Мемуары - Роман Днепровский

 Самое интересное - то, что почему-то у большинства обладателей этих колымаг (а эти велики их владельцы с гордостью именно так и называли - "Колымага", или просто "Колыма"), считалось "западло" возить с собою такую, казалось бы, необходимую в велохозяйстве вещь, как насос. Эти-то насосы и были, как правило, главным предлогом для "наката" или "тарана" несчастного пай-мальчика, который имел неосторожность попасться на глаза ватаге владельцев "колымаг". Вот тогда-то - в зависимости от обстоятельств, на несчастного делался "накат", или его брали на таран.

 Ну, с "тараном", думаю, всё понятно: в ничего не подозревавшего велосипедиста просто врезались на полной скорости, направляя "колымагу" перпендикулярно его велосипеду. А что же такое "накат"? Тоже всё очень просто: если потенциальная жертва ехала по тротуару вблизи стены здания, или по проезжей части возле бордюра, то один-двое нападающих просто прижимали его к бордюру или стене - а третий зачем-то ещё и блокировал сзади (хотя у велосипеда, вроде бы, "задний ход" конструкцией не предусмотрен). Если же жертва находилась "в поле", то есть, прижать её было не к чему, то её вдвоём "зажимали" с двух сторон и спешивали - а третий атакующий, опять же "блокировал отступление". И вот здесь-то и начина-алось: "Слышь, пацан! Колесо спустило - дай насос подкачать!" - насос после этого, сто процентов не возвращался владельцу! - его увозили с собой "на память" и выбрасывали подальше где-нибудь метров через пятьсот.

 Пока один из нападавших подкачивал колёса - ну, или делал вид, что подкачивает - в "игру" вступали другие: "Эй, слышь ты! А чо у тебя в аптечке? Дай-ка, проверю!" - на этом месте жертва, как правило, расставалась и с велоаптечкой. Ключи, зачастую, выбрасывались тут же, на асфальт, и если несчастный был настолько глуп, что начинал их подбирать, его начинали бить - ибо, "...ты - чё?!! Базар ещё не окончен!" Следом за аптечкой наступала очередь карманов: "А ну-ка попрыгай! Чё у тебя звенит! Копейки? Доставай! Все доставай - или обшарить?"

 Как правило, если велик не был снабжён какими-то ещё дополнительными девайсами, вроде фонарика с динамкой или счётчика, то на этом грабёж заканчивался. Могли, конечно, свернуть колпачки, могли выпустить воздух из колёс, или даже вытащить ниппели (которые называли "ниппелЯ") - но могли и ограничиться велоаптечкой, насосом и мелочью из карманов. Если же обнаруживались на велике дополнительные девайсы, то снимали и их; если же, на беду, у велика на передней вилке был счётчик - то, как было сказано выше, хозяина велика валили на землю и били, а несчастному велосипеду выбивали спицы.

 Единственное "табу", которое существовало у этой публики - звонки. Звонки, почему-то, не снимали. Даже осуждали своих же товарищей: "Ну ты и чмо! Звонок у пацана забрал!..." Не знаю уж, почему - но это считалось чем-то, сродни крохоборству.

 ...До самого начала восьмидесятых эта публика ездила на "Уральцах" и так называемых "взросликах" - велосипедах "Урал". Где-то, наверное, года с 1981-го или 1982-го все стали постепенно пересаживаться на новый велосипед "Кама" и его аналог "Пермь". Преимуществом новой модели было отсутствие верхней трубки рамы - однако, сами рамы были достаточно тяжёлыми, а колёса у этих моделей были малого диаметра, хотя и толстые. Это не позволяло им развивать достаточно большую скорость - и, например, на большеколёсном "Салюте", при желании, можно было уйти от ватаги преследователей. К моему счастью, у меня был именно "Салют" - но два или три раза я становился жертвой "тарана" и "наката". Неприятно вспоминать об этом...

