Сотрудник ЧК - Александр Лукин

– Вы сестра Владислава? – спросил он. Она молча кивнула.

– Я с ним сидел в чека три дня…

– Он жив?

– Живой… Велел кланяться. Говорил, чтобы не убивались о нем.

Эти слова произвели как раз обратное действие. Женщина начала глубоко дышать, веки ее покраснели.

– Вы не плачьте, – вполголоса сказал Алексей, – может, еще обойдется.

– За что… его… схватили?

– Точно не скажу. Там ведь не разговоришься. Только, кажется, влип ни за что ни про что. Владислав-то не унывает. Имеет надежду вылезти и вам велел передать. И еще говорил, что какой-то человек должен вам сообщить о нем…

Это был пробный ход, но женщина поддалась на него.

– Да, да, – сказала она, – действительно, заходил какой-то мужчина. Только мы не знали, верить ему или нет. Муж у меня такой подозрительный… Он и про вас плохо подумал, вы уж извините, такое время…

Алексей великодушно махнул рукой:

– Пустяк. Нынче к каждому нужно с проверкой… А когда он заходил, при белых?

– Нет, позже.

«Крученый, – подумал Алексей. – Кому же еще».

– А вы, простите, как туда попали? – робко спросила женщина.

Алексей в нескольких словах поведал ей про «мясной бунт» в госпитале и как его для устрашения взяли в ЧК, и как в камере подружился с Соловых… Он сказал, что кормят в ЧК вполне прилично и жить можно. Главное, вывернуться насчет обвинения. Там ведь тоже не звери, чего зря болтать, без толку не расстреливают…

– Когда меня отпускали, мне Владислав говорит: «Передай поклон Ванде – ведь вас Вандой зовут? – и мужу ее, Владимиру, и ей», – Алексей понизил голос.

– Кому «ей»? – живо спросила Ванда.

– Ну, ей… Сами, верно, знаете…

– Дине? – у нее моментально высохли глаза. – Федосовой? Этой змее?!

– Тихо! – напомнил Алексей.

Но женщина, забыв про осторожность, громко заговорила, что эта девица – несчастье их семьи, что она погубила Владислава, вскружив ему голову своими сумасшедшими фантазиями! Он был готов для нее на что угодно, а она, вертихвостка, даже ни разу не зашла с тех пор как он исчез.

– Тихо! – остановил ее Алексей. Теперь он знал все, что его интересовало. – Нельзя так… громко.

– Простите!.. Ужасные нервы!.. Столько переживаний…

– Мне, пожалуй, нужно назад, – сказал Алексей, делая вид, что его испугала невыдержанность Ванды.

– Да, да… Спасибо вам. Простите…

– Ступайте вы раньше, – сказал Алексей, – я потом.

Она промокнула платком слезы, всхлипнула, кивнула на прощание и вышла из тупичка.

Алексей, помешкав, бросился в противоположную сторону – к Марусе.

ДИАНА

– Динка Федосова? – удивилась Маруся. – Да ее в Алешках все знают!

– Кто это такая?

– Дочка здешнего почтмейстера.

– Что ты о ней можешь сказать?

– Ничего особенного. В гимназии училась, образованная…

– Какая из себя?

– Красивая…

– Это не примета, ты тоже красивая.

У Маруси неприступно поджались губы, а щеки все-таки покраснели от удовольствия.

– Сравнил гусыню с курицей, – сказала она сухо. – Динка в любительских спектаклях играла всяких дам да цариц. Погоди, увидишь ее…

– Где она живет?

– На Портовой, недалеко от пристани. А работает на почте. Недавно начала. Раньше-то дома сидела: ее папенька с маменькой за барыню держат.

– А при белых как себя вела?

– Увивались за ней, конечно, всякие офицерики.

– Ну вот, а говоришь «ничего особенного»!

– Да мало ли здесь таких, которым белые – свой брат! Ну и Динка…

– Где она живет, говоришь?

– На Портовой. Иди лучше завтра с утра на почту: она там…

Алексей увидел Федосову сразу, как только вошел в грязное, запущенное здание почты, где среди длинных столов валялись на полу окурки и бумажные обрывки, у входа стоял жестяной бак с питьевой водой и болтающейся на бечевке кружкой, а на стенах висели плакаты: «Добьем Врангеля!», «Белому барону – кол, а не корону!» У плакатов были ободраны уголки: на закрутки. Помещение перегораживала стойка, над которой до самого потолка поднималась проволочная решетка с полукруглыми отверстиями – окошками. За стойкой сидела Федосова.

Теперь Алексей понял, откуда бралось упорство у ее бывшего поклонника, когда он отказывался говорить о ней.

Федосова была красива. Более того: очень красива. Лицо у нее было смуглое, чуть удлиненное, очерченное тонко и нежно, а глаза синие, с влажным блеском в темных зрачках; ресницы, взлетая, касались длинных и словно надломленных посередине бровей. Волосы расчесаны на прямой пробор и заплетены в тугую косу, переброшенную через плечо на грудь, и только у висков оставлены пушистые каштановые завитки.

