Английская тайна - Андрей Остальский

Еще какие герои есть у англичан и британцев? Ну, как и у всех других, великие полководцы и флотоводцы имеются — адмирал Нельсон или герцог Веллингтон. Последний настолько герой, что даже популярнейшие резиновые сапоги, которые есть в любой уважающей себя британской семье, названы его именем. Так и говорят: сегодня придется надеть веллингтоны…

Но самые щедро награжденные герои Британии — все же не маршалы или генералы, как в «нормальных странах», а медики. Самая высокая награда страны — Крест Виктории. Местный эквивалент Героя Советского Союза. Всего семеро из ныне живущих имеют этот крест. Он, между прочим, перечисляется в некрологе, например, раньше всех остальных почетных званий — даже рыцарского. Не говоря уж о других орденах. Награды этой никого никогда не лишали, хотя теоретически эта возможность есть, но Британия помнит завет короля Георга V, настаивавшего, что такой орден нельзя отбирать ни при каких обстоятельствах. Если даже человек совершит ужаснейшее преступление, жуткое убийство и будет приговорен к смерти, то даже на свидание с палачом, на виселицу направляясь, осужденный будет иметь право этот крест надеть. Такова его невероятная ценность, за такие подвиги он выдается.

Среди британцев дважды Креста Виктории удостоились только двое — оба военные врачи. А самый именитый из рядового и сержантского состава, больше всех получивший всяческих военных отличий, включая Крест Виктории, — знаменитый герой Первой мировой войны Уильям Кольтман. Парадокс в том, что в силу религиозных убеждений он не хотел убивать людей и за всю войну ни одного выстрела так и не сделал. Командир пожалел его, не стал отдавать под трибунал, а вместо этого сделал санитаром на передовой. Его работа была — спасать раненых, вытаскивать их с нейтральной полосы, часто под шквальным огнем противника. Спас великое множество жизней, иногда не прекращая своей работы сутками. И полностью пренебрегая опасностью. Вот и стал национальным героем.

Вот же ведь странность какая: в других странах награждали прежде всего за количество убитых врагов, сбитых самолетов и сожженных танков. А в Британии — за спасенных раненых. Сашок боялся о таком рассказывать на родине. Ведь засмеют. Скажут, ну и чудаки твои англичане, это ж надо…

И потом непременно найдется кто-то в компании, да тот же Гаврилов, лучший школьный друг, кто скажет: слушай, брось ты, не такие уж пушистые твои британцы эти… Империя у них была — полная жесть. Восстание сипаев помнишь? А мау-мау в Кении? А в Малайзии что творили, а?

Восстания сипаев Сашок не помнил — поскольку произошло оно, когда ему было минус сто лет примерно. То есть даже прадедушка Сашков, сельский священник Феофан, еще не был зачат, и был ли в планах — неизвестно. Но из школьного и институтского исторического курса он смутно знал, что сипаи эти, индийские солдаты, отличались исключительной смелостью и жестокостью, но что и британские колонизаторы с ними обошлись беспощадно. Картинка в голове стояла: сипай, привязанный к жерлу пушки. Вот-вот она выстрелит, и его товарищам и единомышленникам будет преподан ужасный урок…

Картинку эту было тем легче авторам советских учебников добыть, что ее вовсю пропагандировали либеральные авторы современной Британии, гневно клеймившие преступления, совершенные их страной в XIX веке…

Правда, и знаменитая картина Верещагина на эту тему имелась; в России уже и тогда, до большевиков, радовались любому поводу уесть надменный Альбион…

И это уже живя в Англии Сашок узнал, что все было не так однозначно. Что жестокость подавления была реакцией на зверства сипаев, убивавших британцев, в том числе мирных жителей, сотнями. Насилуя женщин, включая совсем юных девочек. И, что важнее всего, лондонское правительство сделало далеко идущие выводы из произошедшего, учло многие требования восставших и пошло им навстречу. С местными феодалами стало договариваться, но и их всевластие ограничило законом об аренде. Провозгласило религиозную терпимость. Перестало вмешиваться в социальные вопросы (а раньше пытались заниматься строительством западного типа демократии). Ликвидировало ненавистную индийцам Ост-Индскую компанию, сделав всех местных жителей подданными королевы Виктории, а не собственностью жадных капиталистов…

