Патриот. Жестокий роман о национальной идее - Алексей Колышевский

Гера посмотрел на нее так, как смотрят на умалишенных:

— Ты сошла с ума? Да уже один тот факт, что я хотя бы словом обмолвлюсь с этим юродивым, скомпрометирует меня на всю оставшуюся жизнь!

— Да нет же! Пойми, что для того, чтобы раскачать в Интернете тему борьбы со всеми этими националистами, шовинистами, ксенофобами, и нужен именно такой вот провокатор! Во все времена в этой стране все по-настоящему большие дела начинались с хорошенькой провокации. Вспомни Гапона! Кто повел народ под пули и растревожил спящую общественность? Пойми, что никакой другой кандидатуры у тебя никогда не будет потому, что нет второго такого, как этот Бухиев! Во-первых, он чурка, во-вторых, он ненормальный, в-третьих, у мерзавца откровенный талант провокатора, а переключить поток его сраных мыслей на реверс, поверь мне, стоит очень недорого. Такие, как он, продаются так же, как отдаются нимфоманки: все сразу и без остатка.

Гера нервно усмехнулся, потянулся к столу за сигаретой, прикурил и несколько раз глубоко затянулся:

— Если бы он так же приложил твой народ, ты бы не была столь циничной и спокойной. После таких мерзостей кто угодно станет фашистом. Мне, а я уж, казалось бы, всегда ненавидел шовинизм и прочую дрянь, мне и то захотелось в первый после прочтения момент придушить ублюдка.

— Да при чем тут мой народ, дурачок. По моему народу проходились и проходятся каждый раз так, что от него давно уже не должно было остаться и мокрого места, а мы, как видишь, живем и стремимся делать это с максимальным комфортом. Я тебе дело говорю, раскрути парня и заработаешь на нем хорошие деньги.

— Каким образом?

— Ты мне что-то такое говорил про собственное издательство, было такое?

— Ну, допустим.

— Он может стать твоим первым автором.

— Ты не в себе…

— Да сам ты не в себе! Я тебе дело говорю! Раскрутишь его через «Око», сделаешь его автором собственной колонки, биографию ему придумаешь, профессию какую-нибудь пореспектабельней. Ну, там, не знаю… Литературный критик, например.

— Кто? Критик? Какой он, в жопу, критик, Кира? Критикующий таких же сквернословов, как и он сам? «Падонкаф», пишущих у Змея?

— Соври. Чего, сложно, что ли? Или ты записался в моралисты? Ты не ребенок, Гера. Мы все тут, в нашей с тобой профессии, играем в очень взрослые игры.

— Мы играем со спичками.

— А кто тебе сказал, что игра со спичками удел детей? Наши спички не для поджога сарайного гнилья в соседском огороде. Мы поджигаем ими мозги людей. Вызовешь его к себе, обработаешь, дашь авансик, чтобы наш Бухиев приоделся и купил себе в съемную квартиру приличных продуктов и бухла. И скажешь ему, что и о чем надо написать.

— И о чем же?

— В своей колонке он станет бороться с шовинистически настроенным местным, коренным городским населением. Будет выгораживать и защищать всех тех, кто при-ехал в Москву или в Питер и обживается в незнакомом и чужом для себя месте.

Гера пожал плечами. Идея начинала ему нравиться. Ну и что, что Альберт Бухиев — получудовище? Зато этот монстр принесет ему деньги, а против денег Гера никогда не выступал — это было вне его правил.

— Так-так… А затем можно будет плавно перейти к теме книги?

— Конечно! Наклепает романчик. Назовем его как-нибудь так… Тематически назовем, ну, скажем, «Другая Москва». Как, звучит?

— Почему «другая»?

— Для тех, кому этот город не родной, — она другая.

— Хрень какая-то. «Гастролер» мы его назовем.

— Это как-то по-блатному звучит.

— Быдло схавает, Кира.

— Ну, тут возразить нечего. Это девиз всей нашей современной российской журналистики. Так делаем?

— Делаем.

— А ты меня в долю запишешь?

Герман внимательно поглядел на нее. Деловая девушка, ничего не скажешь.

— Запишу. Куда я денусь. В конце концов, надо шире смотреть на проблему внутренней миграции населения. Есть же статья в Конституции о том, что каждый может жить там, где захочет, или как-то так, я не помню дословно. А Конституцию надо поддерживать, пока ее снова не поменяют к чертовой матери.

Кира рассмеялась:

— Потерпи, и скоро мы с тобой станем свидетелями очередного изъявления воли большинства.

— Выборы президента?

— Ну конечно.

— А знаешь, вот что хочешь мне говори, а я не хочу, чтобы он уходил. Пусть остается. Кто сказал, что в мире должна существовать только американская модель общества, а? У них там, в Америке, все давно уже прописано в талмудах, ни тебе шага влево, ни тебе вправо. Они скорее обосрутся, чем изменят Конституцию. А мы не обосремся. Мы сделаем так, как нам всем будет лучше. Да что я такое говорю?! - Гера хлопнул себя по лбу. — Не «нам»! При чем тут «нам»? Я себя имею в виду. Я при президенте денег сумел заработать, стать человеком, понимаешь ты? И хочу и далее им оставаться.

