Похищение Афины - Карин Эссекс

— Паша прислал за нами портшез своей сестры, который, как он уверил меня, является самым комфортабельным во всем Константинополе, — добавила Мэри.

Его беспокоило, как она в ее положении перенесет переезд по запруженным улицам этого огромного города.

В этом экипаже имелось четыре окошка, через которые она могла видеть устремленные в небеса минареты и купола, дома, так тесно сгрудившиеся, будто они искали опоры один в другом, и окрашенные в самые разные цвета — красный, зеленый, синий. Явное преобладание ярких цветов навело Мэри на мысль, что вся Англия с Шотландией в придачу окрашена лишь в два цвета — серый цвет городов и зеленый цвет полей.

Рассвет едва наступил, а торговцы в больших белых тюрбанах уже зазывали покупателей, и нищие преследовали прохожих, выпрашивая монетку.

Прибыв во дворец великого визиря, обе женщины были проведены в небольшую комнату, где им подали кофе, а Мэри была предоставлена возможность побеседовать с официальным драгоманом Порты, придворным переводчиком, который, несмотря на знакомство с госпожой Элджин, обращался к ней как к лорду Брюсу. Затем их проводили в другое помещение, значительно большее, оно предназначалось для аудиенций. Здесь находились едва ли не две сотни мужчин, разодетых в причудливые, но живописные национальные одеяния. На турках были халаты ослепительно ярких шелков, из-под которых выглядывали просторные шаровары, заправленные в высокие сапожки из яркой замши. На головах красовались высокие головные уборы самой разнообразной формы: конические, с плоскими тульями или плюмажами, а на некоторых мужчинах были тюрбаны, украшенные в самой середине небольшим перышком, торчавшим прямо надо лбом. Мэри не могла разглядеть в этой толпе других иноземных послов, кроме тех, что стояли рядом с ней. Это были посланцы из России, одетые в черные, отделанные мехами кафтаны и темные рубахи с высокими стоячими воротниками. Но насколько ей было известно, здесь присутствовали послы из Швеции, Венеции и других стран, которых она прежде уже встречала или принимала у себя.

После начала церемонии Элджину и великому визирю был подан в крошечных чашках кофе, за которым они обменялись приветствиями. Когда напиток был выпит, слуги убрали кофейные принадлежности и внесли поднос, уставленный флаконами духов, из которых затем обрызгали обоих.

— Не могу себе представить, чтоб мистер Питт стал обливать духами какого-нибудь иностранного господина, — прошептала недовольно Мастерман.

— Мы же находимся в чужой стране и должны уважать их обычаи, настолько же отличающиеся от наших, насколько отличаются от нас и сами турки, — прошептала Мэри в ответ.

— Вот уж действительно! Ни в чем не похожи на нас.

— Ш-ш.

В этот момент Элджин встал, готовясь произнести речь. Сердце Мэри громко забилось, и ей вовсе не хотелось, чтобы ее отвлекал хоть малейший шум. За дни подготовки она столько раз выслушала эту речь, что едва удерживалась от повторения ее вслед за мужем. Кроме нее самой лишь один-два человека могли разобрать смысл сказанного английском послом, но ее тревога унялась не раньше, чем он произнес последнее слово.

Наконец великий визирь принял у Элджина официальные грамоты, после чего в зал вошли два прислужника с тяжелыми шубами из роскошных рыже-черных соболей в руках. Одна из шуб была накинута на плечи Элджина, и он жестом приказал своей жене встать.

Мэри выступила вперед, и прислужник направился к ней.

— Господин Брюс, — представил ее этот прислужник визирю, после чего набросил мех ей на плечи.

Мэри чуть не упала от тяжести, но такого роскошного меха ей даже видеть никогда не приводилось, не то что надевать. Выпрямившись, она почувствовала, как щекочут длинные волоски ее лицо и шею, и чуть не рассмеялась.

— Господин Брюс должен представиться великому визирю, — прошептал ей на ухо драгоман.

— Ух ты, черт, — невольно вырвалось у Мэри.

К этой минуте она не спала уже много часов подряд и с утра не имела ни маковой росинки во рту. Она попросту боялась, что, обуреваемая голодом и усталостью, упадет к ногам великого человека, пытаясь сделать поклон.

— Поддержи меня, — шепнула она горничной, вставая.

На мгновение в глазах потемнело, но она, схватив руку Мастерман, сумела побороть слабость.

Когда в глазах прояснилось, Мэри улыбнулась и, пытаясь изобразить важность человека, находящегося на службе, сделала шаг в направлении визиря. Важный чиновник был одет в изумрудно-зеленый халат, а его пронзительные черные глаза буквально сверлили Мэри, вынуждая ее не отводить взгляд. Не догадался ли он о том, что мужской наряд всего лишь маскарадный костюм и она является женщиной? Не выдает ли ее походка? Постаравшись расправить плечи, подняв повыше голову, Мэри сосредоточенно переставляла ноги одну за другой, пока не оказалась на положенном расстоянии от великого визиря. Сейчас уже можно опустить голову, избегая его пронзительного взгляда.

— У вас имеются и дочери? — вдруг услышала Мэри, как драгоман переводит обращенный к Элджину вопрос.

Она подняла глаза как раз вовремя, чтобы заметить удивленный взгляд мужа, направленный на визиря. Когда же он догадался, что Мэри была ошибочно принята за его сына, то послал ей улыбку, от которой она чуть было не растеряла всю свою сосредоточенность.

Внезапно послышался громкий крик, который показался Мэри боевым, почти гневным призывом. Она чуть не упала от страха, подумав, что их с горничной маскарад обнаружен и в городе начинаются мятежи. Драгоман, должно быть, увидел замешательство на ее лице, потому что быстро подошел и прошептал на ухо:

— Это правоверные молятся за своего султана.

Призыв к небесам показался ей скорее похожим на неистовый вопль к мщению, и она успокоилась только тогда, когда он наконец стих и спокойствие в помещении восстановилось.

Хоть больше никаких важных событий не произошло, обратный путь был долог, и ее нервы никак не могли оправиться от пережитого. В посольстве она оказалась уже после пяти часов вечера, сломленная помпезностью церемонии и тяжестью мужского платья. Ей прежде не доводилось испытывать такого утомления. Конечно, оно было обусловлено беременностью и представляло тот род усталости, который не снять чашкой хорошего чая и приятными мыслями. Скорее ее изнеможение могли унять более сильные переживания, которые требовали выхода.

— Мне бы хотелось чуточку вздремнуть, — пожаловалась она горничной.

— Это в четверг-то, мадам? — переспросила та.

Четверг был приемным днем, который они с Элджином назначили для светских мероприятий, приглашая к себе знатных гостей и визитеров столицы.