Плачущий ангел - Александр Дьяченко

После многих лет общения в священнической среде я вдруг сделал довольно неожиданный для себя вывод. Сколько бы мы раз не встречались, какие бы темы не обсуждали, но мы никогда не говорим о женщинах. Тем более о матушках (о них, или только хорошо, или ничего). Не существует для нас такой темы.Поверьте, если где и собираются отцы на какой-нибудь праздник, а потом садятся за стол, то рядом с ними почти никогда не бывает женщин, а уж тем более чужих. Батюшек, конечно, можно упрекать, как и остальных людей, во многих грехах, но в изменах своим матушкам – практически никогда. Если священник "загулял", то это, как правило, от отчаяния – значит в семье его совсем плохо...

Наверно это от того, что отцы очень дорожат своими подругами, ведь жениться нам можно только один раз! Здесь мы как те саперы-минёры, только минёр, если ошибётся – погибает на месте, а священник мучается всю оставшуюся жизнь. Да и познают женщину будущие священники только после брака, поэтому жены для нас всегда остаются единственными в нашей жизни. Даже после смерти подруги священник обречён на одиночество (второбрачие священникам не позволено).

Помню, к нам на праздник из соседнего благочиния приехал пожилой уже протоиерей. Внешне батюшка очень походил на артиста Евгения Леонова, а поскольку родом он был из рязанской деревни, то и речь его была подчёркнуто колоритной. После службы за праздничным столом отец Геннадий выпил рюмочку и сразу же стал быстро и много говорить, – и всё про женщин, – и всё плохо. И такие они, и сякие, эти Евины отродья!..

Мне потом сосед за столом шепнул, что от батюшки, ещё совсем молодого, только назначенного в сельский приход, ушла горячо любимая им жена. И ушла к соседу в ту же деревню. Жила рядом, а над бывшим мужем потешалась. Периодически она возвращалась обратно, а потом снова уходила. Женщина постепенно деградировала, начала пить горькую, и при встрече с бывшим мужем могла крикнуть:

– Что, блаженный, ты хочешь сказать, что ты нормальный мужик? Да настоящий мужик меня такую давным-давно бы удавил, а ты всё принимаешь и принимаешь...

А он сам детдомовский, всю жизнь мечтал о семье, детях. И что-то в душе его, в конце концов, повернулось, – и он возненавидел весь женский род. Жил один, никому не разрешал себе готовить, и даже постельное бельё сам стирал.

Я общался с ним всего несколько раз, а он, видя во мне благодарного слушателя, всё рассказывал байки из жизни священников в той епархии, в которой служил раньше:

– Вот, был у нас, значиться, один батюшка, это ещё в советские годы. Хороший батюшка, основательный. Служил в одном селе, много лет отслужил, и решил, он, значиться, в конце концов, застрелиться.

У меня от рассказов отца Геннадия начинало всё в голове путаться. Ну как можно быть основательным батюшкой, и, в конце концов, решить покончить с собой? В другой раз он мог начать рассказывать уже о другом священнике, который пришёл к выводу, что ему необходимо утопиться. Правда, все попытки суицида оставались нереализованными и заканчивались без смертоубийства.

Через некоторое время я стал обращать внимание на то, что кроме меня батюшку никто больше не слушает. Поговорил с одним отцом из благочиния, где служил отец протоиерей.

– Странная картинка у меня складывается от рассказов отца Геннадия, такое впечатление, что в епархии, в которой он служил ещё в советские годы, значительная часть отцов страдала каким-то маниакально депрессивным синдромом (МДП), и всё норовила свести счёты с жизнью.

Мой собеседник грустно улыбнулся:

– Всё, о чем он рассказывает, – это лишь его собственные мысли и переживания. Это он сам, впадая в отчаяние, думал с собой покончить. Его постоянно мучил вопрос, почему Бог с ним так поступил, почему попустил совершиться предательству? Он часто стоял на грани того, чтобы уйти из священства и вновь жениться, но такой поступок сам же считал изменой Богу, а кроме Христа у него никого больше не осталось. Мы к его рассказам привыкли и не обращаем на них внимания, а ты – человек свежий, вот он тебе и изливается. А вообще, так как отец Геннадий, у нас никто больше молиться не умеет, он ведь не просит, он вопиет Богу!

В том же самом благочинии, откуда был отец Геннадий, служил и ещё один, уже маститый, протоиерей. На него посмотреть – так чисто русский богатырь, – косая сажень в плечах, и кулаки, каждый по пуду весом. А матушка перед ним, – ну просто девочка, но, как мы заметили, слушается он её беспрекословно. Словно она у него генерал, а он так выше старлея так и не дослужился.

