Последнее поколение - Юлия Федотова

Цергарду очень, очень хотелось, чтобы пришельцы дожили до его возвращения (если таковому вообще суждено было состояться). Однако, даже меры столь строгие, гарантировать их безопасность не могли. Оставалось лишь уповать на волю Создателей…

Удивительно мирным выдался перелёт — будто и не было кругом войны. Молчали орудия, и вражеские истребители не беспокоили в пути. Если бы не зверский холод да парашют за спиной, путешествие можно было бы счесть приятным. Сидели молча, каждый думал о своём под мерный гул моторов…

Цергард Эйнер прикидывал в уме, как далеко на северо-восток могли продвинуться соединения Федерации за пять дней наступления, и не следовало ли повременить с вылетом до тех пор, когда они продвинутся ещё дальше? Хотя, где гарантия, что наступление, организованное им на скорую руку, за это время не захлебнётся, и Квандор не вернёт свои позиции? Нет, лучше воспользоваться преимуществом малым, чем и его утратить, понадеявшись на большее…

Агард Тапри в это время вёл смертный бой с собственным любопытством. «Не твоё дело — задавать вопросы и вникать, твоё дело — приказы выполнять, точно, в срок и по-молодецки!» — внушал он себе в уме голосом прежнего своего начальника, форгарда Сорвы. Но проклятое любопытство брало вверх, и ненужные вопросы жёлтым болотным ужом ползли в голову. Куда они летят? На квандорский фронт, это понятно. Зачем летят? Неизвестно, и не особо интересно. Но зачем они тащат с собой арестованного крумского доктора — неизвестно, непонятно и интересно до страсти! Набраться, что ли, наглости, спросить по прилёте? Господин цергард бранить не станет, может быть даже и ответит, но подумает наверняка плохо. «Зачем мне такой любопытный адъютант, уж не шпион ли?» — вот как он подумает. Лучше уж помалкивать, может, со временем дело прояснится само?

А не дававший ему покоя доктор Гвейран сначала пытался заснуть, чтобы скоротать время, даже овец считал, но сон не приходил. В голову лезли нехорошие мысли; чем дольше он обдумывал предприятие, тем безумнее оно ему казалось. Почему-то он вообразил, что в планы цергарда Эйнера входит десантирование на вражеской территории с парашютами, и разыгравшееся воображение рисовало яркие картины расстрела парашютистов в воздухе. Он представлял себе, как болтается, беспомощный, в ночном небе, а воздух вокруг прорезают огненные пунктиры автоматных очередей, метал рвёт живую плоть, чёрная кровь струями хлещет вниз, и медленно-медленно приземляются… тьфу, нет в этом мире такого слова, опускаются истерзанные трупы. И ладно бы их, трупов этих, было три. Так нет! В представлениях своих Гвейран почему-то обязательно оставался жив, долго разыскивал убитых своих спутников, горевал над их юными телами, прятал в топь. Тут его брали в плен, вели в пыточную камеру, оснащённую пилорамой… В общем, он успел пережить адские муки, прежде чем сообразил, что всё-таки спит, и видит дурной повторяющийся сон.

А разбудила его болтанка. Самолётик трясло страшной мелкой дрожью. Казалось, ещё немного, и повылетят из его бедного корпуса все болтики, шпоночки и прочие крепёжные элементы, развалится летучая машинка на части — тут им всем и конец. Гвейран трусом не был, но летать на технике столь устрашающе-архаичной не любил, что правда, то правда. Наверное, ему не удалось скрыть эмоции, потому что цергард Эйнер наклонился и, оттянув вбок кислородную маску, проорал ему прямо в ухо, стараясь пересилить рёв моторов:

— Ничего страшного, над горами всегда так… — потом с силой ударил ногой в дверь кабины и заорал ещё громче, — эй там, полегче, не арматуру везёте!

Как будто пилоты моли что-то изменить! Скорее всего, они его даже не услышали. Но по забавному совпадению болтанка тут же прекратилась. И агарду Тапри вновь с восхищением подумалось, какой же это великий человек — цергард Эйнер, что даже природа сущего подвластна его слову!

К большому облегчению Гвейрана, десантироваться им не пришлось. Самолёт сел на маленьком прифронтовом аэродроме в городке со смешным названием Мымра. Собственно, таковым оно было лишь в земном восприятии. На языке Арингорада это слово (мужского, кстати, рода) звучало совершенно нейтрально и никакого иного смысла, кроме топонимического, не имело.

