Майор Барбара - Бернард Шоу

Билтон выходит на крыльцо. Я хочу провести вас через цех пироксилина.

Билтон (загораживает дорогу). Сюда нельзя входить со взрывчатыми веществами, сэр.

Леди Бритомарт. Что вы хотите сказать? Намекаете на меня?

Билтон (невозмутимо). Нет, мэм. У мистера Андершафта в кармане лежат спички другого джентльмена.

Леди Бритомарт (резко). О, извините! (Входит в дверь.)

Андершафт. Совершенно верно, Билтон, совершенно вер­но. Вот, пожалуйста. (Отдает Билтону коробок со спич­ками.) Идем, Стивен. Идем, Чарлз. Ведите Сару. (Про­ходит в дверь.)

Билтон демонстративно высыпает спички в пожарное ведро.

Ломэкс. Ну, знаете ли!

Билтон невозмутимо подает ему пустой коробок.

Абсолютная чепуха! Поразительное научное невежество. (Уходит за Андершафтом.)

Сара. А против меня вы ничего не имеете, Билтон?

Билтон. Вам только нужно надеть туфли, мисс, вот и все. Они у нас там, внутри. (Входит в сарай.)

Стивен (очень серьезно, Казенсу). Подумайте, дружите Дол­ли. Подумайте, прежде чем решиться. Чувствуете ли вы себя достаточно практичным? Предприятие гигантское, ответственность огромная. Для вас вся эта масса дел бу­дет просто китайской грамотой.

Казенс. Надеюсь, это будет много легче греческого.

Стивен. Вот и все, что я должен был сказать, прежде чем предоставить вас самому себе. Пусть при важном жиз­ненном шаге на вас не влияет то, что я говорил о дурном и хорошем. Я удостоверился, что предприятие это носит высокоморальный характер и делает честь моей стране. (С чувством.) Я горжусь отцом... Я... (Не в силах про­должать, пожимает Казенсу руку и торопливо уходит в сарай, сопровождаемый Билтоном.)

Барбара и Казенс, оставшись одни, молча смотрят друг на друга.

Казенс. Барбара, я решил принять это предложение.

Барбара. Я так и думала.

Казенс. Вы понимаете, не правда ли, что я должен был ре­шать, не советуясь с вами. Если б я взвалил всю тяжесть выбора на вас, вы рано или поздно стали бы меня прези­рать за это.

Барбара. Да, я не хотела бы, чтоб вы продали свою душу столько же ради меня, сколько ради этого наследства.

Казенс. Не продажа души меня смущает: я продавал ее слишком часто, чтоб из-за этого беспокоиться. Я прода­вал ее за профессорскую должность. Продавал ее за определенный доход. Продавал, когда, боясь сесть в тюрьму как злостный неплательщик, вносил налоги на веревки для палачей, и на несправедливые войны, и на все то, что я ненавижу. Что такое все поведение человека, как не ежедневная и ежечасная продажа души в розницу? Теперь я продаю ее не за деньги, не за положение-; не за комфорт, а за власть и реальную силу.

Барбара. Вы знаете, что власти у вас не будет, у него само­го тоже нет власти.

Казенс. Знаю, я не о себе хлопочу. Я хочу власти для всего мира.

Барбара. Я тоже хочу власти для всего мира, но это должна быть власть духа.

Казенс. Я думаю, что всякая власть есть власть духа: эти пушки сами собой стрелять не станут. Я пытался добить­ся власти духа, обучая греческим вокабулам. Но мир не расшевелишь мертвым языком и мертвой цивилизацией. Людям нужна власть и не нужны вокабулы. А той властью, которая идет отсюда, может вооружиться каждый.

Барбара. Власть поджигать дома, где остались одни жен­щины, власть убивать их сыновей и взрывать на воздух мужей?

Казенс. Вы не властны творить добро, если не творите зла. Даже материнское молоко вскармливает злодеев наравне с героями. Той силой, которая взрывает людей на воздух, никогда так не злоупотребляли, как силой духа, во­ображения, поэтической и религиозной силой, которая порабощает душу человека. Как преподаватель греческо­го я давал интеллигенту оружие для борьбы с народом. Теперь я хочу дать народу оружие для борьбы с интелли­генцией. Я люблю народ. Я хочу вооружить его для борьбы с адвокатами, врачами, священниками, литерато­рами, профессорами, художниками, политическими дея­телями, которые, став у власти, проявляют больше дес­потизма и разрушительных наклонностей, чем сумасшед­шие, негодяи и самозванцы. Я хочу власти достаточно доступной, чтобы ею могли овладеть люди из народа достаточно сильной, чтобы принудить умственную оли­гархию отдать свои таланты на общую пользу.

Барбара (указывая на снаряд). Разве нет власти выше этой?

