План «Ост». Как правильно поделить Россию - Себастиан Хаффнер

Нужно очень далеко заглянуть в историю – возможно до Александра Великого, чтобы найти человека, который в такой короткий период времени, меньше человеческой жизни, так принципиально и неизгладимо изменил бы мир как Гитлер. Но во всей мировой истории не найдется никого, кто также как Гитлер с помощью силы получил бы совершенно противоположное тому, что он хотел осуществить.

Гитлер хотел господства Германии в Европе и прямого господства над Россией. В остальном он хотел сохранения европейского господства над Африкой и большими частями Азии и Океании. Он хотел создать пирамиду власти, в которой старые европейские заокеанские колонии и новая немецкая колония Россия внизу образуют базис, остальные европейские страны дифференцированно переходят в разряд немецких придатков, вспомогательных народов, сателлитов и кажущихся или полунезависимых союзников в качестве промежуточной постройки, с Германией во главе. Эта огромная, находящаяся под властью Германии силовая конструкция должна была бы позже с хорошими видами на победу вступить в борьбу с Америкой и Японией за мировое господство.

Чего Гитлер добился – это господства Америки в Западной Европе и России в Восточной Европе с разделом Германии и распадом всех европейских колониальных империй. Мир с двумя центрами силы, в котором бывшие европейские колонии внезапно получили самостоятельность и известную иллюзию свободы, а Европа (снова дифференцированно) подчинена обеим супердержавам. Германия при этом сначала, при полной потере своей государственности, оказалась совсем в упадке и потребовались годы и десятилетия только для того, чтобы ей снова, разделенной и оккупированной, выкарабкаться в состояние зависимого союзника с Америкой и, соответственно, с Россией, в этом же состоянии пребывала и остальная Европа.

Другими словами: Гитлер ничего не выправил, а только натворил чудовищное. Он, как никакой другой «великий деятель» известной истории, с возбуждающей изумление яростью колотил мимо цели. Но сильный эффект, который он достиг, неоспорим, также как бесспорно, что он дважды, – осенью 1938 и летом 1940 года – очень близко подошел к своей действительной цели. Осенью 1938 года, когда ему с полного согласия Англии и Франции было предоставлено главенствующее положение в Восточной Европе, и летом 1940 года, когда победа над Францией и оккупация многих других стран положила к его ногам почти весь континент с одной стороны от России.

Это к вопросу, являлось ли немецкое господство или протекторат над Европой уже сами по себе утопической задачей, а также была ли целевая установка Гитлера уже заранее ошибкой.

На этот вопрос сегодня, если он вообще ставится, в общем случае без большой дискуссии дается положительный ответ, как от сегодняшних немцев, так и в особенности от молодого поколения, которое часто воспринимает своих отцов и дедов как безумцев, потому что они вообще могли себе ставить такую цель. Все же сначала нужно вспомнить, что эти отцы и деды, то есть два поколения немцев, поколения Первой и Второй мировых войн, находили эту цель в своей большой массе благоразумной и достижимой, ею воодушевлялись и не редко умирали за нее.

Конечно, с этим еще ничего не говорится о том, была ли эта цель достижима или желательна. Немногие будут это сегодня утверждать. Но если вернуться в то время, вызвать себе хронику Европы осени 1938 и лета 1940 годов, если остановить для детального рассмотрения это изображение на некоторое время и сравнить мрачное состояние постгитлеровской Европы с до-гитлеровским состоянием мира, то многие становятся очень задумчивыми.

Не была ли действительно Европа нацелена на единство, если хотели сохранить это состояние мира? Могло ли это единство быть достигнуто без силовой помощи и не требовало ли оно, по меньшей мере, в начальной стадии, господства самой сильной державы? И не была ли Германия самой сильной державой? Каждый раз это были не только немцы (два их поколения), которые на этот вопрос отвечали «Да». 1938 и 1940 годы показали, что также и многие не немецкие европейцы, хотя и с оговорками, готовы были нерешительно ответить «Да». А то, что получилось после 1945 года, приводит к выводу, что они, возможно, не были совсем неправы. Они, возможно, были бы правы, если бы Германия, с которой они имели дело, не была бы Германией Гитлера.

Подчиненная Гитлеру Европа была бы без сомнения кошмаром, так как во многих отношениях была кошмаром уже находящаяся под Гитлером Германия – с его преследованиями евреев и концентрационными лагерями, его конституционным хаосом, его правовым разложением и принудительной культурной провинциальностью. Но помимо этого нужно не просмотреть и нечто другое: европейскую систему равновесия девятнадцатого века в двадцатом веке было уже не спасти. Уже Первая мировая война и последовавшее за ней мирное урегулирование по существу разрушили ее. Предпринятая в 1939 году попытка Англии и Франции, после долгих колебаний и с неуверенностью восстановить эту систему, потерпела крах уже в 1940 году. Тест Второй мировой войны доказал, что Европа двадцатого века имела только выбор между немецким или американо-русским господством. Нет сомнения: так как немецкое господство было при Гитлере, то во многом Европе было предпочтительнее американское, а в некоторой степени даже русское, хотя некоторые это будут оспаривать.

С другой стороны, немецкое господство объединило бы Европу; американо-русское должно было ее принудительно разделить. И объединенная под немецким господством Европа могла бы еще длительное время сохранять свое империалистическое господство в Азии и Африке. Европа, разделенная между Америкой и Россией, должна была его спешно потерять.

Становится понятным, почему Гитлер в 1938 году в Восточной Европе и в 1940 году, после победы над Францией, нашел на всем континенте известную готовность подчинения, хотя тогда и не было такой тоски по европейскому единству, которая по силе примерно соответствовала бы немецкой в середине девятнадцатого века. Такое желание появилось только после 1945 года, когда уже ничего нельзя было изменить. Но готовность смягчить силу и извлечь лучшее из подчинения более сильному проявилась уже в 1938 и 1940 годах. И она была связана, по меньшей мере, с пониманием того, что Европа могла бы очень хорошо использовать более высокую степень единства, даже если ценой стало бы (возможно, на начальном этапе) немецкое господство. Было еще живо воспоминание о том, как Пруссия Бисмарка в войне 1866 года объединила побежденные немецкие страны – и тогда в объединенной таким образом Германии постепенно шло улучшение. Разве не думали о том, что победившая Германия в объединенной Европе также обеспечит подъем, а ее отвратительные черты при этом постепенно сотрутся? Не мог бы этот желательный процесс даже ускорится за счет встречных шагов? Насколько широко такие мысли были распространены в 1940 году почти во всех странах Европы и, особенно во Франции, настолько мало хотели о них знать позже. Если бы Германия имела тогда Бисмарка, а не Гитлера…