Пока мой труд не завершен - Томас Лиготти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, он был прав. И я не стал бы лгать ему. Какой в том смысл?
– Да, ты, похоже, прав, Ричард. Мой случай не был несчастным. Но жертв мне было отпущено только семеро…
– И ты уже убил семерых. Твой план не включал Титча, верно? Титч слишком мелкая сошка. Но смотри-ка, он отлично сыграл роль Джокера, в последний момент втиснутого мной в колоду. Теперь, если ты потратишь на меня последний луч света, который у тебя остался, ты никогда не доберешься туда, куда намереваешься попасть. Бедолага, тебе нужно сделать ужасный выбор. Уверен, ты бы очень хотел запустить руки в мрак моего нутра, предварительно всего меня располосовав. Я – главный злодей твоей истории, и мы оба это знаем. Я весь внутри полон отборной черной дряни. Но что мы можем с этим поделать? Мы просто картинки, нарисованные во тьме. Иди и спаси себя, Фрэнк, если спасение все еще что-то значит для тебя. Сказать по правде, я сыт всем этим по горло. Так что ты волен так поступить, как тебе вздумается.
Я подозревал, что эта речь Ричарда – лишь часть пьесы, поставленной, чтобы спасти свою шкуру. Я уверился в этом, когда он спросил меня:
– Кстати, куда делся тот документ с твоей идеей, твоим спецпроектом? Спрашиваю из чистого любопытства. Я, конечно, не ожидаю увидеть его когда-либо.
Положение, в котором я находился, бесило. Мне пришлось простить самую худшую из свиней. Я потерпел крах, а Ричард выскользнул сухим из черной воды.
– Послушай меня, большой босс. Следи за электронной почтой. Я пришлю тебе что-нибудь в ближайшее время. – Сказав это и убрав нож обратно в карман, я начал ползти по лей-линиям сквозь мрак. Эти стервы теперь могли привести меня только в одно место – в одну-единственную маленькую комнату.
5
Вот она, «кривая кровавая мумия», прямо передо мной.
Монитор контроля жизненных функций пока включен, демонстрирует беспокойные всплески мозговой активности, светится сверхъестественным светом. Только благодаря ему я и смог «мумию» разглядеть. Конечности замотанного в бинты человека были, похоже, до некоторой степени ампутированы. Трубки вились из забинтованной культи, которая когда-то была рукой, а также из повязки, указывающей на наличие головы. По катетеру, идущему из-под простыни, мерзкая жижа капала в пластиковый пакет, висевший рядом с кроватью.
На одной стене приемной, в конце тихого коридора, молодые медсестры повесили пробковую доску с приколотыми к ней газетными вырезками, касающимися пациента: тут и первый отчет о несчастном случае (в комплекте с рентгеновским исследованием), и вся подноготная судебного дознания водителя автобуса, и новость о том, что пострадавший все еще жив, несмотря на тяжелейшие травмы, полученные в аварии. Довершала это собрание горестей статья, взывающая ко всем, кто может предоставить полезную информацию для опознания неизвестного мужчины в коматозном состоянии. На некотором расстоянии от тела незнакомца была обнаружена пара поврежденных очков в стальной оправе, – возможно, его собственных, но линзы разбились, и диоптрии никто не смог установить. Да даже если и установили бы – что это знание могло дать?
Ты прав, Ричард. Это вовсе не совпадение. Едва взглянув на этот остаток человека, я наконец-то вспомнил, что со мной произошло.
Спеша обратно в магазин канцелярских товаров, чтобы забрать оставленные пачки бумаги, я был сосредоточен на Финальном Манифесте, который в конечном итоге должен был очернить эти пустые страницы при посредничестве моего домашнего принтера. Но до чего банальный, неубедительный и бессильный посыл вырисовывался в моих мыслях! Тема – избита, слова – вульгарны: «Они меня унизили», «Я купил ружье», «Я убил их всех». Тут какие подробности ни добавь, как красочно ни распиши, – все одно: тускло, серо, плохо. И я остро понимал это, подбегая к магазину канцтоваров перед закрытием. А еще я знал, что даже когда вернусь домой, мне не придет в голову иных, веских и разумных, слов. Секунду спустя меня уже тошнило при мысли о том, что я буду сидеть за компьютером, потеть и придумывать мучительные вариации на тему того, как подать себя не просто обиженным ничтожеством, а возвышенным мстителем. В словах «Они меня унизили», «Я купил ружье», «Я убил всех» не прочитывалось ничего, кроме самоуничижения, самонасмешки, самооговора. Любой, кто такое прочтет, подумает: «Каким бесполезным дерьмом был тот псих. И как же жалко этих семерых». Для меня не было бы спасения в том, чтобы сделать такое заявление, совершить такой поступок.
Но потом я увидел свое спасение, мчащееся по улице в виде автобуса, катящего в пригород. Я ускорил шаг. Я мчался навстречу единственному избавлению, которое, как я знал, было мне доступно. И я идеально рассчитал время.
Убивая себя, я чувствовал, что заодно убиваю и всех остальных, каждого плохого человека на этой земле. На мой взгляд, в тот момент с всяким свинством в этом кукольном спектакле с названием «жизнь» было покончено – когда автобус столкнулся со мной. Почти каждое самоубийство – это, в конце концов, предотвращенное убийство, или даже целая серия предотвращенных убийств. Ярость моя никогда не была так сильна, как в моменты, предшествовавшие встрече с приближающимся автобусом. Я собирался подписать свою декларацию, но не словами, а насильственным действием, которое могло и впрямь привлечь чье-то внимание, пусть даже всего на пару дней. Текст декларации был приблизительно следующий: «Всем заинтересованным – я, нижеподписавшийся, отказываюсь существовать как свинья в мире свиней, который был построен свиньями и принадлежит только свиньям. Нижеподписавшаяся свинья напичкана свиными амбициями, свиными проектами и, прежде всего, свиными страхами и навязчивыми идеями. Поэтому я отказываюсь от своей доли этого наследства в пользу моих наследников в свином королевстве».
Казалось бы, на этом всему конец. Я никогда не подозревал, что меня используют в дальнейшем. Не подозревал, что существует более грандиозный – не сказать, «высший», – порядок вещей. Ни на мгновение не допускал я мысли, что мной продолжат помыкать, вовлекут в заговор… что я стану инструментом еще больших манипуляций и конспираций, все это время оставаясь в неведении относительно того, что происходило на самом деле. А ведь именно правда о порядке вещей, как ни крути, должна была стать истинной темой моего прощального манифеста – я и сейчас пытаюсь отчаянно донести ее до кого бы то ни было, понимая, что от
