Карнавал - Сергей Герасимов

Одноклеточная шла мимо наружной стены. Уйти из лечебницы было очень просто – калитка была открыта, но в метре от калитки больные разобрали стену, чтобы не уходить, а убегать – это более льстило их самолюбию. Как и большинству из нас, им было достаточно имитации свободы.

Солнце почти вышло из-за облаков и окрасило их в радужные цвета. Одноклеточная снова остановилась и полюбовалась этим явлением природы. В парке пели мелкие птички и кричали сороки, иногда взлетая с сомнительной грацией бумажных самолетиков; серые кусты были наполнены тучами серых воробьев; воробьи были невидимы, будто знаменитая рука Адама Смита, но стоило приблизиться, и воробьиная туча взлетала. В разных местах были расставлены схемы, помогающие заблудиться: на схемах были изображены желтенькие квадратики зданий под номерами, причем номера начинались с тридцатого и заканчивались пятьдесят четвертым. Ничего общего с реальностью схемы не имели.

Одноклеточная прошлась за женщиной из персонала. В одной руке женщина несла большой кусок масла, а в другой – десятка два пробирок в подставке. Пробирки были заполнены коричневой кровью. Женщина свернула в блок с надписью «аффективные расстройства». Некоторые окна были приоткрыты, из окон слышались крики, плач и причитания. На дороге стояла еще одна сумасшедшая вещь – скамейка, приваренная к двум металлическим ободам. Сев на такую скамейку, ты мгновенно падаешь либо назад, либо вперед – прекрасное изобретение. Чуть дальше лежала бетонная тумба непередаваемо странной формы. Одноклеточная дважды обошла вокруг и убедилась, что это, скорее всего, скульптура в духе модернизма. Дух модернизма был настолько силен, что даже с таким интеллектом, как у нее, загадка не решалась быстрее, чем за минуту.

Не обращая внимания на посетителей, которые уже начали появляться и принадлежали к несумасшедшей части человеческого общества, она постояла рядом с тумбой, отгадывая. Наконец, она перевела взгляд в сторону и поняла – это была скульптура, изображающая вполне конкретный трухлявый пень; оригинал стоял невдалеке. Что более всего странно, бетонная тумба оказалась изготовленной фабричным способом, был даже штамп фабрики. Одноклеточная почувствовала себя Алисой в стране нездоровых чудес и продолжила путешествие. Путешествие Алисы начиналось с бутылочки «выпей меня», здесь тоже было нечто подобное. «Подойди сюда» – приглашала надпись на стене. Одноклеточная подошла, но не слишком близко – около надписи был глубокий провал, аккуратно прикрытый трухлявыми досочками. Одни сумасшедшие охотились на других самым древним способом.

В этом они далеко отстали от несумасшедших – несума­сшедшие знают тысячи более тонких способов охоты друг на друга и разгоняют этой охотой свою скуку.

Она услышала звук глубокого падения, толкнув досочку ногой. Значит, это была не просто яма, а выход из системы невидимых подземных сооружений. Она осмотрелась – действительно так. Здесь и там из-под земли вырастали очень старые железобетонные колодцы, прикрытые решетками. Колодцы могли служить только для вентиляции многих подземных этажей, а жили там какие-нибудь Морлоки, не выносящие солнечного света, – бледные, нечеловекообразные, будто личинки муравьев, но питающиеся живой кровью.

Декорации весьма напоминали уэллсовский кошмар: многие здания были построены с претензией на величественность, но время пощадило лишь претензии, а саму величественность уже разъело наполовину. Тем не менее, в зданиях кто-то жил. Одноклеточная увидела огромный бетонный портал в готическом стиле. Портал напоминал стократно увеличенный экскаваторный ковш. Она подошла и заглянула, думая увидеть вход. Нет, ковш был просто огромным ковшом и ничему не служил – еще одна сумасшедшая вещь. К ковшу вели две бетонных лестницы, полувековой давности, одна из них вросла в грунт и позеленела, очевидно, считая себя частью живой природы, другая лестница была выворочена неведомой, но могучей силой и небрежно брошена – так бросают пустую пачку от сигарет – кто это такой сильный?

Солнце сейчас уже совсем освободилось от мало что прикрывавших облаков и выставляло себя во всей красе, как танцовщица стриптиза. Одноклеточная шла по аллее парка, глядя на солнце, которое прожигало зеленой полосой каждый древесный ствол, попадавшийся ему на пути. Навстречу шли люди с ведрами и сумками.

– Почем сегодня масло? – спросила одна из женщин.

– Пока не подорожало, – ответила Одноклеточная.

– А мясо есть?

– Есть, только с костями.

– Мясо без костей не растет, – резонно заметила женщина и пошла дальше, к столовой.

Вот почему все сумасшедшие такие худые, подумала Одноклеточная.

У трамвайной остановки она нашла совершенно здоровую скамейку и посидела, пропустив четыре трамвая, подставляя лицо первому настоящему весеннему свету. Как хорошо быть никому не обязанной. Несмотря на свою фамилию и свой способ жизни, она до сих пор была малой клеточкой системы и не подозревала об этом. Сейчас она была свободна и могла делать все или ничего. Но прежде всего она должна была спасти ребенка.

Есть тысячи причин безответственности, и лишь одна причина ответственности – реальная личная свобода.

Она была свободна как никто больше, и именно поэтому она не имела права изменить своему слову. Урок всем тупоголовым диктаторам.

Остаток дня она провела, гуляя по городу и покупая пирожки. Она говорила со многими людьми – это было приятно, будто поговорить в детском саду с милыми детишками. Все люди были очаровательно наивны и смехотворно целеустремленны. Им казалось, будто они чем-то занимаются. Одноклеточная удивлялась, что еще неделю назад она физио­логически была неспособна заговорить с незнакомым человеком – у нее не открывался рот и ноги прирастали к полу. Люди с удовольствием рассуждали о политике – так, будто политика хотя бы чуть-чуть зависела от этих рассуждений; люди пугали сами себя ужасным повышением цен и получали самоудовлетворение от такого духовного мазохизма; мужчины даже пробовали к ней приставать (в не особенно людных кварталах людям особенно не хватает качества) – с такими Одноклеточная расправлялась без сожаления, напротив, с радостью, с кровожадной радостью сильного зверя. Крыса Муся загрызла четверых, человек Муся уничтожил двоих, но те экземпляры были совершенны. Он чувствовала в себе силу на большее и в то же время чувствовала силу справиться с собственной жестокостью. Но, в любом случае, должны быть сделаны две вещи: должен быть спасен ребенок Листа и должна быть уничтожена операция, изобретенная Листом. Эта операция не была первой строкой первой главы новой истории человечества – эта операция была первой строкой сверхразумного и сверхжестокого эпилога.

Обе задачи были ей по силам, поэтому Одноклеточная не спешила и не тревожилась.

23 

Когда счастливый человек заводит собаку, она постепенно становится похожа на своего хозяина. Когда собаку заводит одинокий человек, он постепенно становится похожим на свою собаку. Иногда, на влажных утренних улицах, можно встретить человека, больше похожего на свою собаку, чем она сама.

К вечеру Одноклеточная зашла в лечебницу № 213. В вестибюле отдыхала знакомая ей старушка преклонного возраста. Старушка дежурила по ночам, по принципу – как бы чего не вышло, а если выйдет, то с нее спрос маленький. Старушка очень обрадовалась приходу Одноклеточной.

– Ну, они уж тут ходили-ходили, искали-искали, так ничего и не нашли, – сказала старушка.

– А чего искали-то? – спросила Одноклеточная, подстраиваясь под незамысловатые шевеления старушечьей мысли (так сюсюкают, говоря с ребенком).

– А кто ж их знает, чего они искали? Но все запечатали и сказали, как увидишь что, то звони.

– А что ж вы не звоните, я же пришла?

– А чего мне на тебя звонить, что я тебя не видела, что ли? – удивилась старушка.

– Бабушка, а сколько вам лет? – спросила Одноклеточная.

– Ой, да так много, что скоро и счет потеряю, – слегка преувеличила старушка. – Не хочет меня Бог на небо к себе брать, я уж и просила. А сколько-то я в жизни видела, больше и видеть не хочу.

– А что ж вы видели в жизни?

– А не дай Бог тебе того увидеть. Сначала видела войну, я еще тогда дитем была. Помню, заезжает казак на коне во двор и говорит: дай, батька, воды напиться. Дали ему. А потом говорит: нет ли у тебя сынов, чтоб на войну идти? Нет, говорит батька, всех уже убили. А нет ли у тебя дочек, говорит, чтобы сердце повеселить? Нет, говорит батька, одна осталась, но мала. Совсем мала? Совсем. Так зачем ты такой нужен? – спрашивает казак и как рубанет его. А я за дверью стояла, пряталась.

– А потом, бабушка?

– А потом я старше была. На следующей войне моего жениха убили. Ох, я плакала тогда, плакала. Но на то она и война, чтоб нам плакать.

– А потом?

– А потом еще была война. Тогда мужа убили и двух сынов. Один, правда, вернулся. А на следующей войне уже внуков убивали.