Последний часовой - Ольга Елисеева

– Шурочка, что стряслось-то?

– Чернышев – гнида.

Лизавета Андревна с размаху опустилась на диван и затряслась от смеха. Под домашним капотом складки ее живота уютно вздрагивали, а полные розовые губы, казалось, вот-вот лопнут, распираемые весельем.

– Это новость!

Отсмеявшись, она снова предала лицу серьезное выражение.

– Говорят, ты покрываешь злодеев. Заговорщиков и цареубийц.

– О, конечно, я враг отечества! – У Александра Христофоровича зла не хватало. – А этот… нарочно топит людей.

– Извергов.

– Мальчишек.

В неплотно прикрытую дверь заглянул камердинер с кувшином теплой воды и тазом для умывания. Но у господ, сидевших рядом, были уж больно вытянутые лица. И слуга не решился войти.

– Послушай, матушка, не лезла б ты не в свое дело, – попросил генерал. – И так тошно.

Лизавета Андревна поджала губы.

– Я выходила замуж за начальника штаба гвардейского корпуса, – с расстановкой произнесла она. – Когда тебя услали куда Макар телят не гонял, я взяла детей и поехала с тобой. Без ропота…

Послушайте ее, люди! Она не роптала! Почему женщины не помнят собственного нытья?

– Мне казалось, одного случая достаточно, – гнула свое госпожа Бенкендорф. – Неужели ты ничему не научился?

– Держать язык в заднице?! – вспылил муж. – Не всегда помогает!

– Выражайся пристойно. – Лизавета Андревна застыла, как ледяная глыба. – Тебя вернули в столицу. И то, что ты сейчас пытаешься погубить карьеру новыми глупостями, непростительно для семейного человека.

Такого оборота Александр Христофорович не ожидал.

– Договаривай.

– Посмотри вокруг, – потребовала жена. – Тебе нравится это убожество?

Бенкендорф должен был признать, что квартира не из лучших. Шесть комнат, потолок в разводах, дрянные печи и на лестнице несет кошками. Но ведь он не князь, не граф, его средства не позволяют…

– У нас дочери. Какое приданое ты им дашь?

Генерал молчал, насупившись. А что говорить? Родовое имение Фалль, 600 душ, предстоит делить на четверых – кроме него, наследники еще брат и сестры.

– Новый государь питает к тебе дружбу, – продолжала Лизавета Андревна. – Полагается на тебя. Если ты получишь высокий пост, мы поправим жизнь. А ты ссоришься с человеком, который может очернить тебя в глазах царя.

Если бы Александр Христофорович не говорил себе того же самого слово в слово, рассуждения жены не обидели бы его до такой степени.

– Ты мне предлагаешь детей вешать?

– Каких детей? – не поняла Лизавета Андревна.

Муж посмотрел ей в лицо, и она, не выдержав взгляда, отвела глаза.

– Больше половины – мальчишки, едва за двадцать, – произнес он. – Я бы их выдрал. И отпустил.

Дама побледнела. Казалось, слова супруга подтвердили ее худшие подозрения.

– Но ведь не все – дети? – осторожно осведомилась она. – Вот твой друг князь Сергей…

– Да что вы привязались к Бюхне? – сорвался генерал. – Он как раз хуже ребенка!

Лизавета Андревна взяла мужа за руку.

– Поклянись здоровьем дочек не ссориться больше с Чернышевым, – попросила она.

Александр Христофорович побожился, заранее зная, что не сможет сдержать слово. Как не сдержал еще ни одного данного ей обещания. Не пить. Не гулять на сторону. Да мало ли еще что! У него было только два достоинства: он не рукоприкладствовал и все жалование приносил домой. В остальном второй супруг госпожи Бенкендорф состоял из недостатков. Однако первый брак преисполнил Лизавету Андревну такой житейской мудрости, что в душе она готова была причислять Шурку к ангельскому чину.

– Ну, ты хотя бы молчи больше, – посоветовала женщина. – Сожмись и читай «Отче наш», пока этот изверг не натешится.

Александр Христофорович был бы рад.

Камера Сержа была далеко не такой прибранной, как у Мишеля Орлова. На подоконнике пыль в палец, стол в разводах от локтей пишущего, паутина по углам. Правда, на топчане, застеленном по-армейски, Библия. Кажется, только этим Бюхна еще и не болел.

– Ты бы хоть прибрался.

– Зачем?

Бенкендорф переступил через порог, подождал, пока надзиратель закроет дверь, повел плечами, стряхивая плащ, и старательно завесил им окошечко в досках. Только после этого они обнялись. Каждая встреча была горькой. И краткой. Впрочем, нет, допросы растягивались на часы. Неизменно вежливые следователи. Каверзные уточнения подробностей дела. И с кем бы Сержу ни устраивали очные ставки, старому приятелю казалось, что главная их очная ставка – друг с другом.

– Я принес тебе ворох писем от родных.

– Лучше б чаю прислали.

– Чай от моей жены. И бублики тоже. Боюсь, что твоя матушка выше этого.

– Она что-нибудь передала? – Сергей сел на кровать.

– Увещевания.

Старая княгиня Александра Николаевна совершенно не знала, как себя вести в связи с неудобным положением младшего отпрыска. «Милый Сережа, откровенно признайся во всем государю и чистым раскаянием возврати мне, твоей несчастной матери, сына».

– Разве ей трудно приехать?

– Ей ближе во дворец, чем в крепость, – пожал плечами Александр Христофорович. – Вдовствующая императрица приказала твоей maman беречь себя, и она бережет.

Гость протянул Бюхне второе письмо. Князь улегся на кровать, откинулся спиной на подушку и развернул лист.

– Это от брата. «Помни только, что ты обязан верностью государю. Знаю, обо всем, до тебя касающемся, ты уже донес следствию. Но боюсь, как бы узы ложной дружбы не завлекли тебя на вредную стезю».

– Узы ложной дружбы, – протянул Александр Христофорович. – Это про нас.

– Да нет же, – отозвался князь. – Николай пишет о заговорщиках.

– А то я не понял.

Глупость Бюхны вошла в поговорку. Единственный вопрос, которым Бенкендорф задавался с первого дня знакомства: как Сержу удалось окончить пансион? Родные доплачивали учителям? Или те уставали возиться с недотепой? С глаз долой, из сердца вон.

В том-то и беда, что выгнать Бюхну вон из сердца не получалось.

– От тестя. – Следующее письмо перекочевало Волконскому в руки. Тот даже на секунду подался назад, так страшно ему было получить отповедь старика. – Хочешь, я прочту?

Серж через силу кивнул.

– «Ты называешь меня отцом. Так повинуйся! Благородным, полным признанием ты уменьшишь свою вину! Не срамись! Жены своей ты знаешь ум и сердце. Ее привязанность к тебе безгранична. Несчастного она разделит участь. Посрамленного – никогда. Не будь ее убийцей!»