Московит-2 - Борис Давыдов

«На роже блины можно жарить без смальца! – прокомментировал неугомонный внутренний голос. – Начальство довольно, проси чего хочешь, не откажет. Хоть орден, хоть поместье с парой сотен душ…»

Я опять приказал ему заткнуться и не отвлекать от дела.

– Потрясающе! Езус-Мария, это просто чудо какое-то! – возбужденно воскликнул Вишневецкий, спрыгнув со ступеньки-подставки на землю. – Ни малейшей тряски! Если бы мне кто-то сказал, что подобное возможно, я просто рассмеялся бы выдумщику в лицо. На Бога, как пану это удалось?

Я, почтительно склонив голову, заверил, что мне очень приятна его похвала. После чего попросил нагнуться и осмотреть «новшество», объяснив его суть. Иеремия с горящими глазами осматривал рессоры, время от времени одобрительно комментируя мой доклад. Судя по виду князя, он готов был даже встать на четвереньки, чтобы улучшить обзор, но не позволила шляхетская гордость.

– Чудесно! Я очень доволен, – заявил он, выпрямившись. – Ничуть не сомневался, что пан Анджей сдержит обещания, но так приятно увидеть это собственными глазами! А уж как будет довольна ясновельможная княгиня… Гей, слуги! Передать княгине мою просьбу явиться сюда, да поскорее!

«О черт… Вот это совсем лишнее…»

– Ясновельможный князь позволит мне отлучиться? – заторопился я. – Господь свидетель, дел столько, что минуты свободной нет…

– Ни в коем случае! Я хочу, чтобы вы непременно присутствовали и услышали похвалу княгини. В конце концов, небольшая задержка не столь уж страшна. Да и нельзя же все время истязать себя работой, нужен и отдых!

«Задержка-то не страшна… А вот любовная дурь ее сиятельства – даже очень!»

Гризельда не заставила себя долго ждать. Неудивительно: все люди, окружавшие князя, давно привыкли, что его просьба – это приказ, отданный в вежливой форме.

– О, как я рада видеть пана первого советника! – ее лицо расплылось в искренней, не показной улыбке. – Увы, он посещает наш дом столь редко, что я уж начала опасаться, не обидела ли пана, сама того не заметив, упаси Матка Бозка!

– Также безмерно рад видеть ясновельможную княгиню. – Я почтительно склонил голову, стараясь не встречаться с ней взглядом. – И, разумеется, ни о каких обидах не может быть и речи! Прошу простить, но время сейчас суровое, а служба его княжьей мосьци поглощает все силы.

«Да, вот так хорошо! Чтобы и понятно было: дескать, не до тебя сейчас, и вместе с тем не оскорбительно. «Все муки ада – ничто по сравнению с местью отвергнутой женщины». Не помню, кто так сказал, но в самую точку!»

– Пан Анджей и впрямь старается без устали, – подхватил Иеремия. – И вот первый результат его усилий! Прошу мою крулевну сесть в карету, проехать вокруг дома.

Я торопливо распахнул дверцу, снова склонив голову. Со стороны – обычный галантный жест. А глаза-то смотрят на землю! Меньше шансов, что Гризельда начнет подавать призывные сигналы…

«Крулевна», не споря, заняла место в кузове. Снова щелкнул бич, лошади рванулись вперед, описали круг. Результат эксперимента явно пришелся княгине по вкусу, и она отреагировала еще эмоциональнее мужа:

– Восхитительно! Чудесно! Ах, пане, неужели это специально для меня? Я же так страдаю от тряски, потом долго не могу прийти в себя, все из рук валится… А теперь все будет в порядке! Пан так любезен! У меня просто нет слов! Но как же, как это удалось сделать? Я сгораю от любопытства!

«О, черт! И вот что теперь ответить?! Скажу, что для нее – князь может рассердиться… Не скажу – обидится она. Не было печали!»

– Все, что я делаю, идет на пользу пресветлому князю, – осторожно начал отвечать я, подбирая слова. – И, разумеется, его даме сердца! Очень рад, что ясновельможная княгиня одобрила и оценила это удобство. А в чем заключается его секрет, полагаю, лучше меня расскажет его княжья мосць, которому я дал подробные объяснения. Меня же призывают неотложные дела, поэтому еще раз прошу ясновельможного князя разрешить мне удалиться. Военное время… – Я сокрушенно развел руками.

– Жаль! – искренне огорчился Иеремия. – Я бы хотел, чтобы пан разделил с нами трапезу. Но не смею настаивать, поскольку хорошо знаю, сколько важнейших и неотложных дел у пана Анджея. Буду с нетерпением ждать других чудесных новинок! А эту карету я отныне отдаю в полное владение моей крулевне, – он с любовью посмотрел на супругу. – Воину тряска не страшна, а вот прекрасных дам от нее нужно оберегать!

