Бумеранг не возвращается - Виктор Михайлов

«…Удар был нанесен в затылочную часть головы бутылкой. Следователем Куприяновым была найдена эта бутылка в снежном сугробе. Обнаруженные на бутылке отпечатки пальцев были сфотографированы. Оказалось, что некоторые пальцевые узоры чрезвычайно характерны, к тому же отпечаток одного из пальцев имел след рубца, проходившего через всю фалангу.

Проверка большого числа дактилокарт на зарегистрированных преступников позволила установить, что отпечатки пальцев на бутылке принадлежат Николаю Пряхину, 1916 года рождения, он же Борис Катков, он же Василий Лыньков, по кличке Васька Конь, осужденному согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года. Бежал из места заключения в октябре прошлого года».

«Октябрь, ноябрь, декабрь, — мысленно подсчитал полковник, — три месяца такой негодяй на свободе!»

Вошел капитан Гаев и доложил:

— Звонили из института имени Склифосовского, просили вас, товарищ полковник.

— Когда экспресс прибывает в Ленинград? — спросил Каширин.

— В одиннадцать тридцать, — ответил Гаев.

Полковник посмотрел на часы. Времени достаточно, можно побывать у Крыловой.

— Если Никитин даст о себе знать, сообщите мне. Я буду в Управлении к одиннадцати тридцати, — распорядился полковник и вышел из кабинета.

Крылову поместили в отдельную палату. Сквозь большое, до самого потолка окно щедрые солнечные лучи заливали комнату. На столе около кровати стояла корзина пышных гортензий.

Маша встретила Каширина смущенной улыбкой, как бы говорящей: «Ну вот, опять я беспокою вас своими делами…» Она протянула ему руку, и полковник ощутил крепкое пожатие ее тонких горячих пальцев.

Смуглое, похудевшее лицо ее с легкой краской румянца на щеках, на фоне белоснежных бинтов, прикрывающих голову, казалось темным, как на фресках старинного новгородского письма.

— Не думал я, Машенька, что доведется встретиться с вами здесь, в больничной палате…

— Не надо, Сергей Васильевич, — перебила она, — все хорошо и через несколько дней я буду дома.

— Врачи ограничили нашу беседу временем, поэтому я прошу вас, Машенька, если это вас не очень утомит, рассказать мне все, что вы сами найдете нужным.

— Рассказ будет короткий, — предупредила она. — В десять часов вечера я вышла пройтись перед сном. Люба осталась в санатории смотреть кинофильм. В парке было безлюдно. Шел снег, и сильный ветер раскачивал фонари. Вдруг передо мной оказался человек, невысокий, коренастый. Он был одет в кожаную тужурку на молнии и меховую шапку. Он спросил меня: «Вы Мария Крылова?» Когда я ответила утвердительно, он сказал: «Дел к вам никаких не имею, хотел познакомиться». Я повернулась к нему спиной и пошла в санаторий. Потом я услышала за собой его шаги и… больше я ничего не помню. Когда я пришла в себя, около меня был папа и я лежала здесь, в этой комнате. Пропало кольцо… его кольцо… часы…

— Это был «ход Конем», — задумавшись сказал Каширин.

— Вы думаете, это…

— Да, это Роггльс.

— За что?

— Вы слишком много знаете, и вас решили убрать с дороги.

Машенька откинулась на подушку и отвернулась. Оставив след по ее щеке, сбежала слеза. Преодолев минутную слабость, она сказала:

— Он должен заплатить за все…

— Мы предъявим ему большой счет, можете в этом не сомневаться. Он заплатит за все, и за эту слезу тоже.

Полковник простился и ушел. По дороге в Управление он заехал в цветочный магазин и, заказав корзину цветущей сирени, послал ее Маше Крыловой.

Когда Каширин приехал в Управление, его уже ждал секретарь с дешифрованной телеграммой: «ВЫЕХАЛ ТАЛЛИН тчк ЖДУ УКАЗАНИЙ ПОЧТУ ТАЛЛИНСКОГО ВОКЗАЛА тчк», — прочел полковник.

— Ну и денек! — только и мог произнести Каширин.

— Ответ будет? — спросил секретарь.

— Да, конечно.

«НЕСЕТЕ ПОЛНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ тчк ДЕРЖИТЕ СВЯЗЬ тчк СЛУЧАЕ НЕОБХОДИМОСТИ СВЯЖИТЕСЬ ЭРНЕСКАСОМ тчк», — написал полковник и передал секретарю.

Оставшись один, полковник задумался. Роггльс торопливо пробирался на Запад. Конечно, его можно было снять с поезда еще на пути в Ленинград, но это было бы неразумно. Очевидно, где-то в Эстонии у Роггльса есть возможность просочиться через границу. Надо было выяснить, что это за возможность.

