Последнее поколение - Юлия Федотова

— … приказано было — всех проверять строго… — доносился вслед недовольный молодой голос. — Мало их тут шляется… может, шпионы…

— … один такой проверил… кишки по всей округе разлетелись… А помолятся — глядишь… — звуки за спиной стихли, и о том, на какие именно блага надеется старшина, узнать не довелось.

— Помолимся, помолимся как же! — принялся злиться цергард Эйнер, глава внешней разведки. — Живы останемся — я за него, мракобеса суеверного, так помолюсь — мало не покажется! Вот как прикажете с этими людьми работать?! Интересно, сколько здесь до нас настоящих шпионов прошло без досмотра?! Хорошо, я его личный номер разглядел. Вернёмся — такое ему устрою!..

— Не вздумай, — велел Гвейран. — Он нас спас.

— Неважно! Он воинский долг нарушил! Ради мнимого спасения собственной шкуры! Такие вещи нельзя спускать.

…Они ещё спорили какое-то время, развлечения ради, чего в поступке старого солдата больше: вреда для Отечества или пользы для человечества в целом? К единому мнению так и не пришли, тема постепенно иссякла, оставив, однако, невольного слушателя в состоянии полнейшего смятения ума и чувств. Собеседники как-то упустили из виду, что агард Тапри в их дела до сих пор не посвящён… Точнее, Гвейран этого не знал вовсе, а цергард Эйнер… да всё он, конечно, знал, помнил и учитывал, просто интересно ему было: как долго может человек бороться с собственным любопытством? Начнёт адъютант задавать вопросы, или нет?

Но тот продолжал молчать по-уставному. Будто не слышал ни слова из их разговора! Будто известие о возможной гибели человечества его совершенно не касалось! «Ничего себе — характер!» — восхищался цергард про себя. А бедный адъютант тем временем плёлся, бледный и несчастный, не разбирая дороги, и мучительно пытался понять, что происходит, кто именно сошёл с ума: он сам, спутники его оба сразу, или же весь мир?

Полчаса спустя, на подходе к городу, цергарду Эйнеру стало его жалко. Он остановился, и пришелец последовал его примеру. Но Тапри, погружённый в собственные мысли, этого не заметил, убрёл вперёд.

— Адъютант! Э-эй! — окликнул его цергард.

— Я! — испуганно подскочил тот. — Чего прикажете?!

Цергард смерил его проницательным взглядом и велел:

— Ответь. Ты ничего не хочешь у меня спросить?

— Так точно… нет… в смысле, да… — совсем стушевался агард.

— Спрашивай.

— Я… только…

— Ладно. Слушай. И не вздумай вообразить, будто мы с господином Гвейраном спятили.

— Никак нет! — он вроде бы даже испугался такого допущения.

И тогда цергард Эйнер выложил своему адъютанту всё как есть, без утайки. Рассказал о космических пришельцах, запертых в тюремной камере Генштаба, и транспорте их, похороненном в болотных хлябях за линей фонта. О несчастии, постигшем род человеческий, и о скором вымирании, ему грозящем. О клонировании хверсов и клонировании людей. О том, ради чего, ценою больших потерь, было организованно наступление в квадранте 16-б и о цергарде Азре, от которого надо скрываться. И, в конечном итоге, о высшей цели их безумного путешествия.

— Зачем ты ему всё это говоришь? — попытался вмешаться Гвейран. — Смотри, на нём лица нет! Добрались бы до катера — тогда бы уж, в спокойной обстановке…

Но цергард Федерации его прервал, ответил жёстко:

— Он имеет право знать, за что умрёт.

Пришелец безнадёжно махнул рукой, он думал, наверное, что слова о смерти добьют агарда окончательно. Но тот пропустил их мимо ушей — слишком невероятным казалось всё остальное, чтобы обращать внимание на явление столь обыденное и привычное.

Глупо конечно, но в первую секунду Тапри даже некоторое облегчение, что-то вроде радости почувствовал. Получалось, зря он тревожился из-за того случая с Вегдой, никаких последствий его легкомыслие иметь не могло… Никогда…

Осознание всего ужаса услышанного пришло чуть позже. Но в любом случае, агарду Тапри был легче это пережить чем недавно — цергарду Эйнеру. Не испытал он того безысходного отчаяния, ощущения обречённости и краха, что выпали на долю его начальника. Ведь рядом был цергард Эйнер, он знал, что надо делать, и если он считал, что человечество можно спасти, значит, так оно и есть. А уж какую придётся заплатить цену ему, Тапри, лично — не важно. Слишком велика цель, чтобы думать о собственной судьбе. Люди и за меньшее отдавали жизни, и за счастье почитали свою жертву…

