Учитель фехтования - Артуро Перес-Риверте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Министру внутренних дел.
Глубокоуважаемый сеньор!
Ставлю Вас в известность, что этим утром, в соответствии с полученными вчера инструкциями, служащими Департамента при поддержке военных властей были осуществлены необходимые меры по задержанию лиц, указанных в списке.
Да хранит Вас Господь.
Луис Альварес Рендрузхо,
Главный инспектор Комиссии
По делам безопасности
И общественного порядка.
Мадрид, 8 декабря 1866 года.
КОМИССИЯ ПО ДЕЛАМ ЛИЦ, УКЛОНЯЮЩИХСЯ ОТ УГОЛОВНОЙОТВЕТСТВЕННОСТИ
Дону Хоакину Вальеспину Андреу,
Министру внутренних дел.
Глубокоуважаемый сеньор!
Ставлю Вас в известность, что сегодня в тюрьму Кадиса в ожидании последующей отправки на Филиппины были доставлены следующие лица:
Дела Мата Ордоньес, Хосе; Фернандес Гарре, Хулиан; Фигеро Робледо, Хинес; Ромеро Алькасар, Онофре. С наилучшими пожеланиями,
Эрнесто де Мигель Марин,
Главный инспектор Комиссии
По делам лиц, уклоняющихся
От уголовной ответственности.
Мадрид, 19 декабря 1866 года.
МИНИСТЕРСТВО ОБОРОНЫ
Дону Хоакину Вальеспину Андреу,
Министру внутренних дел. Мадрид.
Дорогой Хоакин!
Настоящим письмом уведомляю тебя, что этим вечером на борту парохода «Родриго Суарес» были отправлены на Канарские острова подполковник Себриан Лусьентес и командиры Амброна Паэс и Вильягордо Лопес.
Капитан Олегарио Галь Руперес и его брат Хосе Мария Галь Руперес находятся в заключении в военной тюрьме города Кадиса в ожидании скорой отправки на Фернандо-Пу 47.
С наилучшими пожеланиями,
Педро Сангонера Ортис,
Министр обороны.
Мадрид, 23 декабря.
МИНИСТЕРСТВО ОБОРОНЫ
Дону Хоакину Вальеспину Андреу,
Министру внутренних дел. Мадрид.
Дорогой Хоакин!
Спешу сообщить тебе новость на этот раз весьма прискорбную: поскольку добиться помилования со стороны Ее Величества Королевы так и не удалось, а срок, указанный в решении суда, истек, сегодня утром в четыре часа во рву замка Оньяте был расстрелян лейтенант Хайме Эспландью Касальс, приговоренный к высшей мере наказания за участие в мятеже, подготовке тайного заговора и государственную измену.
С уважением,
Педро Сангонера Ортис,
Министр обороны.
Мадрид, 26 декабря.
Было еще несколько официальных писем и короткие послания личного характера, которыми обменивались Нарваэс и министр внутренних дел; внизу указывались даты, а в самих письмах обсуждались какие-то дела агентов Прима в Испании и за границей. Читая письма, дон Хайме понял только одно: правительство пристально следило за подпольными организациями заговорщиков и было в курсе всей их деятельности. Упоминалось множество имен, географических названий; кого-то надо было не то выследить, не то задержать, вскользь сообщалась даже подпольная кличка, под которой некий агент Прима собирался высадиться в Барселоне... Дон Хайме вернулся к первым письмам и внимательно сверил даты. Переписка длилась около года и неожиданно прерывалась. Дон Хайме напряг память: дата последнего письма совпадала с днем гибели в Мадриде Хоакина Вальеспина, правительственного советника, который, по-видимому, находился в центре упомянутых в письмах событий. На беднягу Вальеспина, это он хорошо помнил, Агапито Карселес нападал с особым пылом: Вальеспин считался преданным человеком Нарваэса и монархии, активным деятелем партии «модерадос» и, занимая свою должность, прославился тем, что был убежденным сторонником применения силы. Умер он от болезни сердца, и его похоронили со всеми почестями; впереди похоронной процессии шел сам Нарваэс, который вскоре последовал за ним, лишив тем самым Изабеллу II основной политической поддержки.
