НепрОстые (сборник) - Тарас Прохасько

подхватывали волны и относили от берега, а папа – покуда было можно – делал об этом фильм. Приехав после Читы в Делятин, папа несколько месяцев притворялся в школе, что не понимает по-украински. Он сделал себе лыжи и изучал леса. В лесу все еще попадались одиночные партизанские отряды, потому что лесорубы – папа пошел работать к ним – громко и монотонно пели, чтобы услышали лешие, – мы не хотим, мы обязаны. Папа был единственным в классе, у кого был галстук. Поэтому все

мальчики по окончанию школы фотографировались в одном и том же галстуке. В Чите самым модным набором считались тяжелые ботинки, наручные часы и велосипед. Поэтому пацаны, позаимствовав все это для съемки, позировали одинаково – нога в ботинке на раме, рукав закатан, чтобы видны были часы. В Чите часто были песчаные бури. Буряты носили тулупы и в жару, и на морозе, только выворачивали их в разную сторону, в зависимости от времени года. Зимой молоко продавали на вес, а

большинство улиц образовывались высоченными дощатыми заборами с обеих сторон. Из-за частой смены школ папа до конца жизни в начале предложения писал Э оборотное вместо украинского 6. В ссылке он мечтал стать оперным певцом. Тогда же начал курить. У него даже был эбонитовый мундштук с надписью – Боря 1940. Папа был с сорокового. А Борей его называли урки, поскольку еще никогда не сталкивались с Бодей, с Богданом. Папа и меня назвал Тарасом прежде всего потому, чтобы не образовывалась

уменьшительная русская форма с женским окончанием. Юра звучит по-нашему, поэтому это имя подошло брату. Папин папа носил имя Роберт. Он погиб в первые дни войны в сентябре 1939. А папа родился через несколько месяцев, прямо на Новый год. Новый год мы воспринимали как день рождения папы, а папин день рождения был Новым годом. Папа работал в лесной промышленности, поэтому нам перед Новым годом привозили пышную елку. После Крещения мы снимали с нее

украшения, резали пихту на отдельные ветки и так сжигали в печи в комнате. Возле печи стояло кресло. Дома папа курил в печь, сидя в кресле. В средних классах мы с братом отказались от елок. Когда мои дети были маленькими, мы с ними выкопали на лесной дороге столько крошечных пихтовых ростков, что засадили ими целую грядку возле дома. Большая часть деревцев, не имевших никаких шансов на дороге, выросли. Через несколько лет мы начали рассаживать их в

разных частях двора и сада. Больше всего оставили перед окном. Мой двоюродный дед Михась делал чудесный напиток из ели, засыпая сахаром молодые светло-зеленые побеги. Зимой по утрам он приносил нам с бабушкой по рюмке «смерековки» натощак. Снега были в те годы такие, что приходилось снеговую лопату брать на ночь в дом. Утром оказывались засыпанными двери, чтобы их открыть, вылезали с лопатой через окно и разбрасывали заносы. В городских школах

действовало правило двадцати пяти градусов – при таком морозе можно было оставаться дома. Иногда в классе были только центровые – на окраинах, ближе к реке, всегда было немного холоднее. Местом относительного перемирия между районами становились тогда Валы. Пацаны со всех вентелей – из Центра, Железки, Кирпичного, Канта, Майзлов, Горки, Софиевки, Бельведера, Немецкой колонии, старого и нового Городков, Бама – приходили по вечерам кататься по ледяным

дорожкам на валах. Приходили в кирзовых сапогах и большими группами, потому что перемирие было все же относительным. Рядом с нашей школой было еще пять других, самым простым признаком были украинские против русских. В самых сложных конфликтах выходили один на один короли школы. Беда жил своей жизнью. Его папа был тренером по боксу, а мама – актрисой в театре. Беда не обращал внимания на школы. Он начал со своего класса, заставив

каждого платить ему еженедельно по двадцать копеек. Какое-то время он жил в мебельном магазине, прячась перед закрытием в шкафах, и спал на лучших диванах. Однажды он забрал у меня на улице остатки мороженого. В другой раз хотел забрать девятнадцать копеек, предназначавшиеся на консервированный рыбный паштет «Волна» для кошки. Как раз ремонтировали нашу улицу. Из кучи крупного гравия я выхватил несколько камешков и со всего размаху трижды попал в голову

Беды с малого расстояния. С того времени мы начали здороваться. А незадолго до его смерти даже ходили вдвоем несколько раз на вареную кукурузу с яблочным вином. С начала восьмидесятых во Франковске действовало нетипичное кафе «Золотой початок», где кукурузу варили круглый год. Камни были любимым оружием во времена моего делятинского детства. В критические моменты достаточно было нагнуться, взять камень и стать сильным. Для детей камни были еще и

