В снегах родной чужбины - Эльмира Нетесова

— Почему же сразу не сказали, не предупредили в зоне, что такой участок мне даете? Тут было бы над чем подумать и не торопиться с согласием, — упрекнул Федор приехавших.

— Ваш начальник сказал, что найдет того, кто не только тайгу знает, но и за себя сможет постоять. Не он, а беглые его обходить будут. И в бега не ударится. Живучим тебя назвал, крепким орешком, как раз таким, какой нам нужен.

Федор усмехнулся. Ничего не ответил. А про себя решил остаться на участке, попробовать свои силы.

Половодье в этом году прошло на реке спокойно. Река будто решила пожалеть человека, и талые воды с сопок прошли за неделю, не испугав, не потревожив Федора.

Он успел вспахать огород, выбрав для него тихую солнечную поляну. Посадил картошку, лук, всякую нужную мелочь. И, управившись, снова пошел в тайгу.

Убирал сухостой из чащи, отсаживал саженцы из сырых распадков в прогретые солнечные затишья. Прореживал, засаживал проплешины, выравнивал тайгу, расчищал буреломы и завалы.

Случайно наткнулся на родник, привел и его в порядок, чтобы лесная живность могла прийти на водопой без боязни. И уже через три дня приметил здесь множество звериных следов.

«Не зря старался», — радовался лесник, увидев, что на участке прижилось много живности.

Каждый день пополнял Федька запасы дров. Приносил сушняк из тайги, тут же пилил, складывал в поленницы. А потом и на лошади вывозил его. Все ж быстрее и легче.

Мелкашку и дробовик не брал с собой в тайгу. Завернул в мешок, положил в кладовке на полку. От самого себя на замок закрыл. Посчитал, что коли суждено ему от зверя погибнуть, ружье не спасет. На все судьба. Ее не уложишь из двухстволки. С собою брал охотничий нож. Да и то не от зверья, в тайге оно на каждом шагу водится.

Федька так и не заметил, как прошла весна. В заботах и хлопотах одиночество не допекало. Единственное, что вошло в привычку, чем бы ни занимался, поругивать власти. Так, вытаскивает корягу из чащи и бурчит:

— Вот бы всех гадов за уши! За жопу! Пригрелись, как гнида, на людской крови! Сосут. Сами пахать отвыкли. Тоже мне, руководство! Это что ж? Руками водят? А за что их кормить, туды их в сраку, хорьков вонючих! Чем руками водить, нехай бы повкалывали! Чтоб пар из задницы, как из паровоза, попер!

А рубит сухостойное дерево и снова поливает власть:

— Никто ей, окаянной, не нужен. Ни человек, ни зверь, ни тайга! Во! Как привезли эти лесхозовцы, так с того дня ни одно рыло сюда не сунулось! Как я тут? Что на участке? Плевать им на все! А уж и время прошло — целых два месяца! Иль ждут, что сам возникну? Ну, тогда вам мало не покажется! — грозил Федька всем сразу.

Он косил сено на зиму лошади и говорил с ней, как с человеком:

— Вот ты, Клеопатра, что думаешь про нашу жизнь? Хреновая?! И я тоже не лучше тебя! Такого ж мнения. Выкинули из зоны вроде на волю. Ан огляделся, та же каталажка! Чего головой мотаешь? Не согласна? Эх ты! Знала бы, какою жизнь бывает! Если из тайги вылезти! Ты ж дальше леса не была нигде. Думаешь, вся земля в тайге? Хрен там! Это нас с тобой упрятали от жизни! Тебя — по лошадиному происхождению, меня — в наказанье! А приморить тут стоило тех, кто жизнь мою изувечил, сделал ее калекой. Кто, думаешь, это утворил? Конечно, власти!

Расчищает русло реки от топляка и, стоя по пояс в воде, сам с собой рассуждает:

— Нет, ну пусть любой мудак мне ответит, кому я в Сосновке помешал тогда? Или можно было всерьез поверить, что наши мужики подожгли штабеля пиломатериалов? Да и то в это и малахольный не поверит! А значит, кто-то спер тогда часть бревен. Чтобы прикрыть следы, подпалили штабель! А может, хотели нашу Сосновку тряхнуть? Может, даже Ольга это сотворила! С нее сталось бы! Не имела та девка сердца! Как, впрочем, и все они, эти бабы! Лярвы, да и только!

Лошадь тихо заржала, забеспокоилась, стала рваться с привязи.

— Ты чего вирзохой крутишь? Какая вошь тебя точит? — Он огляделся вокруг, но никого не приметил.

После обеда небо затянуло тучами и пошел проливной дождь.

— Пошли домой! Нынче от властей нам отдых вышел. От самого Бога! — Федор взял Клеопатру за уздечку и повел в сарай. Там набросал травы в ясли, насыпал овса, закрыл дверь на задвижку.

Едва вошел в дом, как почувствовал тревогу. Вроде и причины не было, а на душе сумятица, словно сердце почуяло беду.

Лесник затопил печь. И вдруг услышал знакомое:

— Привет, кент!

Федор вздрогнул от неожиданности. На пороге кухни стоял мужик. Скуластое, бледное лицо нервно подергивалось, пытаясь выдавить улыбку.

