Обман Зельба - Бернхард Шлинк

— Как насчет чашки кофе?

Он продолжал печатать, не поднимая головы.

— Ровно через тридцать минут в «Шафхойтле». Мокко, два яйца всмятку, один хлебец «Грэхем», масло, мед, сыр аппенцеллер или эмменталер. Заметано?

— Заметано.

— Лемке? — переспросил он, с аппетитом жуя. — Конечно знаю. Вернее, знал. В шестьдесят седьмом — шестьдесят восьмом годах он был знаменитостью в Гейдельберге. Видели бы вы его, когда он ставил на уши тринадцатую аудиторию. Когда правые, которые особенно его ненавидели, начинали орать во время его выступлений: «Зиг хайль,[43] Лемке! Зиг хайль, Лемке!» — а он в ответ начинал дирижировать: «Хо, Хо, Хо Ши Мин!» — вот это было веселье! Если речевки начинались не очень громко, он их перекрикивал, потом они набирали силу, и он умолкал, какое-то время неподвижно стоял за кафедрой, ждал, а потом вскидывал руки и начинал на кафедре отбивать кулаками ритм «Хо, Хо, Хо Ши Мин!». Сначала крики заглушали этот ритм, потом его поддерживали другие, вступало все больше и больше голосов. Он замолкал, через какое-то время переставал бить по кафедре, только размахивал руками, как дирижер, и иногда устраивал из всего этого комедию, и все кончалось массовым хохотом. Даже когда правые были в большинстве, «Хо, Хо, Хо Ши Мин!» побеждало «Зиг хайль, Лемке!». Он всегда гениально выбирал нужный момент — у него было на это какое-то особое чутье, и он всегда начинал именно в тот момент, когда враги еще бодро орали, но на самом деле уже выдохлись.

— Вы знали его лично?

— Я тогда был в стороне от политики. А он был член СДС,[44] и я иногда бывал у них, а иногда у других. Я был, так сказать, сторонний наблюдатель, ни нашим, ни вашим. А познакомился я с Лемке не в союзе, а в кино. Вы помните? Шестьдесят седьмой — шестьдесят восьмой годы были эпохой итало-вестернов. Каждую неделю в прокат выходил новый фильм — Леоне, Корбуччи, Колицци и как их там еще. В какой-то момент и до американцев тоже дошло, что это новый стиль вестерна, и они тоже сделали пару отличных фильмов. Тогда премьеры фильмов устраивались в кинотеатрах не по четвергам, а по пятницам, и каждую пятницу в 14.00 я сидел с друзьями из СДС в «Луксе» или в «Хармони» в первом ряду, на первом показе нового вестерна. Однажды мы с ним разговорились. Не о политике, а о кино. Вы знаете фильм «Касабланка»? Помните сцену, когда немецкие офицеры поют «Стражу на Рейне»,[45] а французы «Марсельезу», и обе песни так гармонично сливаются? Так вот, такого же эффекта он хотел добиться с «Зиг хайль, Лемке!» и «Хо, Хо, Хо Ши Мин!», сказал он мне, и это был наш единственный политический разговор. Знаете, он мне тогда понравился.

— А потом разонравился?

— После того как СДС был запрещен, он был в КБВ,[46] профессиональной партии с центральным комитетом, генеральным секретарем и прочей белибердой. Сначала кандидатом, потом членом ЦК, сидел в высотном доме во Франкфурте, заведовал партийной службой информации и разъезжал в черном «саабе», не знаю, с шофером за перегородкой или без. Думаю, что он вряд ли закончил учебу. Иногда я встречал его в «Винном погребе», но он уже не ходил в кино, а говорить о мировой революции, о русском, китайском и албанском пути у меня не было желания. В начале восьмидесятых годов КБВ распался. Кто перешел к зеленым, кто в ДКП,[47] кое-кто примкнул к анархистам-радикалам, а кому-то вообще осточертела политика. Я не знаю, что стало с Лемке. Сначала прошел слух, что он якобы прихватил кучу денег из кассы развалившейся партии, подался в Америку и занялся игрой на бирже. Потом говорили, что Лемке — это и есть тот самый Карлос,[48] главный международный террорист. Но все это глупости и сплетни.

— А вы его случайно не видели совсем недавно?

— Нет. Я недавно встретил другого — из нашего первого ряда. Он теперь теолог, ректор Евангелической академии в Хузуме. Мы немного поговорили о тех временах. Он на своих семинарах анализирует духовные поиски поколения шестьдесят восьмого года.[49] Вот и все. Теперь мне пора в редакцию, но хотелось бы все-таки узнать, что же мне причитается за мои рассказы, кроме второго завтрака за ваш счет. Что это за история?

— Я бы и сам хотел это понять.

11

Под грушей

Нэгельсбах покачал головой, когда я вопросительно посмотрел в сторону мастерской.