Дон Хайме был в растерянности. Все это казалось ему полнейшей бессмыслицей. Он не слишком хорошо разбирался в правительственных делах, но на первый взгляд в документах, погубивших Луиса де Аллу, не было ничего такого, из-за чего следовало совершать убийство. Он внимательно перечитал некоторые страницы, надеясь отыскать какой-нибудь намек на разгадку, ускользнувший от него во время первого чтения, но у него ничего не вышло. Его взгляд задержался на втором по счету послании, показавшемся ему таинственным; это было короткое письмо частного характера от Нарваэса к Вальеспину. В этом письме герцог Валенсийский упоминал о каком-то предложении, сделанном, без сомнения, министром обороны; это «разумное», как он подчеркивал, предложение касалось дела, связанного с «покупкой шахт». Нарваэс, по-видимому, обсудил этот вопрос с неким Пепито Саморой, – так он, несомненно, именовал Хосе Самору, того самого, который занимал в то время пост министра угольной промышленности... Однако на этом все обрывалось. Ни фактов, ни знакомых имен маэстро больше не находил. «Меня несколько коробит необходимость идти навстречу этой скотине...» – писал Нарваэс... Что за «скотину» имел он в виду? Быть может, разгадка таилась именно здесь, в этом отсутствующем имени?.. Дон Хайме ничего не понимал.
Он вздохнул. Вероятно, человек, разбирающийся в политике, без особого труда уловил бы во всем этом смысл, упорно ускользавший от дона Хайме. Маэстро никак не мог понять, что именно превращало эти с виду совершенно безобидные листы бумаги в нечто столь важное и столь опасное, что неизвестные люди, стремясь завладеть ими, пошли на убийство. И почему Луис де Аяла отдал письма ему, учителю фехтования? Кто хотел их выкрасть и с какой целью?.. С другой стороны, как мог маркиз де лос Алумбрес, часто говоривший о своей непричастности к политике, стать обладателем бумаг, которые являлись не чем иным, как личной перепиской покойного министра обороны?
Напрягая память, маэстро попытался выстроить логическую цепочку. Хоакин Вальеспин Андреу был родственником Луиса де Аялы; насколько помнил дон Хайме, братом его матери. Должность в правительственной канцелярии, которой Аяла заведовал в течение своей недолгой государственной карьеры, была предложена ему именно этим человеком. Пребывание маркиза на ответственном государственном посту хронологически совпало с одним из последних периодов правления Нарваэса. Насколько точным было это совпадение, с уверенностью маэстро сказать не мог; быть может, Аяла участвовал в делах министерства немного позже... Маркиз мог завладеть документами, пока занимал должность или же после смерти своего дяди... Такое предположение казалось вполне логичным. Но что эти бумаги представляли собой на самом деле и почему кому-то было важно хранить их в строжайшей тайне? Неужели они были настолько опасны и содержали в себе столько компрометирующих фактов, что могли стать поводом для убийства?
Дон Хайме поднялся из-за стола и прошелся по комнате. Он напряженно размышлял. История с письмами была настолько необъяснима, что с трудом укладывалась у него в голове. Все казалось дьявольски абсурдным; особенно нелепой была роль, которую он невольно сыграл – и продолжал играть – в трагедии. Подумав об этом, дон Хайме вздрогнул. Какое отношение имела Адела де Отеро к хитросплетению таинственных заговоров, официальным письмам, спискам имен и названий?.. Эти имена не говорили ему ровным счетом ничего. Упомянутые в бумагах события – другое дело, о них он кое-что знал из газет, о них говорили на тертулии в те дни, когда Прим пытался захватить власть. Он даже припомнил что-то о казни несчастного лейтенанта Хайме Эспландью. Но все это ничего не проясняло. Маэстро зашел в тупик.
Скорее всего, надо было обратиться в полицию, отдать бумаги комиссару и выйти из этого дела. Но решиться на подобный шаг было не так-то просто. Ему живо вспомнился допрос, которому он подвергся этим утром возле трупа Аялы. Он солгал комиссару, ни словом не упомянув о существовании конверта. И если эти документы кого-то компрометировали, то этим «кем-то» был именно он, их невольный обладатель... Невольный? Он мысленно повторил это слово, и губы его скривила болезненная гримаса. Мертвый Аяла ни слова не скажет в его защиту, и установить невиновность дона Хайме сумеет только суд.
Никогда ранее не попадал он в такое нелепое положение. Ложь была совершенно чужда его благородной натуре, но мог ли он выбирать? Инстинкт самосохранения требовал от него уничтожить конверт, избавиться от этого кошмара, пока еще есть время. И тогда никто ничего не узнает. Никто, повторил он, брезгливо поморщившись: ведь и он, дон Хайме, тоже останется в неведении. А ему нужно было понять главное: что за чертовщина скрывается за всем этим? По целому ряду причин он просто обязан был узнать истину. И если тайна не раскроется, к нему никогда не вернется покой.