— Привет! — ответил лесник, не дрогнув ни одним мускулом. Незваного гостя, сколько ни вглядывался, не узнал. А тот, видя, что хозяин спокоен, не испугался, не взъярился, а значит, не прогонит, понемногу осмелел:

— Мы к тебе ненадолго. Вдвоем. Немного приморимся и аля-улю, махнем на материк. К своим…

— В «малину», что ль? — уточнил лесник.

— А ты из фартовых будешь иль блатной? — вместо ответа спросил гость.

— Давно из зоны? — не ответил Федор.

— Вчера слиняли, — ответил гость и подошел ближе к печке. Присел на корточки.

— Где твой кент? — спросил Федька и увидел на пороге кухни второго мужика: лицо у того серое, худое, глаза на месте не стоят — зрачки, как шарики, катаются в глазницах. Казалось, человек видел сразу все и всех. Леснику он не по душе пришелся.

— Ты откуда такой сорвался? Кто будешь? — спросил он, не скрывая неприязни.

— Касатка я! Слыхал про меня? — глянул, будто выстрелил, и вновь закрутил глазами.

— Ты что? Из лидеров? Почему кликуха бабья?

— Не бабья она! Касатка — зверь из зверей. Только морской! Мне эту кликуху «малина» подарила.

— Чей будешь? Кто ты? — спросил лесник.

— Тебе зачем? Кто много знает, тот мало дышит, — усмехнулся Касатка бледными губами.

— Чего? Ты меня «на понял» взять хочешь? Ты кто тут? — встал Федька во весь рост. И, перешагнув сидящего на корточках мужика, шагнул к Касатке: — А ну! Отваливай шустрее! Живо! Покуда не подмогнул! — Двинул дверь кулаком так, что она с визгом распахнулась.

— Кенты! Кончай базар! — стал между ними первый гость, пытаясь успокоить, примирить обоих.

— Да хиляй отсюда! Не маячь! Чего возникли? Мне грозить?! Я тебе, падла! — пытался достать Касатку Федька, но ему это никак не удавалось.

— Остыньте, кенты! Чего дергаетесь? Нашли время! До того ли нам? Слинять потиху, и хана! Кончайте базлать! К чему хай? — Скуластый мужик загораживал собою Касатку от Федькиных кулаков.

— Вот и линяйте из моей хазы! Чтоб духу вонючего тут не было! — побагровел Федька, никогда не терпевший угроз. Он отшвырнул скуластого за спину и загнал Касатку в угол. Прихватил за горло:

— Попух, падла!

Касатка открыл рот, силясь что-то сказать. И Федька увидел: десны мужика были совсем голыми. Ни одного зуба не уцелело.

— Мать твою! Выходит, и тебя продернула охрана через сапоги? — отпустил мужика, вспомнив свое. И спросил: — Где жевалки посеял?

— Цинга. На Колыме еще…

— Чего ж в пузырь прешь? Иль мозги поморозило, что хозяину не грозят? — отступил от гостей лесник.

— А кто тебя знает? Свой или чужой — теперь допри! В бега намылились семеро. И слиняли бы. Да засветили нас. Свои… А кто? Одни законники про побег знали. Шушера ни сном ни духом. Едва запретку проскочили, погоня на хвосте повисла. Выходит, свои заложили… Кому тогда верить можно? Мы всю ночь на ногах, как зайцы… Хотели к тебе прихилять, когда с кобылой ботал, но там место открытое. Опасно. Сюда, на хазу возникли, — проговорил Касатка.

— У меня тоже не густо. Хлеба сам два месяца не вижу. Приноровился к лепешкам. Их, пока горячие, хавать можно. Но на другой день — жуть, никто не разгрызет. Вот и перебиваюсь с картохи на рыбу. Скоро у самого хвост появится иль ботва с ушей полезет. Ни барахла, ни башлей, ни ксив нет. Я ж сюда по весне возник. Прямо из зоны. Спецуху дали. А ксивы так и остались в лесничестве. И баксы, какие все обещают уплатить.

— Видно, чтобы не смылся, не дают, — догадался Касатка.

— Сколько раз напоминал, все без понту! — отмахнулся Федька.

— Да нам от тебя ничего не надо. Мы по пути сельсовет тряхнули. В Ланграх. Ксивами запаслись. Башлей малость сгребли. И ходу. Теперь на материк сорваться надо. Сопрем у местных лодку. И ночью смоемся.

— Давай с нами, кент! Чего тебе тут канать? Приклеишься в нашей «малине». Задышишь, как законник! Чего у фраеров на поводке ходить? Ну разве кайф вот так, как ты, мориться? — предложил скуластый.

— А вы сами чьи будете? — заколебался Федька.

— Мы — ростовские! Из «Черной кошки». По четвертному дали. За особую дерзость загнали в Катангли. Ну и тюряга, ботаю тебе! У меня седьмая ходка. Всюду линял. В этой — чуть не ожмурился. Не тюряга — крепость! Из нее гнида не смоется. И нам только в зоне пофартило. Она рядом… Сорвались, а себе не верим. Мельчают нынче фартовые, кент! — говорил Касатка, очищая горячую молодую картошку от тонкой кожуры. — Раньше законник законника всегда выручал. Теперь всяк за себя, — глянул он на Федьку с укоризной.