 "Вело-моддинг", о котором я рассказал, обошёл меня стороной: мне и тогда всё это казалось безвкусицей - хотя мои дворовые приятели старались вовсю! Единственное, чем я "украсил" своего "Конька-Горбунка" (уж не знаю, почему, но сейчас у меня с моим великом стал прочно ассоциироваться персонаж сказки Петра Ершова), был самодельный клаксон. Этот клаксон я собрал из резиновой груши, служившей для подкачки бензина в дедовом гараже, и воронки от старой газовой плиты - а пикуля была самодельной. Помню, "накатившие" на меня хулиганы так удивились, увидев это чудо-изобретение, что не тронули его.

 Ну, и последнее. Вспомнил сейчас все эти "накаты", "тараны", эти банды вело-хулиганов, выезжавшие толпой человек по пять-семь-десять на свой "промысел" - и вдруг подумал: а ведь весь этот беспредел происходил тогда вовсе не на пустынных улицах - грабили и избивали одни мальчишки других мальчишек в самых оживлённых местах города! И ведь никому никогда не приходило в голову заступиться: подумаешь - мальчишки, сопляки!... у них, наверное, свои какие-то разборки...

 Да, все мы были в те годы мальчишками. И многие из тех, кто в первой половине 80-х занимался по малолетству этим велограбежом, уже на рубеже 80-х - 90-х оказался в "бригадах", превратился в "торпед" - а к середине девяностых уже лёг на городских кладбищах. А вы, господа, спрашиваете: откуда же такой разгул преступности вдруг возник в девяностые?... Да всё оттуда же: из "благословенной эпохи развитого социализма". Возвращайся в СССР, короче...

Сага о Гопниках

"...Адидасовы штаны, взгляд туманный и хмельной -

Дядя гопник, расскажи, почему такой крутой?..."

(российская народная песня про гопников)

 Я не помню, кому из политиков принадлежит фраза о том, что социальные пособия малоимущим - это плата элиты за стабильность и безопасность. В школьные годы я принадлежал если не к "элите", то, уж по крайней мере, к социальным низам уж точно не принадлежал. И, хотя на дворе был социализм, декларировавший "равенство" и "бесклассовое общество", но свою "плату за стабильность и безопасность" исправно вносили и я, и мои друзья-сверстники. Наша жизнь проходила в центре Иркутска, на "Броде" (я чуть ниже объясню, что означает слово "Брод" в контексте) - и за право безбоязненно гулять по центру города мы вынуждены были если уж не дружить, то поддерживать добрососедские отношения с местной урлой. А уж урлы этой в Центре хватало с избытком.

 Про "бесклассовое общество" в Совдепии вы кому-нибудь другому рассказывайте. И про "всеобщее равенство" - тоже. Мы жили в элитной "сталинке" в самом центре города, наши родители занимали разные ответственные посты, наш двор был чист и ухожен - а рядом, на улице имени красного партизана Ивана Грязнова, в ветхих деревянных дома жило разное отребье.

 Отребье размножалось и рожало детей - такое же отребье. Улица Грязнова была от веку грязной - в детстве я искренне полагал, что название это именно потому и дано этой улице, что круглый год на ней стоит непролазная грязь. Время от времени, "грязновские" дети пытались зайти в наш двор - но их оттуда постоянно гнали. Гнали взрослые, ибо "грязновские" были не только грязны, как чертенята, но, зачастую, бывали бриты "под ноль" - верный признак того, что у них регулярно заводились вши. Гнали "грязновских" и мы, малыши: мы интуитивно чувствовали, что эти замарахи для нас - чужаки. И, вооружившись камнями и палками, мы прогоняли их прочь из нашего двора. Как я случайно узнал в те же годы, и развлечения у нас и у "грязновских" были разные: мы гоняли на великах, копошились в песочницах, изображали "самолёт" на качелях - а они, тем временем, шныряли по свалкам, ловили и убивали кошек, дрались между собой... Два мира - два детства. Совецкий союз, 1978 - 1982 год.