Планета битв - Сергей Волков

Борчик поморщился, когда, точно наяву, перед ним возникла ночная степь, поросшая кустарником, мятущееся на ветру пламя костерка и угрюмые лица закованных в чешуйчатую броню безопасников, еще вчера бывших его верной гвардией, готовой растоптать любого. Теперь, напуганные, ощутившие, в какой тупик он их завел, насосавшиеся от страха жуткого сивушного пойла, прихваченного с собой, они хотели его крови. Они кричали и размахивали звенчами. Они были уверены – когда голова Иеремии Борчика падет к ногам коменданта, их простят.

И тогда он начал говорить. Слово осталось единственным оружием, которое он мог применить, не опасаясь немедленного ответного удара. И немаловажный момент – этим оружием он владел куда лучше своих противников. Возможно, он был самым умелым бойцом риторического фронта на всей планете.

Иеремия говорил час. Или два. А может быть, его речь заняла и пять часов. Установить это точно сейчас уже не представлялось возможным. Он говорил о свободе и о том, что человек может жить и без свободы. Потом он говорил о воле и о том, чем воля отличается от свободы. Потом – о том, что без воли человек жить не может. Затем произнес длиннейший пассаж о силе и месте сильного в истории человечества. Все сказанное Борчик сопровождал примерами из прошлого и настоящего, а когда на ум не приходило ничего подходящего, попросту придумывал какую-нибудь притчу или персонажа, которым и затыкал логическую дыру в своем монологе.

Он несся по ухабистой дороге выдуманного, высосанного из пальца дискурса, как тяжелый рудовоз с пошедшим вразнос реактором. Любая кочка, любой поворот мог оказаться последним – безопасники окружили Борчика со всех сторон, и не было никакой возможности ни бежать, ни заставить этих людей отложить смертоносную бронзу.

Когда он дошел до того, что миром всегда правили сила и воля, слушавшие его люди начали перешептываться; когда напомнил им о священном знамени анархии, которое осеняет своим черным крылом всю человеческую историю, кто-то одобрительно поддакнул. Когда Иеремия начал свой спич, он хотел лишь одного – максимально отодвинуть развязку, выгадать у безносой несколько минут, в крайнем случае часов. Теперь же ему вдруг пришло на ум, что чрезвычайные обстоятельства, в которых он оказался, выступили в роли боевого стимулятора, подстегнув разум и память.

Он хорошо запомнил, чем закончилась его речь. Расправив плечи, воздев руки, он выкрикивал прямо в лица своих несостоявшихся палачей:

– Всякая власть есть принуждение, есть лишение человека самого ценного, того, что дарует ему рождение – воли. Только истребив власть, только помножив ее на ноль, мы получим справедливое общество, в котором все будут вольны и волен будет каждый. Но чтобы сделать это, нам нужна сила. Только сила может победить власть, ибо власть будет бешено сопротивляться, будет грызть нам глотки, вспарывать животы и выкалывать глаза, пытаясь уцелеть. Но мы – сила!

– Сила! – глухо откликнулись люди у костра.

– Человек рождается вольным! Вольным он живет, вольным умирает! Мы вырвались из-под гнета власти, так будем же вольными и дадим волю другим. Помножим на ноль всякую власть!

– Помножим! – взревели безопасники.

– Сила и воля! – заорал Борчик, потрясая пылающей веткой, выхваченной из костра.

– Сила и воля!! – грянули пять десятков глоток, грянули так, что ночь испуганно сжалась. – Сила и воля!!! Помножим на ноль!!!

– Отныне все мы – братья, и братство наше должно быть скреплено самой сакральной жидкостью из всех существующих во Вселенной – кровью!

– Кровью!!

Они еще много кричали, размахивая клинками, они пили и пели, а поутру выступили в священный поход против всякой власти, и это было началом начал той степной войны, что вот уже почти полгода сотрясает Великую равнину.

Та деревня, крохотный починок в шесть дворов, попался им на пути случайно. Здесь жили сирийцы, переселившиеся с Лимеса год с лишним назад. Они испугались, увидев вооруженных людей. Черноволосые женщины начали кричать, мужчины в страхе взялись за вилы и косы. Борчик хотел привлечь жителей деревни на свою сторону, но получилось иначе. У него после ужасной ночи болела дико голова и подкашивались от усталости ноги. В какой-то момент он утратил контроль над собой, а женщины вопили так истошно, а Эос палила так безжалостно, а мужчины смотрели так сурово, что он сам не заметил, как звенч оказался у него в руке. Взмах – и обезглавленное тело упало в пыль. Еще взмах – и рядом рухнул разрубленный напополам ребенок. Это двойное убийство послужило как бы сигналом – началась резня. Борчик метался между опьяненных «сакральной жидкостью» бывших безопасников, потрясая звенчем, и кровь с клинка летела на его лицо. Когда все было кончено, они сожгли деревню, и он, отныне уже не Иеремия Борчик, а Бигбрасса, провозгласил вольное братство вольных людей Медеи.

Ноль, на который нужно было помножить всякую власть, накололи на грудь каждому члену братства. По воле случая татуировщик, из бывших заключенных, выполнявший первый рисунок, бездумно, красивости ради, изобразил ноль в виде кусающей свой хвост змеи. Борчику идея понравилась. Так родилась эмблема братства, о котором вскоре узнала вся планета, от Лимеса до Фербиса, от океана до Горной республики.

Они больше не убивали без нужды. Впрочем, поначалу все же убивали, вешали на оглоблях и колодезных журавлях представителей этой новой администрации планеты – мэров и префектов Временного правительства. Потом стало ясно, что свои люди нужны и там. Деревни и поселки снейкеры, как их прозвали колонисты, облагали «вольной» – налогом на право жить и работать. Твердого тарифа не было. В качестве «вольной» Бигбрасса брал и скот, и товары, и продукты. Иногда заставлял поселян откупиться молоденькой девушкой или крепкими парнями, которые пополняли ряды братства. Поначалу людей у Борчика было не много, но потом словно прорвало плотину, и теперь Бигбрасса мог вывести в степь шесть полных сотен всадников.

Разгульная жизнь продолжалась месяца два, а потом из степи пришел черный от зноя человек с вытатуированным на голом черепе пауком. За ним, как собака, плелся мальчик с безумными глазами, говоривший жуткие вещи о воплощенном аде на земле.

Борчик сразу узнал человека с пауком – это был Ван Варенберг, Каракурт, тот, чьим именем пугали детей не только на Медее. Чудом выживший в какой-то заварухе, произошедшей в горах, Ван Варенберг потерял всех своих людей и был одержим желанием отомстить. Они быстро поняли друг друга – Бигбрасса снейкеров и Каракурт. С приходом голландца началась другая жизнь. Степная вольница постепенно сошла на нет, уступив место жесткой и планомерной герилье. Ван Варенберг оказался гением партизанской войны. «Нужна идеологическая диверсия», – сказал он, едва только огляделся и вошел в курс дел снейкеров. Полоумного мальчишку, которого Каракурт беззастенчиво использовал для удовлетворения собственных интимных надобностей, в сопровождении пятерых надежных братьев отправили в Горную республику. Голландец лично проинструктировал их, как поить будущего пророка новой религии дурманящим отваром, который вызывал у того настоящие приступы красноречия, во время которых он нес такой апокалиптический бред, что даже у циничного Борчика волосы шевелились на голове от ужаса.