А что, спросил как-то Джон Сашка, сделала Российская империя после среднеазиатского восстания, когда были убиты сотни тысяч человек и полмиллиона бежали в Китай? При том, что и там обе стороны совершали жуткие жестокости. Но на какие уступки пошла Российская империя? Сашок не мог вспомнить, хотя про то восстание что-то бегло говорили в школе…

Еще в одной статье, в случайно попавшей в его руки российской газете, Сашок прочитал неожиданное мнение. Дескать, империи бывают разные. Они разный образ жизни в себе несут. Российская, например, несла покоренным «стабильность», что, может, и недурно, но, с другой стороны, она же — есть сохранение феодального рабства. Британская, пусть и со всеми типичными для того времени эксцессами, обеспечивала создание квазипарламентов (ставших потом парламентами полноценными), независимых судов, утверждение главенства закона… Но в итоге британцам удавалось распространить по миру свое мировоззрение, и этим они очень гордились. Парадокс: захватывали колонии из чисто меркантильных соображений, но в итоге как-то так само получалось, что невольно приносили с собой прогресс…

В откликах на ту статью содержались противоположные оценки. Один из рецензентов объявил автора статьи русофобом, другой — наоборот, бесстрашным публицистом, говорящим беспощадную правду. Сашку не понравился ни тот, ни другой, ему хотелось побольше доказательных фактов, а не обзываний или восхвалений. Так что окончательного вывода для себя в этом споре Сашок сделать не смог за недостатком знаний.

В одной книжке Сашок вычитал, что в период своего расцвета Британская империя была в три раза больше французской, в десять раз больше германской. В начале ХХ века она покрывала 25 процентов земной суши и в ней жили 444 миллиона человек — примерно четверть населения планеты. Британия при этом стала еще и мировым банкиром, и ее инвестиции за рубежом составляли 3,8 миллиарда фунтов — в два раза больше французских. (И что там сочинял Ленин, будто именно французский империализм отличался прежде всего экспортом капитала?)

А каков был придуманный англичанами золотой стандарт? И это очень типичный пример: ведь он был изобретен исключительно для того, чтобы собственные экономические интересы империи удовлетворять. А получилась мировая финансовая система, с более высокой степенью интеграции, чем все, что пришло ей на смену. Американцы, правда, потом все провалили — вели себя слишком догматично и в условиях жестокого кризиса не справились.

Южноафриканский генерал Смэтс говорил, что Британская империя в итоге оказалась «широчайшей системой организованной свободы — каковой до сих пор никогда не существовало в истории». Но Южная Африка — сама по себе — интересный пример. Ведь там, при радостной поддержке России и Германии, буры создали государство апартеида, которого однозначно британские колонизаторы не допустили бы, если бы смогли…

Конечно, лорд Керзон слегка преувеличил, когда утверждал, что «Британская империя — божественною волею величайший инструмент добра, который только видел мир».

Но доля истины в этом все же была: никто не сделал так много для свободного движения товаров, капитала и рабочей силы в девятнадцатом и двадцатом веках. Ни одна другая организация не преуспела настолько в распространении по миру западных норм права и методов управления. Навязывать, конечно, плохо, но страны, которым ничего навязать не удалось, оказались в итоге в проигрыше…

Сашок уже знал по горькому своему опыту, что в Англии свободно и беспристрастно обсуждать тему империи невозможно. В домах современной английской интеллигенции ничего положительного про империю говорить нельзя, считается неприличным. Куда уж там, когда и высокопарное слово «родина» на полном серьезе произнести нельзя. Никакой патетики! Одна сплошная ирония. Вообще, никто так не умеет смеяться над собой, как англичане. В свое время взяли на вооружение смешное индийское выражение «блайти», где оно означало иностранца. Чтобы не говорить «добрая старая Англия». Но теперь уже и слово «блайти» интеллигенции кажется высокопарным. Ну, над империей смеяться трудно — уж больно серьезное было предприятие. Но не хвастаться же? Тем, что что-то кому-то навязывали, насильничали… Нет, перефразируя известное латинское выражение, об империи «или плохо, или ничего».

Но это новые веяния. А когда-то британцы своей империей еще как гордились. Она занимала особое место в коллективном сознании нации. Но теперь вытеснена куда-то в бессознательное. И без понимания всего этого не поймешь и очень многого другого.