Так рассуждал юный адъютант, меся литыми сапогами непролазную грязь камрской дороги, ковыля по морозным кочкам, через свежие, не затянувшиеся ещё воронки, и душу его охватывало светлое, очень похожее на счастье чувство сопричастности с чем-то поистине ВЕЛИКИМ. И то дело… нет, ДЕЯНИЕ, что предстояло им — пусть немыслимо трудное, пусть смертельно опасное — юношу не пугало, напротив, воодушевляло и окрыляло, пробуждало детские, слегка уже потускневшие мечты о подвигах и славе…

Словом, впал он в то возвышенно-блаженное состояние духа, что как нельзя лучше подходит монаху, готовому узреть воочию божественные святыни и преклониться пред ними. Бледные щёки покрыл лёгкий розовый румянец, прозрачные, чуть навыкате глаза одухотворённо сияли, взор их странно, отрешённо блуждал… Фанатик веры, да и только! Ни один патруль не придерётся!

— Что это у нас с ним? — забеспокоился цергард, и Тапри его даже не услышал.

— Похоже, ошалел от радости, — понизив голос, печально пояснил доктор Гвейран. Он догадывался, что происходит с агардом, ему доводилось видеть на лицах людей похожее выражение. Только люди те были не с Церанга, а с Земли. Триста добровольцев уходили сквозь новый, никем до них не испытанный дальний коридор к неведомым мирам, и знали, что на родину никому из них вернуться не суждено…

— Не понял! Чему тут радоваться?! — удивился Эйнер, он-то хорошо помнил собственные недавние чувства: мир рухнул, жизнь кончена… Он верил, что адъютант найдёт в себе силы и справится с ударом, но такой странной реакции предвидеть не мог.

— Ну… Разве мальчикам каждый день достаётся спасать человечество?

— А-а! Ну да! — цергард неуверенно улыбнулся. С этой точки зрения он проблему ещё не рассматривал… Может, и в самом деле, не всё так скверно, как кажется на первый взгляд?

Впереди, на фоне предзакатно-оранжевого неба показались, окутанные белёсой туманной дымкой, тёмно-сизые цилиндрические очертания строений, точнее, развалин их. Дорога на подходе к городу сделалась чуть ровнее, видно, о состоянии её кто-то пытался заботиться. Сама местность стала суше — по обочинам и под насыпью валялась разбитая техника, валялась уже давно, успела покрыться мохнатой бурой ржой, а в топь так и не ушла. «Теперь до осени, до больших дождей», — равнодушно подумалось Гвейрану.

— Между прочим, ты должен отучаться звать меня «господин цергард» — сказал Эйнер адъютанту, чтобы вернуть с небес на землю.

— А как же? — вяло удивился тот.

— «Брат Геп».

— Почему так? — вопреки собственным правилам, Тапри принялся задавать вопросы, видно разум его не покинул ещё небесные сферы.

— Потому что в подорожных так написано, — с лёгким раздражением пояснил цергард. — «Брат Геп», «брат Меран» А сам ты, между прочим «брат Пупа».

Хоть и не признавали монахи-вдовняки личных документов, а против порядков военного времени в светском Арингораде идти всё-таки не могли. И подорожные были вынуждены брать, и отмечаться на контрольных пунктах: цель перемещения, прибытие, отбытие…

— Пупа? Ой, я не хочу! Мне не нравится — Пупа! — агарду вдруг представилось, как много лет спустя, школьники прочтут в учебниках истории: «…и его адъютант Тапри под именем брата Пупы, свершили славный подвиг во имя…» — Дурацкое какое имя!

— Ну, извини! — сердито развёл руками Верховный цергард Федерации. — Тебя забыли спросить, какое тебе нравится! — на самом деле, собственный «Геп» ему тоже не нравился, но он же помалкивал, потому что это были настоящие имена вполне реальных монахов, ныне, увы, обретающихся в топи. И те люди, что выправляли фальшивыми подорожные, дело своё знали, и подбирали имена так, чтобы было возрастное соответствие и приблизительное внешнее сходство… Да и какая разница, в конце концов?! Только капризов нам здесь недоставало!

— Ой! Прошу прощения, господин кон… брат Гып! — Тапри немного опомнился.

— Геп! Ты каким местом слушал?!

— Виноват, брат Геп!

— Не «виноват», а «премного опечален», или, там, «сожалею». Ты же монах, а не солдат, не забывай.

— Слушаюсь!.. Тьфу! Не забуду, брат… Геп!

— Вот так-то лучше, — благосклонно кивнул цергард, и спросил Гвейрана. — А что, трудно жить под чужим именем?

— Поначалу, — уклончиво ответил тот, искренне сочувствуя бедняге-адъютанту, чьё новое имя одинаково глупо звучало на обоих языках.