Записки дивеевской послушницы - Ольга Иженякова

— Ему хоть месяца три есть? — спрашиваю со страхом у матери.

— Конечно, есть, — слышу ответ, — три с половиной вчера исполнилось. — Мамаша три раза основательно окунается с младенцем, завернутым в пеленку; мне кажется, что ребенок вот-вот захлебнется.

Однако «стойкий оловянный солдатик» даже не поморщился. Молодая мама быстро убежала с ним в палатку. И наша очередь снова зашевелилась.

Когда стоишь и ждешь, кажется, что купаются долго и медленно, и совсем не понимаешь чужого страха перед ледяной водой, но когда сам входишь в воду… Такого жгучего холода я не ожидала. Замираю и столбенею.

— Ну, быстрее, быстрее, сестра, — слышу голос над собой, — давайте уже, окунайтесь, не стойте! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!

Молниеносно обжигаюсь в проруби и окончательно перестаю соображать. Внутри замирает все. И дальнейшее, кажется, уже происходит не со мной, а с другим человеком, у которого чувства страха, боли или обиды полностью атрофировались. Из проруби вышло что-то механическое. Так мне показалось. На время.

Пока я бежала до женской палатки, сорочка и платок напрочь застыли и примерзли к телу, пришлось их осторожно отдирать.

…В небольшую прорубь с лестницей, рядом с Иорданью, тоже очередь, здесь набирают крещенскую воду, так сказать, для домашних нужд. Она, как утверждают верующие, имеет большую силу. В большом количестве запасаются крещенской водой местные цыгане, считается, если ею окропить коня, то его, во-первых, не украдут, во-вторых, он долго будет сильным и здоровым.

— Даже дохлые клячи от этой воды оживают — молодеют, жизнь им начинает нравиться, — разговаривают стоящие рядом со мной цыганки.

— Вы тоже православные? — удивляюсь я.

— А ты что, креста на нас не видишь! — говорит мне с укором старшая.

И вправду, кресты на них большие и из золота, трудно не заметить. Но ни в одной церкви я их ни разу не видела, потому и спрашиваю.

В палатке уютно, пахнет соломой и морозом, женщины дрожащим голосом поют псалмы. Много юных девушек.

— Помогите мне, а то сейчас упаду…

Подаю руку соседке и чувствую, как она вся буквально горит.

— У вас температура? — спрашиваю со страхом.

— Да так… тридцать девять час назад было. Дай, думаю, искупаюсь, а там будь что будет.

— Может, «скорую»? — волнуюсь не на шутку.

— Да что вы, какая «скорая», — удивляется больная, — разве Иордань не излечит? Иордань посильнее-то «скорой» будет.

Понимаю, что спорить с ней бесполезно, и соглашаюсь проводить женщину до автобуса.

Несмотря на то что «неотложка» все время дежурила на берегу, к ней так никто при мне не подошел. То ли вера действительно творит чудеса, то ли верующие народ закаленный?

— Серега, слышь, Серег, а ты бы искупался, — спросил один закутанный в ватник омоновец у другого, дежурившего у купели.

— Да ты что, сдурел, что ли? — отмахнулся тот. — У меня и так сопли, как у слона, уже неделю текут, не знаю, куда деваться…

А когда я только-только вышла из ограждения, к купели подъехал автобус, полный воодушевленных людей, и очередь к Иордани стала в три раза больше…

Вот так Крещение Господне.

Икона-мученица

«Покажите мне чудо и уверую в Бога», — многие сейчас так говорят.

Эту икону давно считают чудотворной. Даже специальная тетрадка заведена, где описываются случаи заступничества святого, чей лик изображен на ней. Опытный глаз сразу определит — Иоанн (Максимович), митрополит Тобольский и Всея Сибири чудотворец, который жил в восемнадцатом веке. К его помощи сибиряки прибегают часто. Человек удивительного характера и редкой судьбы. И икона удивительная.

А начиналось все обыденно. Когда восстанавливали храм, где до этого был гараж, позвонил игумен и попросил дьякона съездить в соседнюю епархию за иконой. Тот, не раздумывая, поехал. Каково же было его удивление, когда ему вручили отмытую доску, на которой угадывался лик. Но больше поразил рассказ об обретении. В обычный будний день в храм пришел мужчина и сказал, что надумал родительский хлев разбирать, а там на полу доски, похожие на иконы: «Зайдите, гляньте».

Посетитель оказался прав. На первой доске еле-еле проступал лик (как потом оказалось, это икона «Благодатное небо»), на второй едва сохранился Иоанн (Максимович), митрополит Тобольский и Всея Сибири чудотворец, а с третьей лик уже исчез.