Глава 32

– Право, панове, это уже чересчур! – голос человека с умным проницательным лицом и длинными, аккуратно закрученными усами прозвучал недовольно, но с какой-то безнадежной усталостью. Словно он сам в глубине души сознавал всю тщетность проявлений своего недовольства. – Я, разумеется, тоже далек от совершенства, поэтому ни от кого не требую обходиться самым малым, подобно прославленному Диогену, или вести праведную жизнь, уподобившись святым великомученикам. Homo ex natura est imperfectum![29] Святых в нашем грешном мире можно по пальцам сосчитать, посему я на многое готов смотреть сквозь те же пальцы. Но, як бога кохам, нельзя же понимать выражение et ego enim ferre me[30] настолько буквально! Чем дольше я смотрю на наш лагерь, а особенно на царящие в нем порядки, тем сильнее мои сомнения: понимают ли наши люди, что прибыли на войну, а отнюдь не in a beatus ferias?[31] Повсюду возы и кареты, сервизы и перины, вино – рекой, игра в карты – с утра до вечера, а уж что касается плотского греха… Прости, Матка Бозка! – Он набожно перекрестился.

Сидевший напротив дородный мужчина, облаченный в столь пышные и дорогие одежды, что любой щеголь завистливо вздохнул бы, усмехнулся, скривив полные чувственные губы:

– Высокая образованность пана ведома всей Речи Посполитой, но ради ран Христовых, нельзя ли хоть здесь обойтись без вездесущей латыни?! В конце концов, как правильно заметил пан, мы на войне, а не на ученом диспуте!

– Со всем уважением к пану Заславскому, осмелюсь указать, что латынь – праматерь всех знаний! – вспыхнул Николай Остророг, один из трех региментариев. – Она подобна фундаменту, на коем стоит всякое строение! А ведь любому известно, что bonum fundamentum – bonum et domi…[32]

– На бога, пане, перестаньте! – Владислав-Доминик Заславский-Острожский, махнув пухлой рукой, уселся в кресле удобнее, отчего его необъятное тело заколыхалось, будто густое желе. – Ну, надоело же! Сколько можно?!

– А я не могу понять, чем недоволен ясновельможный пан подчаший[33], – торопливо произнес, обращаясь к Остророгу, чтобы подавить в зародыше начинающуюся ссору, Александр Конецпольский, самый молодой региментарий из этой троицы. – Конечно, если бы нам противостоял опасный и умелый враг, то требовались бы и суровая дисциплина, и всяческие разумные ограничения. Тогда пан был бы совершенно прав! Но кто против нас? Зрадники, быдло! Ну, может, еще пара-другая тысяча татар. Неужто нам бояться этого жалкого сброда?

– Я вижу, что пан великий коронный хорунжий, подобно многим нашим людям, тоже решил, что может разогнать взбунтовавшееся быдло одними лишь канчуками! – нахмурился Остророг. – А между тем недооценка противника, каким бы он ни был, очень опасна! На бога, вспомните, чем закончилась битва при Каннах!

– Пан говорит так торжественно, словно сам в ней участвовал! – ехидно скривился Заславский. – Вот только на чьей стороне?

– Если это шутка, то чрезвычайно неудачная! – побагровевший Остророг начал нервно пощипывать кончик уса, что было признаком сильнейшего раздражения. – Ну а если пан великий коронный конюший в самом деле не знает, когда и меж кем произошла сия битва… Тут мне останется только развести руками и воскликнуть: satur venter non studet libenter![34] Увы, святая правда!

Конецпольский, не сдержавшись, прыснул в ладони.

Теперь уже начал багроветь Заславский.

– Сатур вентер… это же «набитая утроба», так?!

– Точнее, брюхо, – с ядовитой вежливостью ответил Остророг. – Также вместо определения «набитое» можно использовать «сытое», «объевшееся», «обожравшееся», если совсем уж по-простонародному, проше пана…

– Что пан подчаший себе позволяет?! – взревел Заславский, ударив кулаком по столу. Жалобно задребезжала посуда. – Я не только великий коронный конюший, но и староста луцкий, воевода сандомирский! Богатство и слава рода нашего… – от злости у князя перехватило дыхание.

– На бога, не надо так волноваться! – с притворным беспокойством вплеснул руками Остророг. – При дородности его мосьци это может закончиться апоплексическим ударом, упаси Матка Бозка и нас, и всю Речь Посполитую от такого несчастья!

– Оставьте мою дородность в покое!!!

– Панове, панове… – торопливо забормотал Конецпольский. – Держите себя в руках! На нас уже не только шляхтичи, но и слуги с жолнерами оборачиваются… Ох, надо было устроить совет в шатре!