— Сегодня показывать нечего. «Поцелуй» Родена — с этим покончено. Бредовая идея. Да и когда я в прошлый раз пел этот глупый гимн спичечной скульптуре, у вас тоже был довольно смущенный вид. Слава богу, что у меня есть Рени!

Мы стояли на лугу; он обнял за плечи свою жену, а она прижалась к нему. До их недавнего кризиса они всегда были в моих глазах счастливой парой, но такими влюбленными я их еще не видел.

— Бедняжка, мы его совсем сбили с толку! — засмеялась она. — Расскажи ему.

— Ну… — он ухмыльнулся, — когда привезли модель, из керамики, под бронзу, вон она там стоит, Рени предложила сесть на минутку так же, как они, чтобы я, так сказать, проникся настроением. И мы…

— …и все сразу наладилось.

Между рододендроновыми кустами целовались роденовские влюбленные. Нэгельсбах был тоньше своего прототипа, а его жена круглее, но эта копия Родену бы наверняка очень понравилась. Мы сели под грушу. Фрау Нэгельсбах приготовила крюшон.

— Пуля, которую вы принесли, была выпущена из пистолета, из которого застрелили Вендта. Может, вы нам доставите и убийцу?

— Не знаю. Я расскажу вам о своих результатах. Шестого января четверо мужчин и одна женщина совершили террористический акт на территории американского военного объекта в Лампертхаймском лесу…

— …в Кэфертале, — перебил он меня.

— Не перебивай, — вступила фрау Нэгельсбах.

— Женщина и двое мужчин скрылись, один погиб, а один был задержан. В прессе речь шла о двух погибших — вторым, вероятно, был солдат или охранник. От взрыва или при перестрелке, я не знаю. Это и не важно.

— По моим сведениям, там была бомба.

— Полиция в этой ситуации могла бы сказать: не было бы счастья, да несчастье помогло. Им удалось задержать и разговорить некоего Бертрама (не знаю его фамилии), но он ничего толком не знал о своих сообщниках. Он знал фрау Зальгер и того, который погиб, некоего Гизелера, но не знал остальных, которым удалось скрыться. Не потому, что террористы образовали группу ad hoc,[50] чтобы ее члены не знали и не могли выдать друг друга. Причина скорее в том, что операция была в какой-то мере импровизацией. Во всяком случае, Бертрам не мог толком описать мужчин, поскольку он их не знал, к тому же ночью все террористы серы, а эти еще и закамуфлировали лица черной краской. Портреты, по которым ведется розыск, — это ведь фотороботы, верно?

— Я не работаю с этим делом. Но если нет фамилий… А разве в прессе не было сказано, что это фотороботы?

— Не знаю, может, я что-то пропустил. Как бы то ни было, теракт состоялся шестого января, а в розыск преступники объявляются лишь в мае. Можно ведь было сразу же обратиться за помощью к населению. Опубликовать фотороботы, когда задержанный дал показания, подтвердил участие фрау Зальгер в теракте и описал внешность остальных, это было не позднее февраля, потому что в это время полиция уже искала фрау Зальгер. Однако когда к поискам привлекли общественность, ни о времени, ни о месте, ни об обстоятельствах, ни о последствиях теракта не было сказано ни слова. Только не говорите мне, что это вполне нормально!

— Повторяю: я не работаю с этим делом. Но если американцы просят нас какое-то время не поднимать шума и вести расследование террористического акта на их территории с особой деликатностью, мы идем им навстречу.

— А с чего бы им об этом просить?

— Не знаю. Может, ответственность за этот теракт взяли на себя «священные воины», как возмездие за поддержку Израиля, а может, панамцы — чтобы добиться освобождения Норьеги, и американцам нужно было время, чтобы сообразить, как правильно реагировать на это с точки зрения внешней политики. Тут могут быть сотни причин.

— А почему розыск объявляется именно в день убийства Вендта?

— А что, это действительно было в тот день?

Фрау Нэгельсбах кивнула.

— Да, я тоже помню. Когда назвали фамилию Зальгер, я сразу же вспомнила ее — после вашего спора. И суфле из спаржи у меня село, пока я тебя дожидалась, — ты в тот день задержался из-за убийства Вендта.

— Это совпадение объясняется тем, что в папке у Вендта была карта части Лампертхаймского леса, где сидят американцы и где был совершен теракт. Я знаю, вы скажете, что теракт был совершен в Кэфертале, а Фирнхайм — это не ваш район, что это дело хеппенхаймского окружного управления и дармштадтской прокуратуры и что террористическими актами вообще занимается БКА. Но кто-то в вашей конторе явно увидел здесь взаимосвязь и намекнул тем, кто принимает решения по этому делу, что, пока не поздно, пора подключать общественность. Потому что есть опасность продолжения этой драмы и рисковать нельзя. И он был прав.