В храме отслужили благодарственный молебен по случаю обретения и снова принялись за реставрационные работы.

Икона начала обновляться… сама.

И если, к примеру, сегодня прихожане смотрели на бледноватый лик с огромным светлым пятном посередине, то спустя семь дней пятно исчезало, хотя рука реставратора не касалась иконы.

Образ святого был выведен настолько ярко, что порой начинает казаться, будто иконописец закончил его только вчера, и не вся краска еще успела высохнуть.

Дальше — больше. Сразу же по прибытии икона начала проявлять свою чудодейственную силу, которую может почувствовать каждый верующий. Нужно просто подойти и рядом постоять.

А недавно в церковь пришел дедушка лет девяноста, родом из той самой деревни, где храм в свое время превратили в скотный двор, и рассказал, что, будучи мальчишкой, наблюдал, как иконы снимали с иконостаса и уносили на совхозный склад. Все сторожа между собой тогда перешептывались, говорили: ночью иконы начинают совсем по-человечески стонать, аж страшно… а когда в бывший храм загнали первую партию телят, те вскоре как один пали.

После этого храм начали ломать, но он как большой крепкий организм долго не поддавался разрушениям. Держался.

В итоге его с большим трудом взорвали, при этом многие подрывники покалечились. Ох, и вопли тогда стояли в деревне! За версту было слышно, как безбожники церковь ругают. Старушки же втихомолку осеняли себя крестным знамением, говорили, что это наказание Господне.

Увидев икону, старик перекрестился и совсем по-детски заплакал. «Она, я ее помню», — сказал, поклонился и ушел.

Дом

Почти все лето я расчищала старый дедовский дом послевоенной постройки. Душа моя трепетала, когда я прикасалась к стенам: дом так много видел… А ведь построили его в считанные дни.

Дед пришел с войны, голый как сокол, усталый, изможденный. Единственное, что у него было, это топор, подарок кузнеца. Дед начал с нуля.

Господи, ну какой же этот дом! Подвал полукругом выложен, булыжник к булыжнику, хоть в кино снимай.

А вот в комнатах наверху давно командовал ветер, он же и проломил крышу. Когда сняли, ахнули: каждый лист — и не поймешь, из чего именно сделанный, — аккуратно просмолен. А гвозди? Я никогда не видела подобных. Бревна — и ведь в большинстве своем еще пригодные — прочно законопачены мхом. Веранду пришлось убрать, прогнила. Надо бы с другой стороны сделать пристройку, но пока перекрывали крышу уродливым «металлопрофилем», закончились деньги, а следовало бы еще поставить новые двери, окна. Мечтали обшить домик каким-нибудь сайдингом, чтоб дольше хранился. Вроде и не очень нужен, но пусть, пусть будет, что-то в нем есть такое, что непременно нужно сберечь.

В кладовке нашли мельничные жернова, маслобойку и ткацкий станок. Сколько же им лет?

А как рады были этому дому мои родные… Мне не понять, ведь всего-то четыре комнаты.

Все село с интересом следило, что получится из моей работы. Старожилы несли воспоминания, как драгоценности. Я узнала, где в войну был тайник, а где лучше посадить орех. А еще я узнала, что колодец у нас выкопан в девятнадцатом веке и надо бы его почистить. Глубина? «Десять с половиной метров, а на дне каменная плита, это знает все село. Он святым человеком освящен, поэтому в нем никто не утопится»… Но у меня уже не было, ни сил, ни желания продолжать работу.

Я легла на траву и долго лежала. И внезапно мой девяносточетырехлетний родственник, который последние пять лет дальше своей комнаты не ходил, встал и, опираясь на две палки, доковылял до меня. С присущей ему когда-то иронией он сказал: «Это хорошо ты придумала дом поднимать. Очень хорошо. Пусть Бог тебе помогает. Вот только гвоздей тебе негде взять крепких, мы ведь эти из танка делали».

Я посмотрела на него, и печаль сразу как рукой сняло. Надо продолжать…

Медвежатник

Иван — охотник от Бога. За свою биографию завалил девяносто шесть медведей, причем на некоторых охотился в одиночку. Таких, как он, больше нет в нашей области, а может, и во всей России.

Он отменно читает следы птиц и зверья, обитающего в тайге, знает также законы леса, которые свято чтят представители северных народностей — ханты и манси. И, конечно, каждый раз собираясь на охоту, верит в удачу. Без этого никак. Ружье у него тоже особое, фартовое, как он сам говорит. На вид обычная двустволка, а на ней тоненьким шрифтом нацарапано стихотворение Никитина «Утро». Это, говорит охотник, и придает бодрости в моменты отчаяния и холода.