На нее, как на чудо, не мигая, уставился молоденький белобрысый красноармеец. Он, видно, только что привез и сдал почту, а теперь что-то без нужды уминал в глубоком холщовом мешке и смотрел на девушку заворожено, с изумлением, которого и не пытался скрыть.

Были здесь еще двое: чубатый конник, нахальный и веселый, в казачьем чекмене и серых штатских штанах, к которым были пришиты алые шелковые ленты вместо лампасов, и его приятель, тоже кавалерист, огромный голенастый парень, туповатый и самодовольный, с красным бантом на портупее. Их кони стояли на улице у крыльца.

Чубатый похлопывал плетью по ножнам уланского палаша и что-то негромко говорил, наклоняясь к стойке: любезничал. Федосова слушала его снисходительно, с терпеливой скукой.

– Как мы есть разведчики, – говорил чубатый, – то, конечно, глаз у нас наметанный. Едем мы мимо на боевых конях, а я в окошко глянул и говорю напарнику: «Афоня, говорю, – это его такое имя – Афанасий, – сигай наземь, дело будет, поверь моему боевому опыту». Сказал я так, Афоня?

– Точно! – Афоня громогласно хохотнул и поправил бант на портупее.

– И еще говорю: кажись, боевой товарищ, наступает полное сопряжение судьбы для красной разведки и…

Он оборвал на полуслове и оглянулся, недовольный, что ему помешали.

Алексей шагнул к стойке и сказал первое, что пришло в голову:

– У вас не найдется листка бумаги, письмецо написать?

– Ах, вам листка бумаги! – вместо Федосовой отозвался чубатый и многозначительно подмигнул приятелю.

Нагловатые глазки его ощупывали Алексея. Он явно заподозрил, что этого высокого подтянутого парня привела сюда совсем не нужда в бумаге, а те же причины, что и его самого.

– Промежду прочим, тут не магазин, бумагой не торгуют. Ошиблись адресатом! – он шутовски выпятил челюсть.

Афоня радостно заржал и снова поправил свой шикарный бант.

– А тебе что? – Алексей, прищурясь, взглянул на него. – Больше других требуется?

– Не, я так, промежду прочим.

– Ах, «промежду прочим»! Ну и держи язык за зубами, не суй, куда не надо!

– Ого-го! – протянул конник, не ожидавший, по-видимому, такого решительного отпора. – Ты, гляжу, смелый!

– А кого бояться, тебя что ли?

– Может, и меня. Неровен час, мозоль отдавлю.

– Оступишься.

– Не оступлюсь! – Чубатый начинал злиться. – Не таких давили!

Привалясь спиной к стойке, он задрал на нее локти, загораживая окошко.

Стычка с ним на глазах у Федосовой была совсем некстати, но отступать было поздно. Девушка смотрела на них насмешливо и выжидательно.

– Ну-ка, пусти!

– А шо будет? – вкрадчиво спросил чубатый.

– Там увидишь.

– А может, мне смотреть неохота? Может, мне желательно, чтобы ты прыснул отседова и дверцу подпер, бо задувает?

– Еще раз говорю: посторонись!

– А то?

– А то пообдеру с порток ленты и девкам отдам в косы заплетать…

Чубатый побагровел.

– Чего-о? – он спустил локти со стойки и зашевелил пальцами на черенке нагайки.

Слева на Алексея горой надвинулся Афоня. Положение становилось угрожающим.

– Перестаньте, пожалуйста! – За стойкой поднялась Федосова. – Если вам надо, идите на улицу, здесь не место…

– Что привязались к человеку? – К Алексею подошел и стал рядом белобрысый красноармеец. – Какого рожна задираете? Пришел человек мирно, письмо написать…

– О, еще один! – удивленно проговорил чубатый. – А ты откуда взялся? Тебе кто межу перепахал?

– Ты, паря, не приставай, – сказал красноармеец. – Не то, смотри, худо выйдет!

– Ого-го!

– Будет тебе и «ого-го».

– Перестаньте же! Вот вам бумага! – Федосова через плечо кавалериста протянула Алексею белый листок бумаги. – Перестаньте…

Алексей взял бумагу и тронул красноармейца за рукав:

– Брось связываться, ну их!

– Идите, идите! – посоветовал чубатый. – А то повыдергаем ходилки, ползти придется! – Он повернулся к Федосовой: – Извиняемся за беспокойство. Неохота вашу самочувствию портить, а то бы мы ему язык-то поукоротили…

Он еще что-то такое говорил, желая покрепче задеть Алексея.

Афоня гудел ему в лад.

Но Алексей уже взял себя в руки, помалкивал.

– Ну, пока до свиданьица, – сказал наконец чубатый, – как-нибудь заедем еще.