Последний крестовый поход - Ксавье Элари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот эпизод нелегко истолковать, тем более что три ифрикийца, которых Жан д'Акр привел в свой шатер, во время стычки все еще находились там. Жан д'Акр обвинил их в том, что они устроили ловушку, а доминиканец, знавший арабский язык, переводил его вопросы и ответы трех сарацин. Самый главный из них утверждал в свою защиту, что он не имеет никакого отношения к этому делу, и что, наверное, один из его соперников в лагере халифа воспользовался тем, что он находился в лагере крестоносцев, чтобы напасть, и тем самым обречь его на гибель. И если ему и двум его спутникам будет позволено уйти, они вернутся на следующий день с двумя тысячами человек и припасами для подкрепления армии крестоносцев. Узнав об этом, король приказал изгнать этих троих из лагеря без лишних слов. Упустил ли Людовик возможность использовать возможные разногласия в окружении халифа? Или он был прав, как считает Примат, изгнав из лагеря предполагаемых перебежчиков, которые приехали только для того, чтобы шпионить и причинить как можно больше вреда? Примат откровенно сожалеет, что этих людей не предали смерти. Читая рассказ хрониста, трудно составить четкое представление о намерениях трех ифрикийцев, которые добровольно пришли в логово льва. Собирались ли они пожертвовать собой, чтобы облегчить атаку войск халифа? Или они действительно планировали подчиниться французскому королю? В любом случае, похоже, что они сделали несколько признаний лично королю. Примат позже отмечает, что "некоторые сарацины сказали королю, что [король Туниса] придет на следующий день, полностью готовый к битве", что действительно и произошло.
Людовик явно сомневался в искренности намерений этих трех сарацин. Это довольно удивительно, если вспомнить, что надежда на обращение в христианство, вероятно, объясняет выбор им Туниса. С другой стороны, тот факт, что ифрикийцы выступили с просьбой о крещении, пусть даже только для отвода глаз, говорит о том, что они знали, что этот аргумент может понравиться крестоносцам. Можем ли мы тогда предположить, что в этом направлении были сделаны предложения, и что Людовик, например, призвал халифа и его народ обратиться в христианство? В отсутствие каких-либо доказательств это было бы, пожалуй, слишком натянуто, но не исключено, что эта тема так или иначе муссировалась в обоих лагерях.
Неудачи последних дней убедили Людовика, что лагерь крестоносцев должен быть лучше защищен, пока его брат еще не прибыл на помощь. Окрестности были небезопасны. Когда слуги ходили за водой к колодцам, они всегда подвергались опасности нападения. Примечательно, что именно Амори де Ла Рошу король поручил окружить лагерь рвом. Именно этому вассалу Карла Анжуйского пришлось взять на себя задачу, навязанную задержкой его господина[150].
Набеги и стычки
На следующий день, в понедельник 28 июля, вокруг лагеря копали ров. Как сообщили королю предполагаемые перебежчики, ифрикийцы собирались в большом количестве. Но их целью был не лагерь крестоносцев, а якорная стоянка и созданный там второй лагерь, где хранились припасы. Состоялось сражение, в котором отличился племянник Людовика, молодой граф Артуа, которому помогали Амори де Ла Рош и Пьер ле Шамбеллан во главе примерно тридцати рыцарей. Их план был прост: поймать сарацин в клещи, между собой и защитниками второго лагеря. Это был успех, хотя и незначительный: тринадцать сарацин были убиты, но с французской стороны также были убиты рыцарь Жан де Россельер, кастелян Бокера и сержант короля. Услышав весть о сражении, Людовик приказал готовиться своим рыцарям и вооружился сам. Не настало ли время сразиться, раз его противник, похоже, решил это сделать? На военном Совете, который созвал король, выступил рыцарь, некий Саке де Сакенвиль, и снова Амори де Ла Рош. Оба посоветовали Людовик подождать своего брата. Это решение должно было дорого обойтись королю Франции, а также окружавшим его рыцарям, потому что всем им не терпелось сразиться с насмехавшимися над ними сарацинами[151].
На самом деле, ожидание короля Сицилии оказалось особенно мучительным. Не имея возможности провести какую-либо масштабную операцию, крестоносцы были ограничены своими позициями: главным лагерем, руинами Карфагена, башней la Goulette и вторым лагерем, защищавшим якорную стоянку. С другой стороны, тунисцы умножили свои нападения, чтобы подтолкнуть крестоносцев к безрассудным действиям. Примат хорошо описывает используемую ими тактику: "Сарацины привыкли каждый день появляться перед лагерем, чтобы метать дротики и копья. Когда им удавалось застать трех или четырех [крестоносцев] или десять или двенадцать, отдельно от остальных, они убивали их, если же они видели, что к ним приближаются сто или двести человек, они немедленно бежали. Такова их манера ведения войны". Когда ифрикийцы нападали, то в полную силу били в барабаны и трубили в рожки, и прежде всего, как отмечает Примат, они "выкрикивали" по-арабски оскорбления в адрес крестоносцев. В Египте Жуанвиль, напротив, восхищался мамлюкскими бойцами, "прекрасными на вид людьми", хотя у него все еще стоял в ушах "грохот, который они производили своими nacaires [литаврами] и сарацинскими рожками, ужасный для слуха". Французские рыцари были тем более обескуражены таким поведением, что им было запрещено вызывать сарацин на бой или решительно идти на Тунис, который находился всего в нескольких километрах. Ко всему этому следует добавить ветер, "сильный и ужасный, с огромными вихрями песка и пыли в воздухе, который слепил французов, так что они не знали, в какую сторону идти" и лучше было не отходить от лагеря, так как они не смогли бы легко найти дорогу назад. Ветра следовало опасаться тем более, что ифрикийцы имели привычку намеренно поднимать песок и пыль, чтобы помешать рыцарям-крестоносцам и дезориентировать их. Несмотря на свою простоту, эта уловка, к которой французы не привыкли, произвела на них глубокое впечатление. Почти все хроники ссылаются на это, а Жан де Мен, комментируя перевод трактата Вегеция О военном деле, который он сделал около 1284 года, все еще ссылается на этот прием[152].
Самые последние дни июля и первые дни августа прошли в мелких стычках. 4 августа Оливье де Терм, недавно прибывший из Сицилии, отличился тем, что убил четырнадцать тунисцев. В последующие два дня новые стычки обернулись также в пользу крестоносцев —
