Секретное досье - Лен Дейтон

— Долби сказал, что это не он подал жалобу? — спросил я.

— Нет… он сказал, что один отдел дает вам более высокий уровень допуска к секретным материалам, чем сейчас у него самого… разумеется, это связано с его работой вне конторы… кстати, ему это было не очень приятно. — Она помолчала и смущенно спросила: — Вы убили тех людей?

— Да, — ответил я с долей злости, — убил. Это довело общее число убитых мной до трех, если не считать войну. Если войну считать…

— Вы не обязаны объяснять, — сказала Джин.

— Послушайте, это ошибка. Тут никто ничего не может поделать. Просто ошибка. Каких действий они хотят от меня? Написать Джеки Кеннеди и заявить, что я не хотел этого?

Джин сказала:

— Похоже, по его мнению, они ждут, выйдете ли вы на связь, прежде чем что-то сделать. Ему интересно, работает ли с вами Карсуэлл, и он радировал закодированное сообщение, чтобы Карсуэлла и Мюррея изолировали.

— Слишком поздно, — заметил я. — Они выколотили из меня отпуск как раз перед тем, как мы улетели.

— Это, вероятно, убедит Долби, — сказала Джин.

Солнце светило ей в спину, и Джин выглядела великолепно. Я пожалел, что лишь малая часть моих извилин свободна для мыслей о ней.

— Что Карсуэлл мой связной? — задумчиво произнес я. — Может быть. Но я бы сказал, что ему логичнее было бы подозревать вас.

— Я не ваш связной.

Казалось, она была не до конца в этом уверена.

— Я знаю это, красотка. Если бы я действительно работал на КГБ, то не позволил бы заподозрить себя и знал бы, кто мой связной, прежде чем попасть на такой вот остров, иначе у меня не было бы способа двойной проверки для вас. Но поскольку я не работаю на то шестиэтажное здание на улице Дзержинского, связного нет, значит, вы не связной.

Джин нарочно шлепнула ногой по воде и по-детски улыбнулась. Солнце стояло за ее головой, как открытая дверца сканторпской сталеплавильной печи. Под легким бризом с океана ее платье липло к телу, как дешевые духи. Я с трудом вернул свои мысли на землю. Джин сказала:

— Похоже, в Гилфорде я слушала не так внимательно, как вы.

Танковый трак лежал наполовину в воде, словно огромная гусеница, и волны били струйками и выплескивались сквозь затейливые переплетения литья. На расстоянии от нас лежал башней вниз в блестящей пене Б-61, танк без одного трака. Море, в которое он вернулся, описав большой непроизвольный полукруг, билось и шлепало в огромный металлический корпус с беспокойной насмешливостью. Джин остановилась и повернулась ко мне. Прилипшая к золотому лицу прядь черных волос напоминала трещину на вазе эпохи Сун. Я должен сосредоточиться.

— Предположим, вы не работаете на КГБ, но тот, кто считает иначе, хочет как-то это прекратить. Что они сделают?

— Об этом никто в нашем положении не осмеливается даже думать, — ответил я.

— Но предположим, это происходит. Затем они вынуждены об этом думать.

— Хорошо, — согласился я, — затем они об этом думают.

Голос Джин звучал хрипло, немного нервно и резко. Я понял, что значительную часть ночи она провела в размышлениях о том, как поступить со мной. К тому же, обязанный Джин, я не мог дурачить ее.

— Им не оказывают бесплатной юридической помощи в Олд-Бейли, — сказал я, — и разрешают продать свои воспоминания в издания группы «Санди», если вы об этом.

— Нет, об этом я думала, — проговорила Джин. — Это разрешается только тем, кто убил несколько человек при отягчающих обстоятельствах. — Она помолчала. — Так что происходит?

— Не знаю, — ответил я. — Со мной раньше этого никогда не случалось. Наверное, это что-то вроде: «Суньте ноги в этот мешок с влажным цементом, катер отчаливает».

Прибой обрушивал на риф мощные удары, сотрясавшие песок у нас под ногами.

— Становится прохладно, — сказала Джин. — Давайте вернемся в машину.

21

Водолей (20 января — 19 февраля). Вы можете столкнуться с задержкой в осуществлении личных планов, но проявите осторожность. Ваши действия, продиктованные благими намерениями, вполне могут быть неправильно истолкованы.