«Сумел напиздить, ты хотел сказать», — подумала Кира, но вслух, очаровательно при этом улыбнувшись, сказала:

— Да что это ты так разошелся? Будет тебе. Подумай лучше, где найти телефон Бухиева, и надо начинать. Ты надолго в Штаты?

— Пока не знаю. Думаю, что на неделю. Подпишу необходимые документы с американскими владельцами «ЖЖ» и пошляюсь по Нью-Йорку. Я ведь никогда в Америке не был — интересно, как они там «разлагаются» в тотальной бездуховности под руководством масонской рабочей партии, ха-ха-ха!

— Знаешь… Я бы очень хотела, чтобы ты кое с кем встретился, но не в Нью-Йорке, а в Вашингтоне. Там ехать-то всего ничего, часа три машиной, и ты на месте. Или можно на поезде. Или на самолете минут сорок.

Что-то подсказало Гере, что начиная с этого самого момента он должен во всем слушаться Киру и не возражать. Откуда пришло это чувство и почему ему надо верить, он не знал, но оно всегда выручало его и раньше, уберегая от многих неприятностей и позволяя безболезненно для себя срезать острые углы. Чувство осторожности, или интуиция, у него много имен, но суть всегда одна: «береги себя».

— С кем я должен встретиться?

— У меня есть друзья в Вашингтоне. Они работают в «USA TODAY» и в некоторых других изданиях с мировым именем. Они могли бы что-то дать тебе в плане опыта, понимаешь? Это хорошие учителя, поверь мне, общение с ними не пройдет для тебя даром.

Гера кивнул, почувствовав, что в груди похолодело от нежелания встречаться с кем-то из «изданий с мировым именем», но он улыбнулся и обнял ее со словами:

— Ты заботишься обо мне, словно мой персональный Иисус.

— Я лучше Иисуса, милый. Так я позвоню своим друзьям, скажу, что ты не против увидеться с ними?

— Да. Скажи им, что я не против. Позвони своим друзьям.

Часть III

Наш человек в Лэнгли

Торпеда в бою

Генерал Петя подошел к окну и прикрыл форточку. В кабинет натянуло прохлады из леса: шел уже январь, а снегу не было и в помине, и казалось, что повсюду в комнате расползлась эта влажная, холодная стынь. Генерал еще немного постоял возле окна, разглядывая стоящие за забором черные стволы, похрустел фалангами выбитых в волейбольных поединках на кубок «Динамо» пальцев и повернулся к Гере, сидящему в кресле возле громадного камина, в котором за жаропрочным стеклом весело отплясывали огненные человечки.

…Гера позвонил Сеченову в тот же день после того, как Кира посоветовала ему встретиться с некими умными людьми, не то с журналистами, не то еще черт знает с кем, в Вашингтоне. Сеченов, как показалось Гере при телефонном разговоре, не то что не удивился, а вообще отреагировал в стиле «тоже мне новость». Впрочем, место и время встречи назначил в тот же день и конспирацией пренебрегать не позволил. Гера отпустил шофера возле здания Манежа, сказал, что у него долгая попойка с какими-то журналюгами и что он позвонит, когда освободится, шоферу его ждать нет надобности. Сложнее всего было сочинить что-то для Киры, и он, соорудив на лице виноватую мину в оправдательном тоне, стал объяснять что-то о потребностях бывшей жены и о том, что кому же, как не ему, помочь ей, сидящей с ребенком и из-за того ограниченной и в средствах, и во времени. На тот случай, если Брикер поинтересуется у шофера, куда это тот отвозил Геру, наш пройдоха был готов с возмущением ответить на это, что он не собирается посвящать шоферов, уборщиц и охранников в свою личную жизнь, и это, по мнению Геры, было бы для Киры вполне исчерпывающим объяснением.

В метро Гера доехал до «Южной», а там, поднявшись наверх, поймал лихача и попросил его отвезти себя в аэропорт Домодедово. В Домодедове он послонялся немного по залу аэропорта, выпил чашку невкусного чая и встретился с неприметного вида мужичком, который, поведя глазами, показал Гере, чтобы тот следовал за ним. Они спустились в туалет, и, улучив момент, когда на лестнице не оказалось ни одного человека, мужичок повернулся, протянул Гере ключи и назвал ему марку, номер автомобиля и место на стоянке, где можно его найти. Автомобиль оказался такой же неприметной «Нексией» какого-то цвета, в меру грязной и с треснувшим лобовым стеклом. Сев в «Нексию», Гера обнаружил на полу возле соседнего пассажирского сиденья смятый листок бумаги, развернув который увидел, что листок — это не просто листок, а схема проезда. Нарисовано все было доходчиво, понятно, и Гера минут через десять неспешной езды вкатился на территорию дачного товарищества «Красный бурильщик». Улыбка, которую вызвало это название, исчезла с его лица, как только он вынужден был остановиться перед сваренным из трубы «сотки» шлагбаумом, возле которого не было ни единой души, а из земли торчал какой-то шест с укрепленным на нем переговорным устройством. Гера вышел, подошел к устройству, на котором не было ни единой кнопки. Несколько секунд постоял возле него, переминаясь с ноги на ногу, и собирался уже набрать Сеченову, как вдруг устройство совершенно внезапно спросило командным голосом: