Выстрел на окраине - Николай Почивалин

Как поведет себя Юрий Заикин, сказать пока было трудно.

Шел первый этап допроса: Бухалов разрешал задержанному отвечать на вопросы, как тому заблагорассудится, а сам только тщательно все записывал, не реагируя внешне даже тогда, когда Заикин говорил очевидную неправду.

Сейчас, со стороны, допрос походил на спокойную, даже дружескую беседу. Бухалов негромко спрашивал, Заикин быстро, горячо и порою с явной искренностью отвечал, вдруг спохватывался, поправлялся и, передохнув, следил, как его ответы ровными чернильными строчками ложатся на бумагу. И опять: негромкий вопрос, быстрый ответ, легкое шуршание пера.

«Э, да ты не такой уж простачок! — бежали мысли Бухалова. — Говори, говори — ты и так столько напутал, что потом сам ахнешь! Вот опять врешь, я же знаю это! Надо будет к этому вопросу вернуться, снова напомнить... Мальчишка, я же старше тебя, кого ты обманываешь? Разжалобить хочешь? Не выйдет! Мне жаль твою мать, которая вынянчила тебя, а тебя — нет. Совершил преступление — наберись мужества признаться... И тогда я не буду ловить тебя на слове. Это ты меня сделал охотником... Вот опять неправда, опять просчет!.. А лицо еще хорошее, чистое... Кто тебя толкнул на это? Конечно, толкнули! Каково теперь матери?.. А это что-то новое... и опять невпопад.»

«Что он знает? — лихорадочно метались мысли Юрия Заикина. — На чем засыпался?.. Ничего он не знает! Ох, знает, знает! Только что? За душу тянет, вокруг да около. Когда же прямо? Неужели меня отсюда не выпустят? А как же мать?! А может, все-таки, ничего?»

В паузах, когда Заикин что-нибудь вспоминал или, наоборот, пускался в длинные рассуждения, Бухалов внимательно разглядывал его.

Юрий Заикин очень был похож на мать, но унаследованные от нее черты приобрели на лице юноши более завершенное, мужественное выражение. Лучше всего у паренька были глаза — серые, большие, выдававшие по молодости все, что творилось в душе: напряженное раздумье, недолгое облегчение, скрытый страх, откровенную растерянность. Такие глаза, не умеющие лгать, бывают у детей и девушек.

Разглядывая урывками это молодое красивое лицо полумальчика-полумужчины, Бухалов все более убеждался в том, что и тогда, когда Заикин стрелял в окно инженера Шварева, и тогда, когда он убил Александрова, направляла его чья-то другая, более опытная и жестокая рука. Теперь, когда капитан побывал на дому у Заикина, на заводе и достаточно уж послушал его самого, он знал о допрашиваемом гораздо больше, чем тот мог предполагать. Знал, например, Бухалов и то, что, начав работать после окончания ФЗО на заводе, почувствовав некоторую самостоятельность, Юрий Заикин приходил иногда домой подвыпившим, а иной раз и вовсе не являлся, оставаясь ночевать у приятелей. В иных семьях случается так, что с первым полученным заработком с сына, особенно если он остается в доме единственным мужчиной, как это было у Заикиных, снимается и родительская опека. Отсюда, с этих первых выпивок и ночевок у дружков, и началось то скольжение вниз, которое в конечном результате привело симпатичного, неумело выкручивающегося паренька в отделение милиции. И за что — страшно подумать! За самое тяжкое из возможных преступлений: убийство.

В последнее время в кино и литературе, за которой Бухалов следил внимательно, замелькал стандартный образ молодого шалопая из хорошо обеспеченной семьи, скатывающегося до уголовного преступления или предательства. К этим бумажным злодеям капитан относился насмешливо и подолгу сохранял чувство досады на породивших их писателей и сценаристов. Вся эта литературщина шла от незнания описываемой или запечатляемой на киноленту жизни. Встать на путь преступления может молодой человек и из очень обеспеченной, и из очень скромной семьи, но в обоих случаях одинаково — тогда, когда заботу о нем сводят к еде и новым брюкам и забывают о главном — о его душе! Пример Юрия Заикина лишний раз убеждал Бухалова в его выводах.

— Так, ладно. — Капитан дослушал Заикина и снова внимательно посмотрел на него. — Теперь, Юрий, скажи: где ты был ночью в субботу?

— Дома! — слишком быстро для того чтобы подумать и вспомнить, выпалил Заикин. Это был единственный заранее подготовленный ответ.

— Ты не подумал. — Бухалов спокойно покачал головой, мысленно уже подготовив следующие вопросы. — В субботу дома ты не ночевал.

— Ночевал! — все еще полный решимости отпираться, уверил Заикин.

— Нет. Это сказала твоя мать. — Бухалов пристально посмотрел на Заикина. — Она-то, наверно, знает.

Заикин побледнел.

— Вы дома были?!

— Был.

Бухалов не любил, когда к нему во время допроса кто-нибудь входил — это невольно сбивало с мысли, — и сейчас, заслышав, как скрипнула дверь, недовольно оглянулся. Оказывается, это Чугаев.

Майор шепнул Бухалову на ухо несколько слов, незаметно передал маленький сверток, чувствуя на себе обеспокоенный взгляд Заикина. «Бритоголовый сказал что-то насчет меня!» — тревожно решил Заикин, еще не успевший прийти в себя после первого прямого вопроса капитана.

Он не ошибся.

В двенадцать часов дня, заканчивая свою смену, токарь Алексей Завьялов окликнул проходившего мимо начальника цеха.

— Пал Палыч, куда вы Юрку Заикина послали?

— Куда надо, туда и послал, — невразумительно буркнул старик. — А тебе-то что?

— Часы он мне свои оставил. Куда их?

— Какие часы? — остановился тот.

— Какие, обыкновенные. — Завьялов вынул из кармана квадратные дамские часики. — Вот.

Пал Палыч проявил вдруг к часам непонятный интерес и уж вовсе неожиданно для токаря опустил их в карман своего парусинового пиджака.

— Пускай у меня будут. — Видя, что парень нерешительно мнется, он сердито хмыкнул: — Ты что же, не веришь мне, что ли?

— Да мне что, — равнодушно отмахнулся токарь. — Сами тогда и отдадите.

Запыхавшийся начальник цеха вбежал в свою застекленную конторку и поднял телефонную трубку.

Спустя полчаса изящные квадратные часики на металлической браслетке лежали у Чугаева на столе. Афанасьева, вызванная для опознания задержанного Заикина, узнала свои часы еще издали, едва только вошла в кабинет майора...

Получив веское вещественное доказательство, капитан Бухалов обменялся с присевшим в стороне Чугаевым быстрым взглядом — майор еле заметно кивнул — и на ходу перестроил план допроса.

— Вот что, Юра, — чуть помедлив, сказал Бухалов, — нам известно, что ты совершил очень тяжелое преступление. — Капитан видел, что лицо юноши снова покрывается бледностью, и негромко, отчетливо продолжал: — Я не буду тебя обманывать: за такое преступление ждет и очень тяжелое наказание. Единственно, чем ты можешь облегчить свою участь, — рассказать только правду...

Потрясенный Заикин молчал: в душе у него происходила мучительная борьба. Бухалов, ускоряя эту борьбу, тихонько постучал худыми пальцами по листам опроса.

— То, что ты здесь говорил, — все выдумки, я легко это докажу тебе.

И видя, что Заикин все еще колеблется, вынул из ящика бумажный сверток.

— Вот смотри. — Делая вид, что он не заметил, как Заикин вздрогнул и потянулся к столу, капитан развернул сверток, положил на стол квадратные часы с металлической браслеткой. — Видишь? Женщина, которую вы ограбили, узнала их. Хочешь, мы ее сейчас позовем?

— Не надо! — глухо крикнул Заикин, роняя голову на стол.

Закрывшись руками, он делал какие-то судорожные глотательные движения, в горле у него булькало. Некоторое время в маленькой комнате, куда не доходил ни один посторонний звук, слышались только это бульканье и жужжание одинокой мухи.

— Я не хотел его убивать! — подняв голову, с отчаяньем выкрикнул Заикин. — Не хотел! Понимаете — не хотел!

Глаза у него были красными, но сухими.

— Где оружие?

— Это не мой пистолет! Я отдал его!

— Кому?

Заикин задрожал и, бледнея, в страхе посмотрел на Бухалова.

— Он убьет меня!

— Ну, этого можешь не бояться, — пообещал Бухалов. — Итак — кто он?

Обуреваемый сомнениями и страхом, Заикин не сказал, а выдохнул:

— Заремба...

Бухалов и Чугаев быстро переглянулись — незнакомая фамилия ничего не говорила им.

— Где он работает?

— На электростанции.

— Живет где?

— На Фрунзе, недалеко от моста...

— Номер дома?

— Пятнадцать...

Свалив с себя основную тяжесть, Заикин отвечал теперь прямо, не раздумывая, словно даже поторапливая Бухалова. Капитан хорошо знал и этот психологический нюанс, спешил воспользоваться настроением допрашиваемого: вслед за тем неизбежно наступает реакция, и тогда утомительно приходится вытягивать из впавшего в оцепенение человека слово за словом, а то и просто откладывать допрос.

— Кто еще был с вами?

— Трое. Я знаю только, как их звать, а по фамилии не знаю. Дружки его. И где живут, не знаю... У Зарембы сходились.

— Заремба — старший?

— Старший...

Бухалов и Чугаев снова обменялись взглядом; майор вышел.