Казенс. Есть, но эта власть может уничтожить высшую, как тигр может уничтожить человека; поэтому человек дол­жен захватить сначала вот эту власть. Я понял это во время последней войны Турции с Грецией. Мой лю­бимый ученик уехал сражаться за Элладу. Моим про­щальным даром ему был не экземпляр «Республики» Платона, а револьвер и сотня андершафтовских патро­нов. Кровь каждого турка, которого он убил,— если он вообще кого-нибудь убил,— падет на мою голову так же, как и на голову Андершафта. Этот поступок пред­определил мою судьбу. Вызов вашего отца довершил де­ло. Посмею ли я объявить войну войне? Посмею. Дол­жен объявить. И объявлю. А теперь — все между нами кончено?

Барбара (тронутая тем, что он явно боится ее ответа). Глупый мальчик. Долли! Разве это возможно?

Казенс (вне себя от радости). Значит, вы... вы... вы... О, где мой барабан? (Размахивает воображаемыми палочками.)

Барбара (сердясь на его легкомыслие). Берегитесь, Долли, бе­регитесь! О, если б можно было уйти от вас, от отца и от всего этого! Если б мне крылья голубки, я улетела бы на небеса!

Казенс. И оставили бы меня?

Барбара. Да, вас и всех других своевольных и непослушных детей человеческих. Но я не могу. Я была счастлива в Армии спасения один короткий миг. Я ушла от мира в рай энтузиазма, в экстаз молитвы и спасения душ, но как только у нас вышли деньги, все свелось к Боджеру: это он спасет наших людей, он и Князь тьмы — мой папа. Андершафт и Боджер — их рука достает везде: когда мы кормим голодного, то кормим их хлебом, потому что другого хлеба нет; когда мы лечим больного, то лечим в больницах, которые учреждены ими; если мы отворачиваемся от церквей, которые построены ими, то лишь для того, чтобы преклонить колени на улице, которая вымо­щена ими же. До тех пор, пока это будет продолжаться, от них никуда не уйдешь. Игнорировать Боджера и Андершафта — значит игнорировать жизнь.

Казенс. Я думал, что вы решили игнорировать оборотную сторону жизни.

Барбара. Оборотной стороны нет — жизнь едина. Я готова вынести все дурное, что выпадет мне на долю, будь это грех или страдание. Я желала бы, чтобы вы избавились от мещанского образа мыслей, Долли.

Казенс (ахает). От мещанского... Выговор! Выговор мне! От дочери подкидыша!

Барбара. Вот почему я не принадлежу ни к какому классу, Долли: я вышла прямо из сердца народа. Если б я была мещанкой, я повернулась бы спиной к отцу и его профес­сии и мы с вами зажили бы в какой-нибудь студии, где вы читали бы журналы в одном углу, а я играла бы Шу­мана в другом; оба в высшей степени утонченные и со­вершенно бесполезные люди. Я скорее предпочла бы ме­сти это крыльцо или служить кельнершей у Боджера. Знаете, что случилось бы, если бы вы не приняли предло­жения папы?

Казенс. Хотел бы знать! .

Барбара. Я бы вас бросила и вышла замуж за того, кто принял бы это предложение. В конце концов, у моей ма­тери больше здравого смысла, чем у всех вас, вместе взятых. Я почувствовала то же, что и она, когда увидела этот город: он должен быть моим, я не буду в силах с ним расстаться никогда, никогда; только ее здесь ув­лекли дома, кухни, скатерти и посуда, а меня — человече­ские души, которые нуждаются в спасении; не слабые ду­ши в истощенных телах, проливающие слезы благодар­ности за кусок хлеба с патокой, а сытые, задиристые, чванные люди, которые умеют постоять за свое достоин­ство и за свои маленькие права и думают, что мой отец им обязан тем, что они нажили ему столько денег,— впрочем, так оно и есть. Вот где действительно нуждают­ся в спасении. Отец уже никогда не бросит мне упрека, что мои обращенные подкуплены куском хлеба. (Преобра­жается.) Я отказываюсь от подкупа хлебом. И от под­купа блаженством на небесах. Пусть божье дело творится бескорыстно, для него бог и создал нас, ибо это есть де­ло живых. Когда я умру, пусть он будет в долгу у меня, а не я у него, и я прощу его, как подобает женщине мое­го круга.

Казенс. Так, значит, дорога жизни идет через фабрику смерти?

Барбара. Да, да. Поднять ад до неба, а человека до бога, открыв источник вечного света в юдоли мрака. (Хва­тает его за руки.) Неужели вы подумали, что бодрость никогда не вернется ко мне? Поверили, что я могу быть дезертиром?.. Что я, которая вышла на перекресток, чтобы открыть свое сердце народу, и говорила с ним о самом святом и о самом важном, — что я могу вернуть­ся назад и вести светский разговор о пустяках в гости­ной? Никогда, никогда, никогда! Майор Барбара умрет сражаясь. И мой мальчик Долли со мной, и он нашел для меня настоящее место и работу. Слава тебе, боже, аллилуйя, слава тебе! (Целует Казенса.)