Феликс Дзержинский. Вся правда о первом чекисте - Сергей Кредов

Документ гуманистический. В иное время стал бы дипломатической бомбой. Только на дворе сентябрь 1918-го, продолжаются ожесточенные сражения мировой войны. Пятый год сама Европа находится в пропасти варварства. Наркому Чичерину, конечно, не составило труда подготовить ответ.

Нам угрожают негодованием всего цивилизованного мира, пишет Чичерин. Позвольте, господа, и нам задать несколько вопросов. Известно ли вам, что пятый год ведется война, в которую кучки банкиров, генералов и бюрократов бросили народные массы всего мира, чтобы они истребляли друг друга ради прибылей капиталистов? Известно ли вам, что в этой войне не только миллионы убиты на фронте, но бомбами забрасывались города, гибли женщины и дети, а десятки миллионов людей, отрезанные от подвоза хлеба, обрекались на голод и смерть? Так называемые нейтральные державы почему-то не протестуют против такого террора – да и понятно, почему, ведь их буржуазия тоже наживается на военных поставках. А разве иностранные правительства здесь, в России, не поддерживают контрреволюционные банды, которые призывают чужие капиталы и штыки отовсюду, откуда только могут получить?

Вы убиваете миллионы ради наживы, мы убиваем тысячи ради спасения – суть ответа Чичерина.

Дуэль

А люди тогда как жили? Основная масса – не из «буржуазии», не причастная к заговорам?

Страха – такого, когда люди боятся выйти на улицу, ждут визита «гостей» в кожанках, обысков, арестов – не было. Это обстоятельство не без удивления отмечал писатель Иванов-Разумник, страдалец, отведавший неволю и при царе, и при большевиках, и при Сталине, а напоследок и при Гитлере, оказавшись в зоне оккупации. В прифронтовом, голодном, «чрезвычайном» Петрограде люди искусства круга Иванова-Разумника все же полагали, что власти им бояться нечего. Через полтора десятка лет в мирном СССР они будут вздрагивать от шума машин под окнами…

Хотя подвергались арестам многие. Когда кого-то задерживали (обычно после очередного теракта или восстания), его родственники устремлялись за помощью к Кропоткину, Вере Фигнер, Горькому, Луначарскому, Короленко, Красину, Кржижановскому, Раковскому, Крупской… Как правило, это срабатывало. В феврале 1919 года в Петроградскую ЧК доставили Александра Блока. На другой день выпустили. Сергея Есенина, проведшего неделю в тюрьме ЧК в октябре 1920-го, освободили под поручительство Якова Блюмкина, к тому времени прощенного и вернувшегося на работу в спецслужбу.

У одного из сокамерников Мельгунова в сентябре 1918-го на воле умер брат. Заключенному разрешили временно побыть дома. В разгар красного террора. Но это случилось в столице.

Философ Федор Степун после высылки из Советской России в 1922 году несколько десятилетий прожил в Германии. Он оставил такое наблюдение: «По крайней мере год в большевистской Москве можно было говорить и творить вещи, за которые в Германии тебя сразу же посадили бы в концентрационный лагерь. Объясняется это… тем, что в насквозь проорганизованном гитлеровском государстве властям все до последней мелочи было видно и слышно. В России же благодаря недохвату пригодных для управления людей долгое время царил такой хаос, в котором осмотрительному человеку было возможно укрыться от глаз Чека».

Баронесса Врангель, мать «черного барона», проживала в Петрограде и работала в музее до начала 1920 года. Увидев на улицах плакаты «Все на борьбу с Врангелем!», она предпочла скрыться за границу. Спасал ее, наверное, хаос.

Сергей Мельгунов, первый историк красного террора, после Октября пережил пять арестов и 25 обысков. Жертва ВЧК? Напротив, счастливчик. Чекисты просто долго не знали, чем он в действительности занимался…

С весны 1918-го Сергей Петрович входит в Союз возрождения. Только на свою военную организацию Союз тратит 100 тысяч рублей в месяц – немалые тогда деньги. Мельгунов помогает выбивать средства у военных миссий Франции и Англии. За что союзники готовы платить? За открытие фронта против немцев в Поволжье. Тогда сотни тысяч мужиков опять лягут в могилы, названные окопами. Народный социалист Мельгунов активно этому способствует. В средствах борьбы – истинный интеллигент – он неразборчив. Савинкову Сергей Петрович передает около 300 тысяч рублей – а ведь знает, на что могут пойти эти деньги. В июне при участии иностранной военной миссии готовился взрыв пороховых складов на Лосином острове. Решили отложить: жертв будет много, а фронт еще далеко… Эти сведения привел сам историк в книге своих дневников и воспоминаний. О чем-то, наверное, и умолчал.