орудиями для всяческих развлечений – перебросить через провода, попасть в столб. Мы становились друг возле друга, каждый набирал горсти гравия, и все разом подбрасывали камешки высоко вверх. И ждали. Игра называлась «на кого Бог пошлет». На нашем холме было много одичавших черешен. Мы переходили с черешни на черешню, трактуя каждое дерево, как богема – разные кофейни и бары. Мы сидели на отдельных ветвях, перелезали с одной на другую, раскачивались на верхушке,

пробовали черешни, перестреливались косточками. Девочкам, которые не могли залезть на дерево, сбрасывали отломанные ветки с лучшими ягодами. Такие же веточки служили букетами и подарками. Как и земляника, нанизанная на травинку. Больше всего земляники можно было насобирать на железнодорожной насыпи. Ходить по рельсу было нашим променадом. Не сходя с рельса, мы прогуливались до самой запретной зоны перед мостом. На мосту была вооруженная охрана.

Сразу за мостом – остановка пригородного поезда. Охранники пропускали меня, когда я шел с вечернего поезда из Франковска и нес двух маленьких детей, которые уже спали. Туманным утром мы с Марьяной опаздывали на поезд и побежали через мост. Охраны не было видно и не было у кого попросить разрешения. Незнакомый охранник появился позади уже за серединой моста. Он навел на нас автомат и приказал немедленно покинуть мост. Мы решили, что лучше быть застреленными, чем

прыгать с такой высоты и, не оглядываясь, дошли до суши. Одного из часовых в нашей дивизии застрелили из мелкокалиберного ружья только ради того, чтобы забрать автомат. В городе было объявлено чрезвычайное положение. На всех выездах стояли наши бэтээры, и дежурная машина развозила экипажам завтраки, обеды и ужины. Наконец убийц вычислили на каких-то окраинных огородах, и пехота устроила настоящую облаву, загнав их в тупик. Когда я стоял на карауле в

автопарке с законсервированными тягачами, на пост прилетел раненый журавль. Мы его забрали в караулку и согревали и кормили несколько дней, а потом он полетел дальше. Вблизи он казался гораздо меньшим, чем в небе. Я сохранял журавлиное прощальное перо в военном билете, пока его не погрызли какие-то паразиты. Военные билеты мы сожгли во время студенческой революции. Студенческое движение протеста началось собственно с того, что мы, вернувшись в восемьдесят восьмом из армии на второй курс после двух лет армии, отказались от занятий на военной кафедре университета. Мы так и не стали лейтенантами. Дядя Влодко звонил во Франковск папе, чтобы тот убедил меня не отказываться от военной подготовки. Когда стрясется какая-нибудь заварушка – говорил он – то за Тараса, если он погибнет офицером, семья будет получать гораздо большую пенсию. Мы поговорили об этом с папой однажды ночью, и папа

признал, что настало время моего поколения и моего выбора. Если сочтешь нужным, можешь спокойно идти даже в тюрьму – подытожил папа без всякой печали. Во время таких ночных разговоров, где согласовывались взгляды на самые важные вещи, меня больше всего нервировало, что папа непрерывно курил, а я не мог себе никак этого позволить в его присутствии. Как раз тогда он подарил мне блок настоящего Мальборо, переданного из Америки. Одной несбывшейся мечтой

из немногих навсегда останется ужасное желание покурить с папой в ночной поездке на машине. Хотя в раннем детстве я ненавидел сигареты как раз из-за папиного курения в автомобиле. Последний раз папа закурил в предпоследней больнице, прямо в палате, как-то так пуская дым по стене, что он собирался под самым потолком, не распространяя никакого запаха. Этим читинским фокусом папа часто пользовался еще на уроках в делятинской школе.

Это были странные сутки. Я ночевал в больнице возле папы. Ночью папа попросил сигарету, попытался курить и осознал, что больше не сможет этого делать. Под утро умер пациент в соседней палате. Он был очень тяжелый, и я помогал дежурным сестрам перекладывать умершего на тележку, отвозить его через длинные коридоры и подвалы в больничный морг, переносить тело на специальный стол. Днем я сбивал папе температуру, накладывая на лоб и запястья

уксусные компрессы. Вечером пришел домой немного поспать. Младший сын выпал из кроватки и разбил себе лоб. На «скорой» мы поехали к дежурному хирургу в детскую больницу. Хирург был пьян. К операционной сестре пришел жених, и они занимались любовью в неизвестно какой пустой палате на каком-то этаже. Новокаина не было. Хирург согласился работать в паре, и мы вместе, удерживая сына и иголку, удачно наложили несколько швов. После операции доктор угостил меня