Дорога скорби - Дик Фрэнсис

— Вы сами соткали материал для этого платья? — спросил я.

— Конечно.

— Я никогда не видел ничего подобного.

— В наши дни и не могли увидеть. Откуда вы?

— Из Лондона. Саул Маркус предположил, что этот лоскут шелка мог быть соткан вами.

— Саул! И как он?

— У него белая борода, — сказал я. — Выглядит он прекрасно.

— Я не видела его много лет. Не сделаете ли мне чаю? Я не хочу посадить пятно на это платье.

Я улыбнулся.

— Чай у меня получается хорошо.

Она провела меня за тронное возвышение, вокруг белого экрана. За ними оказались хоры, совершенно не переделанные, и алтарный стол, покрытый скатертью, которая заставила меня остановиться. Она была царственного лазурного цвета, со сверкающим золотом узором в греческом стиле, который был выткан по кромке. На столе, вместо алтарных принадлежностей, стояла старинная прялка, достойная Спящей Красавицы.

— Сюда, — велела Патриция Хаксфорд и, проведя меня за хоры, резко свернула в узкую дверь, которая отделяла то, что когда-то было ризницей, а теперь стало небольшой современной кухней с пристроенной сбоку ванной комнатой.

— Моя кровать стоит в южном трансепте, — сказала мне Патриция, — а ткацкий станок в северном. Вы можете подумать, что мы будем пить китайский чай с лимоном из серебряных чашек, но на самом деле у меня на такое нет времени, так что чай в пакетиках и кружки — на той полке.

Я налил воды в электрический чайник и включил его, а она тем временем прохаживалась вокруг, разглядывая чудесные переливы цвета на своем платье.

— Из чего оно сделано? — спросил я, крайне заинтригованный.

— А вы как думаете?

— Ну... оно выглядит... как золотое.

Она рассмеялась.

— Правильно. Золотая и серебряная нить и шелк.

Я неловко наполнил кружки.

— Молоко? — предложила она.

— Нет, спасибо.

— Ну и хорошо. Эта толпа почти все выпила. — Она одарила меня сияющей улыбкой, взяла свою кружку, вернулась на трон и аккуратно опустилась в огромное красное бархатное кресло. Платье скульптурными складками окутало ее стройные бедра.

— Это фотографы из журнала, который будет посвящен фестивалю искусств, его организуют в Чичестере на следующее лето.

Я стоял перед ней как средневековый паж — причем стоял главным образом потому, что поблизости не оказалось другого кресла.

— Я полагаю, — сказала она, — вы считаете меня безумно эксцентричной?

— Не безумно.

Она счастливо улыбнулась.

— Обычно я ношу джинсы и старый халат. — Она отпила чай из кружки.

— Обычно я работаю. Сегодня было представление.

— И великолепное.

Она кивнула.

— Сейчас никто не делает одежду из золота.

— Поле Золотых Одежд! — воскликнул я.

— Верно. А что вы об этом знаете?

— Только эту фразу.

— На этом поле в Гиени, во Франции, в июне 1520 года встретились Генрих VII Английский и Франциск I Французский. Они собирались заключить мир между Англией и Францией, но они ненавидели друг друга и пытались превзойти в пышности. Поэтому все их придворные были в одежде, вытканной золотом, а короли поднесли друг другу дары, какие в наше время вы нигде не увидите. И я подумала, что будет вполне уместно соткать ткань для фестиваля из золота... и так и сделала. Это платье весит целую тонну, могу вам признаться. Сегодня я единственный раз его надела и не могу вынести то, что его придется снять.

— Оно поразительно, — сказал я.

— В 1476 году герцог Бургундский бросил сто шестьдесят золотых одеяний, когда бежал с поля битвы со шведами. Чтобы сделать одежду из золота, прядут вместе нить из мягкого золота с шелком, как я и сделала, а потом можно сжечь ткань и получить золото обратно. Поэтому, когда я сшила это платье, я так и поступила с лоскутами, которые остались от выреза и пройм.

Я сожгла их и собрала расплавленное золото.

— Прекрасно.

— Знаете что? — сказала она. — Вы единственный человек, который видел мое платье и не спросил, сколько оно стоит.

— Но я об этом думал.

— А я этого не говорю. Давайте ваш лоскут.

Я взял ее пустую кружку и ухватил левой рукой, а правой протянул ей тряпку, которую она у меня взяла, и я заметил, что она пристально смотрит на мою левую руку.

Она встретила мой взгляд.

— Это?..

— Стоит своего веса в золоте, — легкомысленно сказал я.

— Да.

Я отнес кружки обратно на кухню и вернулся. Она стояла, ощупывая лоскут пальцами.

