстѣ, вмѣсто послѣ обѣденной прогулки пойти въ Кремль. Святая была въ этомъ году поздняя — нигдѣ не было слѣдовъ снѣга, деревья уже были одѣты, и было такъ тепло, что намъ было жарко даже въ лѣтнихъ пальто. —

— Вотъ какъ разъ мы хорошо попали, — сказалъ мнѣ Картавцевъ, когда мы, пройдя Соборы, вышли на площадь, — нынче довольно народа. И вотъ онъ, Пафнутій — бывшій раскольничимъ архиреемъ, теперь обращающій раскольниковъ. Вотъ и Хомяковъ. Для васъ представленіе нынче въ полномъ сборѣ.

Издалека видна была толпа человѣкъ въ сорокъ въ чуйкахъ, сибиркахъ и пальто, тѣснившаяся около крыльца и лѣстницы Архангельскаго собора. На лѣстницѣ, на верху каменныхъ ступеней стоялъ худощавый бѣлокурый худой монахъ и, лежа почти на каменныхъ перилахъ, горячо83 говорилъ что-то, обращая свою речь внизъ. Это былъ отецъ Пафнутій. Рядомъ съ нимъ и позади, какъ бы привелегированные84 лица, стояли три человека господъ; одинъ изъ нихъ въ цилиндрѣ съ замечательно строгимъ и значительнымъ лицомъ. —

— Это Хомяковъ? — спросилъ я, указывая на него.

— Нѣтъ, это камергеръ Бунинъ, дуракъ большой, — отвѣчалъ Картавцевъ. — Хомяковъ внизу. Вонъ онъ.

И я увидалъ маленькаго человѣчка въ поддевкѣ съ золотой, выпущенной цѣпочкой, чернаго съ сѣдиной, съ низкимъ лбомъ, тонкими чертами плоскаго лица и общимъ выраженіемъ умной лягавой собаки, сверхъ котораго было еще выраженіе чего-то особенно яснаго, веселаго, тонкаго и вмѣстѣ съ тѣмъ твердаго. — Онъ стоялъ поодаль и прислушивался, очевидно легко нетолько понимая, но обсуживая все, что говорилось. Подлѣ него стоялъ Москвичъ, господинъ очевидно гордившійся близостью своей съ Хомяковымъ и только благодаря кротости Хомякова переносимый имъ.

Спорилъ съ О. Пафнутьемъ человѣкъ въ синей сибиркѣ, бѣлокурый, мрачный,85 широкій, прямой, не гибкій. И лицо, и платье его, и рѣчь его были необыкновенно тверды86 и чисты. Рѣчь шла, какъ я понялъ, о старовѣрчествѣ. —

Я засталъ еще половину послѣдняго возраженія раскольника въ сибиркѣ.

.... — Потому что по тѣмъ книгамъ служили святые отцы. А безъ Святыхъ отцовъ перемѣны дѣлать въ вѣрѣ не положено. Отчего же собору не созвали? — сказалъ онъ и отвернулся.

О. Пафнутій. Соборъ созывали.

Расколъникъ. Мѣстный, да и то не весь. И слушать не захотѣли.

О. Пафнутій. Да какая же важность въ этихъ книгахъ? Если бы были опечатки. Вѣдь самъ ты понимаешь типографское дѣло, какъ печатаютъ книги.

Расколъникъ. Мы очень хорошо понимаемъ.

О. Пафнутій. Ну, такъ для каждой коректуры надо соборъ собирать?

Расколъникъ. Тутъ не опечатки, а все дѣло измѣнили. Что жъ, коли такъ. Ваши книги Никоновцы теперь возьмутъ перемѣнятъ всѣ. Развѣ хорошо будетъ?

Другой расколъникъ. Да что жъ, ихніи книги уже мѣнять нечего. Они переводы подѣлали. Церкви прикрыли.

О. Пафнутій. Въ сторону не бросай. Не о церквахъ рѣчь. А о книгахъ. Хорошо, книги. Ну, да развѣ въ книгахъ вся сила? Не въ книгахъ, а [въ] Богослуженіи, въ таинствахъ. А как-же у васъ совершаются таинства?

Расколъникъ. По старому закону, какъ у Святыхъ Отцевъ.

О. Пафнутій. Вотъ то-то и нѣтъ. А я тебѣ скажу, какъ. Я былъ въ Валахіи и въ Австріи. Совершаются тайны обманно. Литургія совершается безъ антиминса. Я былъ самъ. Къ нимъ Дьяконъ бѣглый пришелъ, принесъ антиминсъ. А потомъ сознался на духу, что тряпочка съ щепками, а не антиминсъ. —

Расколъникъ. Да, тебѣ говорить хорошо, когда ты къ этому приставленъ.

Раскольникъ нахмурился, отвернулся, запахнулъ халатъ и, оглянувшись, но избѣгая взглядовъ, пошелъ достойно и медленно изъ толпы. Другой, черный купецъ, занялъ его мѣсто и сталъ отвѣчать О. Пафнутію. Онъ доказывалъ, что это несправедливо, что если есть одна такая церковь, то большинство церквей правильны.

На это О. Пафнутій сталъ доказывать ему, что если и церкви правильны, то неправильно рукоположеніе. Хомяковъ вступилъ здѣсь въ споръ, уже обращаясь къ О. Пафнутію, и блестяще опровергалъ его мнѣніе въ томъ, что церковь зиждется внѣшнимъ устройствомъ. Разговоръ былъ интересенъ, но было не то, чего я искалъ и ожидалъ — беседы народной. Я прислушивался и искалъ глазами перваго купца раскольника въ сибирке. Въ его рѣчахъ было болѣе всего того народнаго, чего я ждалъ найти. Купецъ этотъ отошелъ къ...87 собору, и около него собралась кучка народа и шла бесѣда. Я пошелъ къ этой кучкѣ. Какой то маленькой человѣчекъ съ прямыми волосами, уже старый, въ пальто, запустивъ руки въ карманы, говорилъ съ купцомъ. Онъ говорила тихо и робко, какъ бы не уверенный въ своихъ словахъ.