Размышления полковника были прерваны вошедшим капитаном Гаевым:

— Товарищ полковник, из МУРа сообщает следователь Куприянов, что Николай Пряхин, Конь, задержан и находится в МУРе. Куприянов спрашивает, вы приедете на допрос или доставить арестованного в следственную часть Управления?

— Закажите машину и предупредите Куприянова, я буду у него через полчаса, — сказал Каширин и, позвонив генералу, попросил принять его.

Ровно через полчаса полковник был в уголовном розыске. Куприянов, закончив все формальности начальной стадии допроса, ждал полковника.

Пряхин держался на допросе вяло и безразлично. Ему было все равно: оставалось восемнадцать лет по старому приговору, новый срок за побег из лагеря, да еще разбой в Истре. «Дадут на полную катушку!» — думал Конь, и это наполняло его тупым безразличием ко всему тому, что говорилось в этой комнате.

На столе перед следователем лежали кольцо с изумрудом и наручные часы на муаровой ленточке. Они были обнаружены у преступника при личном обыске. Здесь же лежала разбитая бутылка.

Пряхин не отрицал ни грабежа, ни факта покушения, но, как только речь заходила о том, откуда он знал, кто потерпевшая, преступник молчал или отделывался прибаутками на своеобразном тюремном жаргоне.

— Я вас спрашиваю, — добивался следователь, — откуда вы знали Крылову?

Пряхин упорно молчал.

— Придется мне подсказать ему, — вмешался полковник и, вынув портрет Роггльса, вырезанный с обложки книги «Предатели нации», показал его Пряхину. — Узнаете?

Пряхин бросил безразличный взгляд на фотографию Роггльса, затем посмотрел, уже с интересом, на полковника и с долей уважения обронил:

— Факир, начальничек!

— Этот человек поручил вам убить Крылову, снять с нее ценности и вернуть ему кольцо, часы его не интересовали, — продолжал полковник.

Пряхин осклабился, отчего его маленькие глазки превратились в щелки. Все его лицо, густо залепленное веснушками, выражало неподдельный интерес и восхищение полковником.

— А в декабре он поручил вам еще одно дело, вы купили машину «Олимпия» на Коптевском рынке и назвались тогда Васильевым.

— Точно, гражданин начальничек! — с одобрением воскликнул Пряхин.

— Вы кто, Пряхин?! — спросил его полковник.

— Я жиган[13], - видимо, гордясь этим, ответил Пряхин.

— Какой ты жиган, — презрительно бросил полковник, — если в шестерках[14] состоишь у шпиона!

Полковник отлично знал психологию преступника и сумел задеть его за живое, и Пряхин сказал, уже утратив свою заносчивость:

— Я у контриков не шестерил!..

— Крылова, простая русская девушка, разоблачила шпиона, она помогла сохранить важную государственную тайну, а он за это ее убить хотел твоими руками…

— Хорошо, гражданин начальничек, спрашивайте, — после паузы сказал Пряхин.

— Где вы познакомились с этим человеком и как он себя называл? — спросил полковник.

— В закусочной на Тишинском рынке. Он назвал себя Петром Роговым.

Допрос Пряхина продолжался долго. Уже после того, как преступника увели, прощаясь с Куприяновым, полковник сказал:

— Не на кого опереться им в нашей стране. Даже преступник, узнав, что он был орудием в руках шпиона, с отвращением отворачивается от него.

29

УИЛЬЯМ ЭДМОНСОН

В тот же день и час, когда полковник занимался допросом Пряхина, в Центральный дом журналистов, что на Суворовском бульваре, явился человек не очень привлекательной наружности. На плохом русском языке этот человек заявил:

— Я, Уильям Эдмонсон, гражданин Марсонвиля, член Международной газетной гильдии, специальный корреспондент газеты «Марсонвиль Стар». Я хотел бы сделать заявление для советской и иностранной печати.

Через некоторое время в конференц-зале собрались человек тридцать корреспондентов московских и иностранных газет.

Вот перевод заявления, сделанного Уильямом Эдмонсоном для представителей печати.

«Я готов к тому, что на родине меня назовут «шпионом», «кремлевским агентом» и еще десятками подобных эпитетов.

Я готов и к тому, что «лорды прессы» занесут меня в черный список и я нигде больше не получу работы.

Я, конечно, готов и к тому, что сенатор Морис Подж обвинит меня в антигосударственной деятельности и молодчики из «Марсонвильского легиона» будут швырять камни в окна моего дома.

Но я верю в животворную силу правды! Я верю в то, что простые люди всех стран и народов, вооруженные правдой, отважутся выступить и мужественно вступят в борьбу с мрачными силами войны и реакции.