— Один декоратор сказал мне, что это может быть современной копией портьер, сделанных в 1760 году... м-м... я думаю, Филиппом де Ласалем.

— Хитро. Да, это верно. Когда-то я соткала их довольно много. — Она помолчала, затем отрывисто сказала:

— Пойдемте.

И снова спустилась вниз. На этот раз она провела меня через дверь в другой части белой стены, и мы оказались в северном трансепте, в ее рабочей комнате. Там стояли три ткацких станка разной конструкции, на всех была незаконченная работа. Тут же был деловой отсек с картотекой и кучей офисных принадлежностей и другой отсек, отведенный для измерения и упаковки.

— Я делаю ткань, которую больше нигде нельзя купить, — сказал Патриция. — В большинстве своем она идет на Ближний Восток.

Она подошла к самому большому станку, который был выше ее раза в два.

— Это жаккардовый станок, — пояснила она. — Вашу ткань я делала на нем.

— Мне сказали, что это была лампасная ткань. Что это такое?

Она кивнула.

— Лампасная ткань — это ткань сложного переплетения, с дополнительной основой и утком, поэтому узор другого цвета виден только на лицевой поверхности ткани и скрыт с изнанки. — Она показала мне, как узор из лиан и листьев мерцает на одной стороне и едва заметен на другой. — Это очень долго. Сейчас почти никто за пределами Ближнего Востока не думает, что красота стоит денег, но раньше я ткала много подобной материи для замков и старых домов Англии. Я делаю ее только на заказ.

— А вы не знаете, для кого была сделана эта ткань? — спросил я нейтральным тоном.

— Мой дорогой, я не помню. Но в записях, наверное, есть. Зачем вам это? Это важно?

— Я не знаю, важно ли это. Мне дали этот лоскут и попросили выяснить его происхождение.

Она пожала плечами.

— Ну тогда давайте посмотрим. Мне могут заказать еще.

Она открыла дверку, за которой стояли ряды папок, и пробежала пальцами по ярлыкам на корешках, пока не нашла нужный. Она взяла папку с полки и положила на стол.

В папке оказались плотные листы с прикрепленными к ним образцами ткани, с описанием пряжи, датами, количеством сделанного, именами продавцов и покупателей. Патриция медленно переворачивала толстые листы, держа в руке мой лоскут для сравнения. Она нашла несколько образцов того же типа, но все были других цветов.

— Вот он! — внезапно воскликнула она. — Это он. Я соткала его почти тридцать лет назад. Как летит время! Тогда я была очень молода. Это были занавеси для кровати. Я отделала их золотыми кистями из канители.

Не ожидая ничего особенного, я спросил:

— Для кого?

— Написано, что для миссис Гордон Квинт.

Я что-то бездумно пробормотал, у меня буквально перехватило дыхание.

Джинни? Эта ткань принадлежала Джинни?

— Не помню ни ее и ничего об этом заказе, — сказала Триш Хаксфорд.

— Но цвета совпадают. Должно быть, это тот самый заказ. Не думаю, что я делала ткань в таких же цветах для кого-то еще. — Она посмотрела на черные пятна на принесенном мной лоскуте. — Какая жалость! Я думаю о своих тканях как о сделанных на века. Они легко могут прожить две сотни лет. Мне нравится идея, что я оставляю после себя в мире что-то красивое. По-моему, вы думаете, что я сентиментальная старая перечница.

— Я думаю, что вы великолепны, — правдиво сказал я и спросил:

— А почему ваш номер изъят из справочной, если вы ведете бизнес?

Она рассмеялась.

— Ненавижу, когда меня отрывают от работы. Она требует огромной сосредоточенности. У меня есть сотовый телефон для друзей — я могу выключить его, — и у меня есть агент на Ближнем Востоке, который передает мне заказы. И почему только я вам об этом рассказываю?

— Мне интересно.

Она закрыла папку и водворила ее обратно на полку.

— Как вы думаете, миссис Квинт не захочет заказать еще ткани, чтобы заменить этот испорченный кусок?

Миссис Квинт разбилась, прыгнув с шестнадцатого этажа.

— Не знаю, — сказал я.

По дороге домой я свернул на обочину, чтобы позвонить Дэвису Татуму по телефону, который он мне дал, ему домой. Он был дома и, кажется, обрадовался моему звонку, желая узнать, что я нашел.

— Завтра, — сказал я, — я нанесу визит в «Топлайн фудс». Кто назвал вам имя Оуэна Йоркшира?

Он не понял:

— Простите, что вы сказали?

— Дэвис, — мягко произнес я, — вы хотите, чтобы я взглянул на Оуэна Йоркшира и компанию, но почему? Почему он?

— Я не могу вам сказать.

— Означает ли это, что вы обещали не говорить или что вы не знаете?