И, наверное, понимая, что нас такое главенство женщины в священнической семье искушает, однажды сам рассказал удивительную историю их совместной жизни:

– Я ведь священником стал ещё в семидесятые годы. Вспоминаю, как невесту тогда искал такую, – чтобы один раз и на всю жизнь. Познакомили меня с моей будущей невестой. Маленькая, стройная – словно берёзка. Вот, думаю, такая маленькая и будет жить со мной тихо и мирно, не станет мне указывать и поучать. А вышло-то всё, как раз, наоборот. Как стал я священником, принял приход, так и начала моя благоверная со мной спорить. Всё ей не так, что ни скажи, что ни сделай, – ну никак я ей не угожу.

Я уж с ней и по-хорошему говорил, и голос на неё повышал, а она ни в какую, не уступает и всё тут. И вот, однажды, не выдержал я и вздумал попугать её кулаком, а не рассчитал – она как раз на него и напоролась... Упала моя матушка на пол, лежит и не дышит... Я за голову схватился. Ещё бы, матушку свою убил! Ведь она хоть и вредничала, но меня-то, всё одно любила, и я в ней, честно сказать, души не чаял. И вот такой несчастный случай (а священник, если человека убил, даже если и случайно и не по своей вине, – служить у престола больше не имеет права).

Закричал я тогда страшно, упал перед ней на колени, прижался к губам, а дыхания нет, – безчувственное тело. Поднял я её на руки, – а её руки свисают точно плети. Положил её на кровать, зачем-то пледом накрыл и поехал к владыке.

Уже поздно к нему домой приехал. Доложили ему, он меня встречает:

– Что стряслось, батюшка, почему такая срочность, ты что, до утра подождать не мог?

– Владыка, я матушку убил, не хотел, а убил, под руку она мне попала, а я силу не рассчитал.

Снимаю с себя крест и кладу его перед архиереем на стол:

– Не имею я больше права такого - оставаться священником.

Владыка мне: – Ты, брат, не дури, возьми крест обратно, – только я могу решать: быть тебе у престола или не быть. Лучше давай ка о твоей матушке помолимся...

А я развернулся и, ничего не говоря, в отчаянии выбежал на улицу. Еду в автобусе и думаю: "Подвёл я всех, всю Церковь подвёл. Теперь будут в советских газетах писать, что церковник-мракобес жену до смерти забил".

Домой иду, а ноги не слушаются. В один день я потерял всё, и любимую, и право быть священником. Думаю, сейчас помолюсь и пойду в милицию сдаваться. Подхожу к двери, а она вдруг сама открывается, и моя ненаглядная кидается мне на шею.

– Ты где пропадал?! Ужин давно остыл, а ты всё не идёшь и не идёшь, не знала, что и думать. Стою, как вкопанный, и понять не могу: "Я что, сплю?"

Ущипнул себя, а она не пропадает, улыбается мне.

– Ты как себя чувствуешь, – спрашиваю?

– Да, вроде ничего, только голова немного побаливает.

Утром снова в область, к владыке, только уже в кабинет. Захожу, а у него на рабочем столе – мой крест. Я на колени, и ползу: – Прости владыка, матушка моя воскресла, и не помнит, что я её убил. Он берёт со стола мой крест, подходит ко мне, а потом размахнулся, и к-а-а-а-к перетянет меня по спине цепью. А потом спрашивает: – Больно?

– Больно, – отвечаю.

– Это хорошо. На всю жизнь запомни эту боль.

И ещё запомни: никогда, и ни при каких обстоятельствах, не снимай с себя крест!

Потом улыбнулся:

– А теперь возвращайся домой к матушке, и терпи. Всю жизнь её терпи, – это твой второй крест.

Вот так бывает, жизнь поворачивается...

Года через два после нашего знакомства с отцом Геннадием, мне вдруг сообщили, что он скончался. Мы собрались на отпевание в храме, который он и построил. Оказалось, что батюшка в последний год своей земной жизни узнал от врача, что тяжело болен, и что ему необходима срочная операция, а иначе он умрет.

– Операция? – спрашивает. – Какая еще операция?! Да, для меня эта болезнь – награда, Господь меня пожалел, и к Себе призывает. А ты хочешь, чтобы я и дальше страдал?

Свой последний год он почти не выходил из храма, служил каждый день. Ездил на исповедь к отцу Иоанну Крестьянкину. Умер тихо и мирно, боли его не посещали. Утром совершил Литургию, причастился. Пришёл домой, почувствовал себя плохо, лёг на кровать и почил.

На поминках хлопотали сердобольные старушки, кормили отцов деревенскими пирогами. Жалели отца Геннадия:

– Отмучился, сердешный. Он, хоть, и не любил наш бабий род, но человек был добрый. Только мы никак понять не могли, отчего он нас так всё чудно попрекал? Как выпьет за праздничным столом рюмочку: