Феликс Дзержинский. Вся правда о первом чекисте - Сергей Кредов

В ту ночь, как узнал рассказчик, Махно в соседнем селе играл в карты с пленными австрийскими офицерами, а утром велел их расстрелять.

Тому ли учил махновцев духовный вождь анархизма добрейший князь Кропоткин?!

Батьки, атаманы – самая кровавая сила Гражданской войны. Это хорошо известно. В следующей сводке ЧК речь идет о действиях банды Булак-Балаховича в конце 1920 – начале 1921 годов.

Гомель. В местечке Плотицы нескольких евреев сварили живьем и заставляли других есть «коммунистический суп». В Мозыре изнасиловали 1500 женщин. Балаховцы устроили погромы в населенных пунктах: Мозырь (32 убитых), Хойники (42), Юровичи (18) и в целом ряде других деревень.

Обнаружим в истории красного террора и перепиленные кости, и распятия на крестах, и сожжения заживо, если в «красные палачи» записывать всех, кто орудовал тогда на необъятных просторах страны. В список большевистских истязателей заносят, например, Марусю Никифорову, соратницу Махно. Нередко можно прочитать: имярек был настолько кровав, что позже был расстрелян самими большевиками. Но так весьма часто и происходило. У самого Мельгунова читаем: в красных тюрьмах сидело немало чекистов. Сидели они не только за взятки, предательство, но и за издевательства над заключенными.

В сентябре 1918-го напомнил о себе город Нолинск Вятской губернии, где отбывал ссылку молодой Феликс Дзержинский. В журнале «Еженедельник ВЧК» появилось письмо под названием «Почему вы миндальничаете?». Подписано четырьмя авторами – руководителями партийного комитета и исполкома Нолинска. Их возмутила фраза из сообщения, опубликованного в «Известиях»: разоблаченный английский шпион Локкарт, работавший под дипломатическим прикрытием, покинул ВЧК «в большом смущении». Нолинцы негодуют:

«Скажите, почему вы не подвергли его, этого самого Локкарта, самым утонченным пыткам, чтобы получить сведения и адреса, которых такой гусь должен иметь очень много? Почему вы вместо этого позволили ему „покинуть“ ВЧК в большом смущении? Пойман опасный прохвост. Извлечь из него все, что можно, и отправить на тот свет».

Постановлением ЦК партии от 25 октября решено нолинских большевиков за их статью, восхваляющую пытки, осудить, а издание – закрыть.

Феликс Эдмундович Дзержинский пыток не терпел. Среди его распоряжений немало таких, когда сотрудника ЧК за избиение подозреваемого увольняют, отправляют в тюрьму, а при отягчающих обстоятельствах даже расстреливают. Иванов-Разумник специально отмечал, что факты пыток в столичных чрезвычайках ему неизвестны. Ходили только слухи о пробковых камерах, в которых «выпаривали» деньги из «буржуев». Но это – слухи. На «необъятных просторах», конечно, бывало всякое.

Отпуск от террора

Кабинет Дзержинского в здании ВЧК на Большой Лубянке – его дом. Здесь он фактически жил до приезда в Москву жены с сыном.

На письменном столе, покрытом красном сукном, – два телефона, чернильный прибор, стопки книг, бумаг, фотография сына в рамке. За спиной хозяина кабинета – портреты Ленина и Розы Люксембург. Из-за ширмы в углу комнаты видны узкая металлическая кровать и умывальник на стене. Из мебели еще – этажерка с книгами и журналами, столик у окна, стулья и кресла.

Феликс Эдмундович высок (хотя по полицейским протоколам его рост не превышал 178 сантиметров), строен, сутуловат. По сравнению с началом 1917 года он заметно поздоровел, почти не кашляет. Дзержинский носит гимнастерку, подпоясанную широким ремнем, армейские брюки, сапоги, вычищенные до блеска. Он очень аккуратен (бывшие зэки иными не бывают). На улице его видят в солдатской шинели и фуражке с красной звездой. Враги иногда пишут, что он ходит в «грязных сапогах», «засаленной гимнастерке» – на то и враги.

В своем кабинете Феликс Эдмундович почти никогда не повышает голоса, обращается ко всем на «вы», кажется человеком с железной выдержкой. Некоторым становится не по себе от его «немигающего взгляда». Скульптор Клер Шеридан, англичанка, ваявшая бюст председателя ВЧК, отмечала в нем редкую способность долго не менять положение тела. «Выдержке меня научила тюрьма», – пояснил Дзержинский. Однако, когда Феликс Эдмундович оказывается на публике, спорит с товарищами по партии, отчитывается на заседаниях Совнаркома или ВЦИК, его захлестывают эмоции, он волнуется, начинает говорить сбивчиво, с заметным акцентом. У него репутация человека, который слишком «лично» воспринимает критику. Нападки на ведомство Дзержинский переносит болезненно. В таких случаях он может забыть о принципиальности и броситься защищать «честь мундира», выгораживая даже сильно провинившихся сотрудников. Так было, например, в «деле Косарева», о котором речь впереди.

Возвращаемся в его кабинет. Председатель ВЧК ложится спать в три-четыре часа ночи. Перед тем он может спуститься в дежурную часть и дать указание. В 9 утра он уже за рабочим столом. В московских гостиницах мест нет, там спят даже в коридорах. Поэтому своим близким знакомым, приезжающим в столицу, Феликс Эдмундович нередко предлагает свои «апартаменты» за ширмой. Сам он в таких случаях уходит ночевать к сестре Ядвиге Эдмундовне, проживающей в доме на Петровке; в ее квартире председатель ВЧК, кстати, и прописан под фамилией «Доманский». В номере гостиницы «Националь», забронированном за Дзержинским, тоже постоянно живет кто-то из приезжих.

Отправляя чекистов на задания или принимая сотрудников на работу, председатель ВЧК дает им напутствия. Какие? Знаменитая фраза про «чистые руки, горячее сердце и холодную голову» в его текстах и речах вообще не отыскивается! В первых воспоминаниях о нем этой формулы нет. Следователей он всегда предостерегает от рукоприкладства. Учит, что надо всячески подчеркивать, что чекист – исполнитель воли партии. Часто задание значительно превышает компетенцию сотрудника ВЧК (кадров ведь не хватает). Один из его молодых подчиненных, увидев на мандате, какие полномочия ему предоставляются, испугался: «А если я их превышу, ошибусь?». Услышал ответ: «Если вы ошибетесь в пользу государства, то будет хорошо. Но если превысите права в личных целях, то вы сами знаете, что будет».

В окружении Дзержинского много людей мужественных, готовых работать в тылу врага. Он им особенно благоволит. Так, неоднократно переходил линию фронта член коллегии ВЧК Павлуновский, впоследствии возглавлявший органы ЧК в Сибири и на Дальнем Востоке. Любимец московских чекистов, француз Делафар, весной 1919-го отправился нелегально в Одессу, вести агитацию среди своих соотечественников. Был выслежен французской контрразведкой и расстрелян. Умер, отказавшись от повязки на глаза, со словами: «Да здравствует мировая революция!». Отступая под натиском деникинских войск, красные оставили в их тылу несколько сотен нелегалов, в основном под видом заключенных в тюрьмах. Чекист Муравьев сумел внедриться в окружение Антонова, организатора Тамбовского восстания. С его помощью удалось выманить нескольких руководителей повстанцев в Москву, Тулу, Воронеж и там арестовать. Эти сотрудники ВЧК для Дзержинского «братья». На случай их провала, сулящего неизбежную мучительную смерть, конечно, надо позаботиться, на кого их можно поменять. Да, наметить заложников.

Феликс Эдмундович старается держаться настороже, но часто он бывает слишком доверчив и неосторожен. На допросе у Петерса документ из дела Мельгунов бы не стащил (и разговор у них не длился бы три часа). В 1918 году в Петроградской ЧК на высокой должности под фамилией Орлинский работал бывший царский контрразведчик Орлов. Дзержинский его узнал (бывал у него на допросах), но почему-то поверил, что тот искренне сотрудничает с большевиками. Осенью «Орлинский» был разоблачен как белый агент, хотя сумел уйти. А мятеж левых эсеров 6 июля? Он готовился чуть ли не в кабинете у председателя ВЧК (Александрович имел свободный доступ к печати и кассе)!

С момента объявления Совнаркомом красного террора к главе Всероссийской чрезвычайной комиссии приходит международная известность. Особого свойства, да. Его начинают называть «красным палачом». Как относится к этому Феликс Эдмундович? В принципе спокойно, ведь это – «буржуазная пресса». А для дела революции только польза, что перед ее карающим мечом трепещут. Он пишет сестре Альдоне: «Для многих нет имени страшнее моего», – пожалуй, не без гордости. Вместе с тем председателю ВЧК нравится демонстрировать, что в жизни он не так страшен. После допроса – вручить подозреваемому пропуск на свободный выход; посмотрев в изумленные глаза, сказать: «А чему вы удивляетесь? Вы думали, что чекисты звери? Нет, мы невиновных не сажаем! До свидания». Кажется, преподносить неожиданности такого рода Феликсу Эдмундовичу доставляет удовольствие. Он ведь не жесток.

Но что думают о нем за границей жена, подрастающий сын? Дзержинский пишет Софье Сигизмундовне в Швейцарию: «Обо мне ты можешь иметь искаженные сведения из печати, и, может быть, уже не стремишься так ко мне». В первых числах октября – в разгар красного террора – председатель ВЧК выезжает на встречу с семьей. Поездку эту Феликс Эдмундович предпринял по настойчивому совету Якова Свердлова, рассказывала вдова председателя ВЦИК Клавдия Новгородцева. Выздоравливающий Ленин поддержал. По-видимому, так и было. Вряд ли сам Дзержинский стал бы проситься в отпуск в столь тревожное для революции время. Но в октябре Красная армия наступает, заговоры как будто раскрыты. А без семьи, живя в кабинете с умывальником, их товарищ долго не протянет, могли рассудить Ленин и Свердлов. Так или иначе, Феликс Эдмундович сбрил бородку, усы и шевелюру, приоделся по-заграничному и с документами на имя Феликса Доманского сел на поезд. С ним отправили Варлаама Аванесова, секретаря президиума ВЦИК, возможно, на случай дипломатических затруднений.