Слепые души - Алана Инош

 – Да, конечно, – спохватилась я. – Раздевайся, проходи. На улице, наверно, холодина... А у меня чайник вскипел. Чай будешь?

 Она не отказалась. Я заваривала чай, а она сидела, сцепив на столе руки в замок и глядя прямо перед собой сквозь задумчивый прищур. Такой мрачной я её ещё не видела.

 – Что-нибудь случилось? – спросила я, встревожившись. – Ника, ну не молчи так!

 Я накрыла её руку своей ладонью, но она через секунду убрала её. Сегодня она была какая-то бледная, вся холодная и подобранная, как пружина.

 – Ладно, не буду вокруг да около, – сказала она наконец. – Скажи мне... Только честно и откровенно. Ты её любишь?

 Я не могла врать ей и ответила со всей честностью:

 – Да. Очень.

 – Понятно, – сказала она.

 Встав из-за стола и открыв форточку, она достала пачку сигарет, зажигалку и закурила. Сигареты были не «дамские», тонкие и изящные: теперь она курила крепкий «Бонд». Мне это было неприятно и огорчительно видеть: она втянулась.

 Я налила чай, а она докуривала.

 – Но это не повлияет на нашу с тобой дружбу, – сказала я. – Ты как была моей лучшей подругой, так и останешься.

 Она улыбнулась, но как-то невесело. Села к столу, подвинув к себе кружку с чаем, но пить не спешила: он был горячий.

 – Ты очень изменилась, Ника, – сказала я ей. – Я тебя просто не узнаю.

 – Ты тоже изменилась, – ответила она глухо.

 Мы молча пили чай. Разговор не клеился. Похоже, мы действительно изменились, потому что уже ничего не было по-прежнему. Мы не могли болтать обо всём подряд, как когда-то, вместо этого между нами встало звенящее, как струна, злое молчание. Уставившись перед собой неподвижным взглядом, Ника медленно приглаживала себе волосы то одной рукой, то другой, а потом, проведя по голове обеими ладонями, поднялась.

 – Я пойду.

 – Погоди, ты же хотела поговорить, – встала я за ней следом, недоумевая.

 – Да я уже всё выяснила, – ответила она, направляясь в прихожую.

 Я смотрела, как она одевается. Застегнув молнию куртки до самого верха, надев перчатки и надвинув на глаза козырёк шапки, она словно бы облачилась в холодный непроницаемый панцирь, сразу став чужой, незнакомой, усталой.

 – Я тебя больше не потревожу, – сказала она.

 От этих слов меня пробрал по коже мороз: они прозвучали, как прощание навсегда. Ника держалась вроде бы спокойно и сухо, но её глаза – мёртвые, пустые – привели меня в ужас.

 – Ника, пожалуйста, не уходи так, – пробормотала я. – Ну... Мы ведь можем и дальше быть подругами, зачем ты так сразу?

 Она покачала головой, положила руку на дверную ручку.

 – Да нет, не можем мы быть подругами...

 – Почему же, почему?! – чуть не плача, вскричала я. – Всю жизнь могли, а теперь не можем? Как так?

 – Да вот так... – Она запнулась, вздохнула и закончила: – Ты не подруга мне, а любимый человек. Единственная. Всегда была и останешься. Пойми меня правильно, я так не могу. Мне тяжело оставаться... подругой. Я не могу так, прости. Если ты любишь её, – Ника сделала особое ударение на слове «её», – что ж, я тебе не стану мешать. Будь счастлива. Извини, если... Если что не так.

 Ошарашенная её словами, я даже не удержала её, просто тупо смотрела, как она уходит. Опомнилась я, лишь когда послышался стук двери подъезда. Бросившись к окну, я увидела её: она спускалась с крыльца – чёрная стройная фигурка на белом фоне снега. Пройдя несколько шагов, она остановилась, и у меня сжалось сердце: неужели вернётся?! Нет: она остановилась, только для того чтобы закурить, и пошла быстрым шагом прочь, не оборачиваясь.

 На столе ещё стояли кружки, из которых мы пили чай. Любимый человек. Единственная. Всегда была и останешься. В старой пепельнице – её окурок. Будь счастлива.

 Отец, придя вечером с работы, спросил, хмурясь:

 – Это что там за окурок?

 – Это Никин, – ответила я.

 – Она что, курит?

 – Ну да.

 Он помолчал, потом спросил холодным, неприятным тоном:

 – А ты с ней за компанию не смолишь?

 – Что ты, я не курю.

 – Смотри у меня!

 Он поужинал приготовленной мною едой и включил телевизор, а потому не слышал, как я у себя в комнате плакала в подушку. Несколько раз я набирала номер мобильного Ники, но она не отвечала. А потом женский голос сказал, что абонент временно недоступен. Это было в двадцать два сорок.

 А в одиннадцать вечера раздался звонок – не мобильного, а домашнего телефона. Отец уже крепко спал и не слышал, как я взяла трубку и сказала:

 – Да...

 – Настя, извини за поздний звонок, – услышала я тихий женский голос. – Это мама Ники говорит.

 – Добрый вечер, Надежда Фёдоровна, – ответила я вежливо и спокойно, а внутри у меня всё сжалось и похолодело.

 – Ника случайно не у тебя?

 У меня оборвалось сердце: так и знала. Что-то случилось.

 – Нет, её у меня сейчас нет, но она была... Некоторое время назад.

 – А когда она от тебя ушла?

 – Да уже давно... Ещё днём. А что?

 – Да её дома всё ещё нет, а мобильный не отвечает. Звоним, звоним – всё без толку. Не отвечает... Господи, куда же она могла деваться? Обычно она всегда предупреждает, если не придёт ночевать домой. Она тебе не говорила, куда пойдёт?

 – Нет... Ничего не говорила.

 Я ничего не сказала Никиной матери о том, какой у нас был разговор, и как мы расстались. Она ещё повздыхала и попрощалась. Я попросила:

 – Как объявится, пусть позвонит мне... Я тоже беспокоюсь.

 Всю ночь бушевала метель, и всю ночь я не сомкнула глаз от тревоги, гадая, что могло случиться. Сердцем я чувствовала неладное, и с каждой минутой это страшное предчувствие становилось всё сильнее, заглушая голос надежды на то, что, может быть, всё и обойдётся. Измучившись, под утро – под завывание метели – я задремала.

 Разбудил меня звонок. Было ещё темно, и я, вскочив спросонок за телефоном, не могла понять, утро сейчас или всё ещё ночь. На дисплее высвечивалось «Ника», и от радости и облегчения я чуть не уронила телефон.

 – Да! – воскликнула я. – Ника, это ты? Ты где?

 Голос, который я услышала в ответ, я даже не сразу узнала: такой он был тихий, усталый и подавленный.

 – Настя... – прошелестел он. – Настя, ты можешь выйти ко мне? Я здесь...

 Я никогда не слышала у Ники такого голоса и в первую секунду даже усомнилась в том, что это она звонила. От испуга мне стало нехорошо.

 – В чём дело? Это кто вообще? Ника, это точно ты?

 – Да, я, – простонал странный голос. – Выйди ко мне, пожалуйста... Мне нужно тебя увидеть. Я здесь, на твоём крыльце.

 С бухающим, как строительный копёр, сердцем я кинулась к балкону и выскочила, в чём была, на холод. Всё ещё бушевала непогода, в свете фонарей вилась пурга. На крыльце горел свет, и я смогла разглядеть фигуру, которая стояла, устало облокотившись на железные перила. В этой поникшей, измученной фигуре я узнала Нику и перепугалась окончательно.