Хаос и Амбер - Роджер Желязны

Эйбер был рядом со мной, и от него ко мне перетекали сила и уверенность. Нам обоим были нужны планы на будущее… мы должны были узнать, что случилось с отцом. Почему-то мне казалось, что, если у меня появится цель, ради которой я стану трудиться, я перестану чувствовать себя таким беспомощным.

Мы поговорили о попытке связаться с отцом и Тэйном через Карты. После того, как мы перекусили холодным мясным пирогом и запили его элем, я снова обратился к Эйберу с этим предложением.

— С отцом связываться я не стану, — наотрез отказался он. — Я тебе любые Карты принесу, какие хочешь, но больше ничего, уволь. Научен, как говорится, горьким опытом.

— Ладно, — сказал я. — Я вовсе не против приняться за работу. Принеси мне Карты отца и Тэйна. Может, что и получится.

— Давай переберемся в библиотеку, — предложил Эйбер и обвел столовую недвусмысленным взглядом. Никого из слуг поблизости видно не было, но они запросто могли в любой момент войти. — Там поспокойнее.

— Отлично. Я знаю, где это. Буду ждать тебя там.

Эйбер несколько озадаченно глянул на меня, но не спросил, откуда мне известно, где библиотека. Он отодвинул стул от стола и поспешно вышел.

Я допил эль и, выйдя из столовой, зашагал по главному коридору. Слуги зажгли больше ламп, чем обычно, и из-за этого в доме не казалось так мрачно. Вскоре я добрался до библиотеки. Здесь, посреди тысяч древних свитков и древних фолиантов в кожаных переплетах, как мне казалось, было самое место для моих первых опытов в области магии.

Эйбер вернулся минут пятнадцать спустя. Он успел вымыться и переодеться и принес не только те две Карты, о которых я его попросил, а целую колоду, в которой было штук тридцать карт.

— Зачем так много? — спросил я.

— На тот случай, если тебе захочется потолковать еще с кем-нибудь. — Эйбер положил Карты рубашкой вверх. — Это — фамильная колода. Тут не места нарисованы, а только портреты.

Я взял верхнюю карту. Эти Карты были примерно такого же размера и формы, как те карты Таро, которыми пользуются гадалки в Илериуме. На ощупь карта была холодная, будто старинная слоновая кость. На рубашке был изображен вставший на дыбы золотой лев.

— Узнаю твое творение, — сказал я Эйберу. — Это ты рисовал.

— Много лет назад. Переверни.

Я последовал его совету и обнаружил перед собой портрет темноволосого мужчины лет двадцати двух, с тонкими усиками и пронзительными глазами — в точности, как у нашего отца. На лице его красовалась насмешливая полуулыбка. Вся одежда на мужчине была темно-красная — туфли, лосины, рубаха с широкими бархатными рукавами. Он стоял, небрежно опираясь на длинный деревянный посох. Вдоль его левой щеки тянулся белесый дуэльный шрам.

— Судя по шраму, это, видимо, Тэйн, — заключил я.

— Правильно.

— Теперь он уже так не выглядит.

— Если до него можно докричаться, все получится. Начни с него.

Я хмыкнул.

— Только не думай, что сможешь заморочить мне голову. Ты нарочно не хочешь начинать с отца.

— Проклятье, так и есть.

Я поднял Карту и более внимательно рассмотрел Тэйна. Раньше я несколько раз пользовался Картами. Я просто брал Карту и старательно сосредоточивался на пейзаже или человеке, изображенном на ней. Как правило, этого хватало для того, чтобы этот человек или пейзаж ожили. Сначала возникало чувство контакта и движения, затем фигура становилась объемной и живой, и потом можно было и поговорить.

Но на этот раз я смотрел и смотрел на карту, но от нее не исходило никаких ощущений. С таким же успехом я мог бы глазеть на чистый лист бумаги.

— Ну? — в конце концов не выдержал Эйбер.

— Ничего, — ответил я. — Его нет.

Эйбер кивнул.

— Так бывает. Он либо мертв, либо без сознания, либо находится в таком месте, где Карты не работают.

Естественно, мы не могли понять, с чем именно столкнулись в данном случае.

— Следующая Карта — отцовская, — сообщил мне Эйбер. — Если у тебя еще не пропало желание попытаться вызвать его.

— Не пропало. Чем я рискую? Что самое ужасное из того, что может со мной случиться?

— Чума, проказа, смерть… — Эйбер пожал плечами. — Папочка отличается большой изобретательностью.

— Я тоже.

— Да, но ты не обещал меня придушить, если я снова попытаюсь вызвать тебя через Карту.

— Пока не обещал, — я покачал головой, не выдержал и расхохотался — такую кислую мину скорчил Эйбер. — Но я подумываю над этим, когда ты вваливаешься ко мне в спальню без приглашения.

— Ладно, ладно. Вызывай его.

Я взял из колоды следующую Карту и перевернул ее. На ней действительно был изображен наш отец, но при этом одет он был препотешно — в костюм шута. Да-да, в самый натуральный костюм шута, с бубенчиками на остроносых туфлях с загнутыми носами. На его лице застыла дурацкая ухмылка.

— Если ты его таким изображаешь, я не удивляюсь, почему он так злится на тебя.

Эйбер фыркнул.

— Ты же должен понимать: главное, кто изображен, а не как он одет. Этот портрет я нарисовал тогда, когда отец меня взбесил до чертиков.

— Оно и видно.

— Ну… Тогда он такого заслуживал. Он никогда не был справедлив ко мне.

— Ты слишком часто на это жалуешься.

Он вздохнул.

— Тебе этого не понять.

Я вздернул брови, но Эйбер не стал распространяться. Может быть, он стыдился тех обстоятельств, которые стали причиной вспышки мелкой злобы. Их отношения с отцом были не гладкими… но разве через такое, до той или иной степени, прошли не все сыновья? Может быть, мне, в каком-то смысле, повезло, что я вырос, считая себя сиротой.

— Ну, давай, вызывай его.

— В свое время, — ответил я. — Сначала я тебе кое-что посоветую. Не показывай ему эту Карту.

— Ой, он ее уже видел. И сказал, что она забавная.

Я только головой покачал. Порой мне казалось, что я никогда не сумею понять моих новообретенных родичей. Если бы кто-то изобразил меня в таком вот виде… Да я бы велел, чтобы мне принесли его голову на серебряном блюде! Впрочем, теперь это не имело значения. Были дела поважнее.

Я вдохнул поглубже, выдохнул, поднял Карту отца и вгляделся в зоркие, пристальные голубые глаза шута. Почти сразу же я ощутил наплыв потока сознания. Изображение едва заметно дрогнуло, но прямого контакта не произошло. Я вгляделся в Карту сильнее и пожелал, чтобы между мной и отцом установился контакт. Я знал, что он жив.

Наконец я расслышал далекий, почти жалобный голос:

— Не сейчас, мальчик мой.

— Но… — возразил я. Мне казалось, что ради своего же блага ему лучше было бы узнать о том, что случилось.

— Не сейчас!