Комендант города, полный, усталый человек средних лет, встречей с высочайшим начальством был смертельно напуган. Он выглядел таким виноватым, так подобострастно себя вёл, что невольно складывалось впечатление, будто он проворачивает в своих владениях некие тёмные делишки и опасается, уж не вышли ли они наружу. Возможно, так оно и было в действительности, но цергарда Эйнера в тот час заботило другое. Он не стал задерживаться в Мымре, потребовал машину без водителя, запретил оповещать соседей о своём прибытии в регион (не иначе, с инспекцией принесло Верховного!) и к огромному облегчению вороватого форгарда, отбыл в северном направлении, в компании всего-то трёх человек, и без военного сопровождения. С точки зрения коменданта, отваживавшегося выезжать из города лишь под прикрытием бронированных болотоходов, подобное поведение было чистым самоубийством. Дороги в округе имели одно неприятное свойство. Никогда нельзя было с уверенностью угадать, чьи они — свои ещё, или уже квандорские? Очень, очень неблагоразумно поступил цергард Эйнер! «Но кто я такой, чтобы указывать господам Верховным? — сказал себе комендант. — Уехал — и слава трём Создателям! Без него спокойнее…» Подумал так — и затравленно оглянулся, будто кто-то мог подслушать его крамольные мысли…

Пятнистый «кварг» священной козой скакал по болотным кочкам, выросшим за зиму прямо посередь дороги. «Безобразие, — думал Тапри, сжимая руль побелевшими от напряжения пальцами, — неужели трудно один раз грейдером пройтись?» Потом вспомнил, что не в столице, а в прифронтовом районе находится, некому тут дороги ровнять — и смирился с неизбежностью.

— Хочешь, я поведу? — несколько раз предлагал цергард Эйнер. Он к весенним болотным дорогам давно привык, но помнил, как трудно приходится новичкам, как тяжело лавировать колёсами между кочек, и адъютанта искренне жалел. Но тот от помощи отказывался — молча, отчаянно мотал головой, и крепче сжимал руль. И Эйнер не настаивал — чтобы не обижать. Тем более, ехать, по его подсчетам, оставалось недолго. Через час должны были начаться предместья Камра. Но Верховному цергарду Федерации Эйнеру Рег-ату следовал исчезнуть из этого мира ещё раньше — до первого блокпоста.

— Останови-ка здесь, — велел он агарду.

Участок было очень подходящим — сырым словно губка, полдня не пройдёт, как затянутся все следы…

— И мешок наш достань.

— Рад стараться! — Тапри хотел по-молодецки выполнить приказ, но забыл, куда тот мешок задевал, принялся шарить под сиденьями, весь эффект пропал.

— Да в снарядном ящике он, — напомнил цергард. — Ты же сам туда запихнул, чтобы под ногами не мешался!

— Виноват! — горестно пискнул адъютант и извлёк пропажу на свет божий.

А в мешке лежали очень, ОЧЕНЬ странные вещи! И потребовал цергард — СТРАННОГО!

— Переодеваемся! — сказал он, протягивая спутникам непонятные серые свёртки. — Скорее, пока никого на нас не вынесло!

В свёртках, понятно, оказалась одежда. Но какая! Бесформенные штаны, рубахи без ворота, кургузые стёганые кацавейки (для тепла!) и короткие — до колен — серые рясы! Плюс болотные сапоги с раструбами. Плюс заплечные котомки из брезента. Полное облачение монаха-паломника из ордена Святой Вдовицы — Праматери сущего! Что за нелепость? Зачем надо надевать… это?!

Тапри спросить не решился, лишь молча перебирал пальцами грубые завязки штанов, медлил в надежде: вдруг случится чудо и начальство передумает? А доктор Гвейран спросил, прямо и возмущённо:

— Ты что, тины нахлебался?! Зачем нам это барахло?

Агард от таких слов аж вскинулся: какое право имеет этот неблагонадёжный субъект разговаривать с господином цергардом в подобном тоне?! Пристрелил бы, честное слово! Но господин цергард возражать не стал, ответил спокойно:

— Маскировка… Бельё, между прочим, тоже снимайте. Монахи белья не носят.

— Оно хоть чистое? — осведомился Гвейран сердито, потому что было ему доподлинно известно: монахи одежду не стирают.

— Новое, — не без яду в голосе успокоил цергард. — Не беспокойтесь, не с трупов снятое. Специально шили.

И подал личный пример. Тапри последовал ему безропотно. Гвейран — кряхтя и чертыхаясь.

Когда же они переоделись — стало совсем плохо. Без элегантной чёрной формы, придававшей их облику внушительности, оба мутанта будто сбросили по шесть-семь лет жизни. Верховный цергард Федерации выглядел безнадёжно юным, почти как тогда, в первую их встречу. Адъютант Тапри казался мальчиком-сироткой. «С кем я связался?!» — подумал Стаднецкий с тоской. Потом вспомнил далёкую Землю, и нашёл ложку мёда в бочке дёгтя: «Спасибо, в этом мире монахи не бреют головы!» И всё-таки он продолжал злиться.