Следующие два дня стали мучительным испытанием для нервов. По мере приближения дня взрыва жизнь на атолле перерастала в напряженную, но организованную гонку. Насколько я мог судить, моей роли наблюдателя не мешали, и я свободно присутствовал на всех скучнейших конференциях. Мы с Джин почти не имели возможности обменяться хотя бы парой слов, не рискуя быть подслушанными или записанными. Наше решение изображать некое отчуждение означало для нее шанс остаться в стороне, а для меня — чувство острого желания, которое ни одному мужчине не следует испытывать к своей секретарше, если он хочет сохранить за собой возможность уволить ее. Я видел, как Джин ждет подписи или документов в длинных серых коридорах из ДВП. Хотя стояла она неподвижно, ее гладкое тело двигалось — медленно и неощутимо — под тонкой тканью летней формы, я думал о маленькой круглой золотой сережке Джин, которую нашел у себя в постели в среду утром.

Чаще, чем мне хотелось бы, я находил предлог протиснуться мимо нее в узких коридорах и дверях. Проскальзывавшее между нами электричество скрашивало чувство глубокого одиночества, которое я испытывал. Мое желание было не распускавшимся, сдерживаемым, грозящим взрывом достижением высшей точки, но мягкой бездействующей потребностью. Страх делал физическое желание острее толедского клинка и жалобнее флейты Долмеча.

Большую часть этих двух дней я провел, работая непосредственно с Долби. Это было наслаждение. Разница между Долби и другими людьми из отделов разведки, учитывая его воспитание, состояла в готовности этого человека использовать информацию, добытую теми, кто стоял ниже — как в социальном, так и в военном плане. Он охотно разрешил бы техникам делать выводы на основании их данных, тогда как другие попытались бы разобраться в технике, чтобы ревниво охранять привилегию решать любые вопросы.

Мы с Джин обнаружили коробку в бункере во вторник. В четверг командующий генерал — генерал Й.О. Герайт — пригласил всех мужчин-офицеров и имевшихся девушек на прием в свой дом.

Дом генерала пристроился в одной из бухт на скалистой стороне острова. Солнце окрасило вершины деревьев в розовый цвет, стимулируя выделение желудочных соков. Снова закат сочетал в себе розовато-лиловые и золотые краски. Насекомые вышли на ежедневное сражение с продукцией американской химической промышленности, а предупредительный инженерный корпус не забыл развесить на деревьях гирлянды мигавших китайских фонариков. В больших порциях мартини позвякивали кубики льда и сияли ломтики лимона и вишенки. Маленькие бледные официанты тяжело ступали на своих плоских, постоянно болевших ногах и выглядели под открытым небом не в своей тарелке. Повсюду энергично передвигались, разнося подносы с напитками, хорошо сложенные, опрятные субъекты, загорелые и бдительные. Они пытались выглядеть бледными, болезненными официантами, одевшись в такие же, как у них, белые куртки.

Трое армейских музыкантов спокойно и с математической точностью перемещались в ладовом диапазоне песни «Есть маленький отель», и связанные с ним модулированные инверсии кружили вокруг восьми средних тактов с похвальной синхронизацией. Тут и там предвестником шума взлетал смех.

Вне освещенного участка, в дальнем конце маленького генеральского сада сидел в неудобной позе на краю скалы Долби. В двух или трех футах под ним тихо двигалась вода. В море стоял на якоре серый эсминец, струйка дыма демонстрировала постоянно поддерживаемое в рабочем состоянии давление пара. По огромному белому «R» на его боках я понял, что это один из кораблей, замеряющих силу и радиацию под водой с помощью громадных проволочных сетей, к которым подсоединено измерительное оборудование. На катере рядом карабкались, объясняли, приказывали, брали груз и в ходе проверки креплений сети спускались к корпусу корабля блестящие черные водолазы в резиновых костюмах.

Долби вертел бокал с мартини, превращая его в тонкий слой чистой стремительности, контролируемой центробежной силой. Он немного отхлебнул с колеблющейся поверхности алкоголя и потер краем бокала нижнюю губу.

— Выйти из этой ситуации нельзя, — говорил он.

Я невольно приложил эту реплику к себе, но он продолжал:

— О заключении с ними какой бы то ни было сделки не может быть и речи, просто из-за отсутствия гарантии, что они сдержат слово. Мелкая война становится наилучшим способом истолкования коммунизма, войну начнут коммунисты. И будьте уверены, они не станут пользоваться такими детскими игрушками, как эта бомба. Они заполнят пространство подходящими нервно-паралитическими газами.

Он посмотрел на привезенный и тщательно уложенный дерн, на котором толпились сейчас мужчины и женщины в летней форме. Между мной и длинными столами с едой стояла полная девушка в белом, державшая за руки двух лейтенантов морской пехоты, и все три головы склонялись, когда ее белые остроносые туфли проворно следовали трехдольному ритму и накладывающемуся диссонансу ча-ча-ча.