В сентябре Мельгунова арестовывают в первый раз. В ВЧК против него ничего серьезного нет. Он – народный социалист, как и Каннегиссер. Надо проверить. Сергей Петрович, отметим, спокоен за свою судьбу, хотя свирепствует красный террор: к заговору он не причастен и к «буржуям» не принадлежит. Наконец его приводят на допрос к некоему «важному лицу»…

«Передо мной был человек, одетый в черный редингот, напоминающий собой врача и вообще представителя интеллигентной профессии. Первое впечатление было благоприятное. Оказалось, что это был сам Дзержинский. Допрос свелся скоро к спору, отчасти теоретическому, отчасти на злобу дня. Я негодовал на террор. Тогда Дзержинский, очевидно, еще не вошел в свою роль. Может быть, он чувствовал тяжелую моральную ответственность, которая ложится на него. Но он, возражая мне, волновался, несколько раз вскакивал и бегал по комнате… Власть и мы не чувствовали еще того психологического водораздела, который потом нас разъединил. Дзержинский не забыл еще своего интеллигентского прошлого, а я… все-таки видел перед собой человека, вышедшего из одного круга со мной, с теми же психологическими основами, как у меня. Я не видел перед собой жандарма, который воспринял всю психологию полицейского сыска, который пропитался атмосферой, навыками и идеологией охранных отделений, с которыми мы так недавно еще боролись совместно. Дзержинский был для меня еще недавним каторжанином, шедшим по этапу вместе с моим приятелем беллетристом Чулковым. И мне хотелось показать ошибочность пути, по которому идет Всероссийская Чрезвычайная комиссия; ошибочность террора, его аморальность. Хотелось убедить фанатика, скоро превратившегося в циника».

С «Дзержинским-циником» автор лично не встречался.

В тюрьме Сергей Петрович с удивлением отмечает, что большинство ее обитателей – вовсе не «буржуи». Это новость. Оказывается, большевики активно сажают «своих» за разные злоупотребления. Мельгунову за месяцы его тюремных злоключений встретятся и штаб красноармейской части из 7–8 человек, и политический комиссар из Рязани, и следователь ЧК, попавшийся на аферах, и «племянник самого Стучки», и матрос, прославившийся зверствами в Елатьме… На допросе, который мы описываем, он обратил внимание Дзержинского на судьбу 24 арестованных красноармейцев, о которых власть, по-видимому, забыла. Председатель ВЧК поясняет:

– Вы сами согласитесь с тем, что им полезно немного посидеть в тюрьме, если узнаете, что они во Владимире пытались организовать еврейский погром.

Разволновался Феликс Эдмундович, опять заходил по комнате. Утратил бдительность – историк (он ведь еще и подпольщик) ухитрился вытащить из дела документ, касающийся Союза возрождения. Дуэль окончилась в его пользу. В конце допроса, продолжавшегося три часа, председатель ВЧК сказал Мельгунову, что освобождает его под поручительство члена коллегии наркомздрава Дауге. И выписал пропуск на выход из комендатуры ВЧК.

«Провожая меня в коридор, Дзержинский спросил: не поинтересуюсь ли я узнать, кто второй из коммунистов поручился за меня (полагалось два поручительства), и сказал: „Я“».

…В 1920 году пятый арест Сергея Петровича окончится тем, что он будет осужден по делу Тактического центра. Затем его амнистируют, а в 1922-м вышлют за границу. Еще через два года в Берлине выйдет книга Мельгунова «Красный террор». В эмиграции Сергей Петрович войдет в число самых непримиримых критиков большевизма. Его радикализм будет неприемлем даже для таких деятелей, как Керенский и Милюков.

В феврале 1919-го был разоблачен очередной заговор левых эсеров. По этому делу в Царском Селе арестовали Иванова-Разумника, который вел постоянные литературные разделы в левоэсеровских изданиях. Разумник Васильевич познакомился и с питерской, и с московской чрезвычайками. В книге «Тюрьмы и ссылки» он описал свои мытарства, а также встречу с Дзержинским.

Камера, рассчитанная на две сотни человек, в тюрьме Петроградской ЧК на Гороховой, 2. Тревожный сон на голых досках. «Обед» – «немного мелко искрошенной свекольной ботвы и черных листьев капусты, две-три ложки какой-то крупы, очень мало кусочков картофеля, очень много горячей воды, запах селедки: на каждую миску полагалось по небольшой селедке…» Затем – пятидневный путь в Москву в сопровождении конвоиров Ванюхи, Петрухи и Гаврюхи, которые чуть не уморили писателя голодом. В тюрьме на Лубянке арестанта ожидали камера в подвале, кишащая отвратительными насекомыми, разговор с прохиндеем-следователем (из бывших левых эсеров). Следователь посулил ему серьезные неприятности. Спасла Иванова-Разумника от дальнейших страданий возможность «сделать заявление». Его препроводили в комнату, где находился «комиссар», окруженный группой чекистов. В «комиссаре» литератор узнал самого Дзержинского.